Владислав Крапивин - Флаг-капитаны Страница 15

— Нам легко и не надо, — сказал Генка. — Надо, чтобы справедливо…

— Будет справедливо, не волнуйтесь.

— А я волнуюсь, — возразил Генка и встал. — Где же эта справедливость? Сенцов — гордость школы, а Каховский — хулиган и прогульщик! Сергей, отдай Сенцову готовальню, которую тебе милиция подарила!

— Нам легко и не надо.

Надо, чтобы справедливо…

— Медведев! — Голос у Елизаветы Максимовны стал металлическим, — Еще слово, и ты отправишься за дверь.

— Не отправлюсь, — просто, даже скучновато сказал Кузнечик.

Глаза у Елизаветы Максимовны стали круглыми.

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Соображаю. Не отправлюсь! — вдруг взвинтился Генка. — Не отправлюсь, и все! — Он даже в парту вцепился, словно его хотели силой из класса вытащить. — Это мой класс! Каждый день говорят: вы хозяева в классе, вы хозяева в школе! А как слово скажешь — марш за дверь! Что за собрание, когда сказать ничего нельзя!

Елизавета Максимовна овладела собой.

— Сядь, пожалуйста. Вы все уже сказали достаточно, и собрание закончено. Каховского и Медведева прошу иметь в виду, что за третью четверть у них неудовлетворительные оценки по поведению.

— Разве это не педсовет решает? — спросил Павлик Великанов.

Елизавета Максимовна не сочла нужным откликнуться на эти слова.

— А совету дружины следует этими пионерами заняться особо, — добавила она.

Вика Гармашева встала.

— Мы их вызовем, Елизавета Максимовна. В ближайшие дни соберем совет.

…В ближайшие дни собрать совет не удалось: начались каникулы.

А тридцать первого марта вышла газета со статьей Ларцева.

Статья называлась «Удар из-за угла». Там было написано все. Крепко и беспощадно. О вмятине на макете замка, которая осталась от Данилкиной спины. О жалобах, которые строчили обиженные дамы из уличного комитета. О маме Сенцова, которая бегала по всем учреждениям и даже нашла себе союзника в районо. И о самом союзнике — инспекторе Стихотворове. И о майоре милиции, который отнюдь не усмотрел в занятиях мальчишек-фехтовальщиков «опасные приемы».

Там были и хорошие слова — об отряде. О вечерах, когда собирались в кают-компании все, кто хотел. О звонких боях на дорожке. О маленьком д'Артаньяне — Андрюшке Гарце— и о лихих барабанщиках. И об Олеге Петровиче Московкине, который дни и ночи тратил на то, чтобы мальчишечья компания, обосновавшаяся в старом, кособоком доме, превратилась в отряд «Эспада».

А потом статья снова как бы взрывалась. Строчки раскалялись от негодования. Там были мысли, которые бились в Сереже, но для которых он не мог найти четких слов. Ларцев эти слова нашел. Они были, как удары клинка.

Статья кончалась так:

«Ребята жили радостно и открыто, они хотели только хорошего. Почему же кому-то помешала «Эспада»?»

А ржавый замок по-прежнему висел на дверях «Эспады». И на третий день после статьи, и на четвертый, и на пятый.

Сережа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз.

Олег лежал. Кашлял. На кашель тихим гудением отзывалась гитара — она висела над кроватью. Та гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.

— Не садитесь близко — вирусов нахватаете. У меня, кажется, грипп, — сказал Олег.

Но ни Сережа, ни Кузнечик не боялись гриппа. Они боялись неизвестности и тоскливого ожидания. Радость после статьи уже улеглась, и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют «Эспаду»?

— Вы же понимаете, сразу ничего не делается, — объяснил Олег. — Будут всякие комиссии, расследования, решения…

— Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, — сказал Сережа.

— Вот и я об этом говорил, когда собрались в редакцию. А Сыронисский заявил, что у него там столы, шкафы, краска. А машина сейчас, разумеется, на ремонте, и вывозить, сами понимаете, не на чем.

— Да мы на руках все его хозяйство утащим в домоуправление! — нетерпеливо подскочил Генка.

— Конечно, — согласился Олег. — Утащили бы, если бы Сыронисский согласился. Но он не согласится.

— Как же быть? — спросил Сережа,

— Завтра позвоню еще раз Ларцеву.

За окнами темнело. Олег приподнялся, дотянулся до выключателя. Зажглась у потолка неяркая лампа в пластмассовом плафоне.

Комната была небольшая. Стол, кровать, четыре совершенно разных стула. Два книжных шкафа стоят рядом. Книги не только внутри, на полках, но и сверху, на шкафах. Лежат покосившейся грудой, могут посыпаться. Скрещенные рапиры и шпага висят на стене у двери. На сизых обоях — рисунки братьев Ворониных и фотографии: двое незнакомых мальчишек с клинками, один маленький и лопоухий, другой — высокий и смуглый. Наверное, Ромка и Федя. Еще незнакомые ребята в костюмах и масках зверей — видимо, театр в интернате. И веселая компания барабанщиков с Данилкой на правом фланге.

Олег тоже посмотрел на фотографию.

— Соскучился я по этой барабанной команде…

— Я Данилке позвоню, они сразу прискачут, все вместе, — предложил Сережа. — Они просто стесняются появляться, пока не позвали.

Олег усмехнулся:

— Эти-то пираты стесняются?

— Да брось ты! — сказал Сережа. — Сам знаешь. Они только в отряде на головах ходят, а вообще они вполне спокойный народ… Ты скажи Данилке «Осенняя сказка», и он опять будет весь день хмуриться и мурлыкать.

Олег подумал.

— Не надо их сюда — наглотаются микробов, опять слягут. Коська Сапожков и Рафик только-только от гриппа избавились. Может, скоро все наладится, и тогда все опять: «Барабанщики, марш!..»

— Ты прямо стихами говоришь, — сказал Генка.

— А это и есть стихи. Только ужасно нескладные. Когда в интернате работал, занимался рифмотворчеством. О вожатской жизни писал.

— Почитай, а? — жалобно сказал Кузнечик.

— Да вы что, люди! А я вам кто? Евгений Евтушенко?

— Почитай! — уже строго сказал Генка.

Олег вздохнул.

— Вон там, на шкафу, коричневая тетрадка торчит среди книжек. Достань.

Генка вскочил на стул и вытянул тетрадь. Книги, конечно, посыпались на пол.

— Ладно, оставь, — сказал Олег. — Потом соберем. Давай сюда.

Он, лежа на спине, открыл тетрадь, полистал, хмыкнул и мотнул головой. Потом сразу стал серьезным и сказал:

— Вот эти строчки.

День летит сквозь часы, как живой метеор,И сгорает в сигнале «отбой».Мне опять не закончить с тобой разговорИ не встретиться нынче с тобой.Ночь пришла. Я взбегаю на третий этажПосмотреть: все ли спят в тишине?…А потом все опять:«Барабанщики, марш!» —Новый день разгорелся в окне.

Новый день пришел, а замок по-прежнему украшал дверь «Эспады». Сережа не выдержал и позвонил в редакцию. Неловко было звонить, страшновато даже, но ждать он больше не мог.

Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.

— Ты, Сергей, зашел бы ко мне, — предложил он. — По телефону трудно объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.

Сережа встревожился и помчался в редакцию.

У Владимира Матвеевича было недовольное лицо. И озабоченное.

— Раздевайся, садись. Вон вешалка, вон стул… Я только что беседовал с вашим Олегом, все ему рассказал. А он просил, чтобы я и тебе все объяснил.

— Почему?

— Почему просил? Не знаю. Наверное, потому, что ты один из командиров в вашем отряде… Знаешь, осложняется дело.

— Я чувствую, — с досадой сказал Сережа.

Затарахтел телефон. Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.

— Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, — сообщил он. — С работы его уберут. И еще кое-кому придется несладко. На Олега ваши недруги целую кипу заявлений написали: и работник он никудышный, и характер у него вредный, и ребят он не тому учит… Всю эту чушь мы зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.

— Но если крест, то… — начал Сережа.

Опять зазвонил телефон. И опять Ларцев приподнял и положил трубку.

— С помещением сложнее, — повторил он. — Была специальная комиссия. Она признала, что Дом совершенно не годен для детского клуба. Духота, теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят, опасно в нем находиться.

— Столько времени жили, никакой опасности не было, — сказал Сережа.