Александр Власов - Полыновский улей Страница 15

Чиркун не ленился. Утром он учил уроки, заданные вчера, а с середины дня начинались занятия по расписанию. Часа в четыре приходила Катя — она была учительницей по русскому языку. В пять появлялся Сережа Голубев с учебником по арифметике. Каждый пионер занимался с Чиркуном по одному какому-нибудь предмету. Все было как в школе: и журнал с отметками, и домашние задания, и старый будильник вместо звонка.

Жил Чиркун, как деревенский пастушок, — по очереди у каждого из семи пионеров звена. На улицу его не тянуло. А когда он ночевал у Сережи Голубева, то даже во двор не показывал носа. Сережа никак не мог понять, в чем дело. А объяснялось это просто. В один из первых дней, когда Чиркун еще только привыкал к новой жизни, его встретила во дворе Дашина мать. Женщина удивленно посмотрела на него. Лицо ее исказилось болью и ненавистью.

— Ах ты, окаянный! — заголосила она. — Ты еще жив? Тебя еще не покарал господь бог... Ирод! Сгинь с глаз моих!

Чиркун бросился на лестницу, вбежал на второй этаж и запер за собой дверь квартиры. Он подумал, что это одна из рыночных торговок, у которых он раньше промышлял еду.

Эту неделю Чиркун столовался и ночевал у Сережи. Двухэтажный каменный флигель стоял особняком в конце улицы на Васильевском острове. Родители Сережи занимали одну из двух квартир на втором этаже. На первом этаже тоже было две квартиры. А еще ниже, в полуподвале, находилась пятая квартира, в две небольшие комнаты с подслеповатыми окнами. Здесь жили Даша, Рая и их мать — Марфа Кузьмина. Она работала посыльной в каком-то учреждении в районе Невского. А дочерей уводила на день куда-то на Карповку к своей сестре.

Другие квартиры днем тоже пустовали. Чиркуну никто не мешал сидеть за учебниками и наверстывать упущенное за годы беспризорной жизни. Лишь изредка, когда сестра Марфы была занята, Даша и Рая оставались дома. В эти дни до Чиркуна долетал плач маленькой девочки.

Сегодня был как раз такой день. Не успел Чиркун сесть за стол, как снизу донесся плач — проснулась Рая. Капризничала она недолго. В доме опять стало тихо. Ничто не отвлекало Чиркуна, но он никак не мог сосредоточиться. Последнее время ему было трудно оставаться одному. Он все больше и больше привыкал к ребятам и чувствовал без них какую-то пустоту. Ему хотелось не расставаться с ними: вместе ходить в школу, готовить уроки, участвовать во всех делах Катиного звена.

За окном бушевал осенний ветер. Он дул с моря, сердитый и порывистый. Дребезжали стекла, на крыше грохотало железо, свистело в трубе. Тоскливая была погода. И на сердце у Чиркуна было невесело. Он знал, что сегодня его одиночество кончится нескоро: у ребят после уроков пионерский сбор. Катя вчера предложила Чир-куну прийти на сбор.

— А кто будет? — спросил Чиркун.

— Как кто? Пионеры — ответила Катя. — Ты хоть еще не пионер, но тебе можно.

Чиркун был самолюбив.

— Не пойду! Мне поблажек не надо! — сказал он. — Я уж один... посижу...

Ребятам стало неловко. Катя смутилась и, чтобы выправить положение, сказала, краснея и сбиваясь:

— Мы тебя все любим, Чиркунок... Ты не подумай плохого... Каждый все бы отдал тебе... А принять в пионеры... Это не просто. Тут показать себя надо... Организация-то ленинская! Не всякий может... Но ты, конечно, сможешь! Во-первых, надо с учебой подогнать... А потом вообще...

Здесь Катя запнулась и замолчала, не зная, как закончить. Помог ей Сережа Голубев. Он спросил у Чиркуна:

— Можешь дать нам клятву, что ты уже настоящий ленинец?

В этом слове Чиркун чувствовал что-то необъятное, великое, никак к нему, Чиркуну, не относящееся. Он молча потряс головой.

— Ну вот, видишь! — с облегчением произнесла Катя.

Обедал Чиркун один. Разогрел суп и жареную картошку, которую приготовила утром перед уходом на работу Сережина мать.

После обеда Чиркун посидел у окна, наблюдая за лохматыми тучами, проносившимися низко над городом, а потом прилег и заснул под беспрерывный посвист ветра. Ему приснился пожар, били какие-то колокола.

Вскочив с кушетки, он с беспокойством оглядел комнату, затем побежал на кухню. Но и там все было в порядке. Чиркун так бы и не понял, что встревожило его. Но с улицы вторично долетели лихорадочные удары колокола пожарной команды. «Где-то горит!» — подумал Чиркун и выскочил во двор.

На город надвигалась беда. Люди уже выбежали из домов и метались из стороны в сторону. Из канализационных люков растекалась по мостовой вода. Пожарники выехали спасать людей не от огня, а от воды. Нева наступала на город. Над крышами и по улицам остервенело метался ветер.

Чиркун никогда не видывал наводнения. Он растерялся и, сам не зная зачем, побежал к Неве. Порой ему казалось, что он еще спит и видит все это во сне. Но под ногами захлюпала вода. Он остановился, по старой привычке присел на тумбу, поджал ноги и с затаенным дыханием огляделся.

Вокруг в надвигавшихся сумерках бежали по воде люди, тащили узлы, сундуки. На лестницах что-то гремело и падало. Жители нижних этажей переносили наверх домашний скарб.

А вода все прибывала быстро и неудержимо. Чиркун уже не сидел, а стоял на тумбе. Прислонясь спиной к стене, он смотрел на превратившуюся в канал улицу и не шевелился от страха.

Нева вышла из берегов и на Васильевском острове, и на Петроградской стороне. Даже на Невском всплыла торцовая мостовая.

На одной из улиц, прилегавших к этому проспекту, стояла извозчичья пролетка. Какие-то женщины в черных платках суетливо грузили на нее небольшие ларцы и свертки. Когда погрузка закончилась, из подъезда торопливо вышел монах. Не глядя ни на кого, он мелко перекрестил согнувшихся в поклоне женщин, приказал извозчику:

— Трогай с богом! Да побыстрей!..

Но тут с противоположной стороны улицы к пролетке бросилась женщина. Это была Марфа Кузьмина. Она узнала монаха. Тогда — в день несостоявшегося из-за Чиркуна чуда — он вел старца.

— Отец святой! — завопила Марфа. — Спаси ради Христа деток моих!

— Бог поможет! — ответил монах.

— Одни они остались! — причитала Марфа. — Вознеси господу нашему молитву свою! Пусть отведет беду от деток безвинных!

— Надейся! Надейся и не ропщи! — нетерпеливо проговорил монах, пытаясь выдернуть полу из рук Марфы. Но женщина вцепилась крепко.

— Помолись, батюшка! — со слезами просила она. — Помолись сейчас!

Монах рассвирепел.

— Отцепись, глупая баба! — прогремел он басом и толкнул извозчика в спину.

Пролетка тронулась. Женщины в черных платках исчезли. Лишь Марфа продолжала стоять посреди улицы. Она не спускала глаз с пролетки, увозившей монаха с ларцами и узлами подальше от взбунтовавшейся Невы.

Марфу привел в себя чей-то грубоватый голос.

— И верно, глупая ты баба! — произнес дворник. — Чего стоишь — беги к детям! Беги, говорю!

— Куда бежать-то? — спросила Марфа. — Они на Васильевском. Туда и вплавь нонечь не доберешься... Одна надежда — на бога!

— Дура! На людей надейся!.. По городу спасательные команды разосланы — спасут и твоих детишек...

Чиркун не знал, сколько времени простоял на тумбе. Из оцепенения его вывел детский плач. Он вспомнил плакавшую утром Раю и темную лестницу, ведущую в полуподвал.

«Утонут», — с ужасом подумал мальчик и прыгнул в черную холодную воду. Широко размахивая руками, он побежал к дому. Вода мешала. Одежда сразу намокла до пояса, но он все бежал и бежал вперед.

Двор Сережиного дома превратился в озеро. Вода уже перехлестнула через каменную ступеньку у входа на лестницу и, булькая, вливалась в коридор. Окна полуподвального этажа сантиметров на пятнадцать возвышались над землей. Вода достигла рам и коснулась нижнего обреза стекла.

Подбежав к дому, Чиркун заглянул в одно из подслеповатых маленьких окошек и крикнул:

— Дашка!.. Дашка!

На втором этаже распахнулось окно и кто-то крикнул оттуда:

— Никого там нету! Их утром мать увезла...

«Как же увезла? — подумал Чиркун. — Я же слышал — Райка плакала...» Ничего не сказав, он вошел на темную лестницу и стал ощупью спускаться в подвал. Вода бойко бежала вниз по ступеням. В темноте ее плеск был оглушительно громким. Чиркуну казалось, что он спускается на дно колодца. Но он продолжал шагать со ступеньки на ступеньку, пока не почувствовал под ногами цементный пол подвала.

Мальчик остановился и хотел снова позвать Дашу, но тут же вспомнил, что глухонемая не услышит.

— Ра-я-а! — позвал он.

Сквозь бульканье бегущей по лестнице воды долетело чуть слышное всхлипыванье, а потом знакомый плач. Перебирая руками по стене, Чиркун побрел по воде к двери и услышал испуганное мычанье Даши. Впереди вспыхнула спичка, осветив стоящую в дверях смертельно испуганную девочку.

— Не бойся! — крикнул Чиркун и снова вспомнил, что Даша ничего не слышит. Тогда он протянул к ней руки и заставил себя улыбнуться. — Не бойся! — повторил он, стараясь придать лицу самое ласковое выражение.