Лемони Сникет - Конец! Страница 16

— Мерси. — Солнышко в знак благодарности почесала змее голову.

— Что это? — Вайолет наклонилась, чтобы поближе рассмотреть змеиную добычу.

— Сердцевинка яблока, — сказал Клаус, и сестры увидели, что так оно и есть. От сердцевинки, лежащей на ладони у Солнышка, почти ничего не осталось — до такой степени она была обгрызена.

— Видите? — прозвучал голос Олафа. — Пока остальные островитяне спят, Ишмаэль выскальзывает из палатки, добирается до чащобы на своих абсолютно здоровых ногах и один поедает яблоки! Ваш драгоценный рекомендатель просто фальшивый кумир на глиняных ногах!

Клетка опять затряслась от смеха, а Бодлеры сперва поглядели на яблочную серёдку, а потом друг на друга. «Кумир на глиняных ногах» — выражение, которое относится к человеку, который только кажется честным и настоящим, а на самом деле имеет скрытую слабость или коварную тайну. Если у кого-то обнаруживаются глиняные ноги, он падает в вашем мнении, как может упасть статуя, если у неё ненадёжный пьедестал. Бодлеры считали, что Ишмаэль, конечно, поступил нехорошо, оставив их на прибрежной отмели, но они думали, что он хочет уберечь других островитян от зла, так же как миссис Калибан хочет, чтобы чтение книг не выводило Пятницу из душевного равновесия. И хотя Бодлеров многое не устраивало в философии рекомендателя, они по крайней мере уважали тот факт, что он старается добиться того же, чего старались добиться сами Бодлеры с того страшного дня на пляже, когда стали сиротами, а именно: найти или создать безопасное пристанище, которое можно назвать домом. Но сейчас, при виде яблочной сердцевины, они осознали, что сказанное Графом Олафом — правда. Ишмаэль — кумир на глиняных ногах. Он лгал о своих болезнях. Он эгоистично забирал себе яблоки в чащобе, и он коварно оказывал давление на всех обитателей острова, заставляя делать всю работу. Глядя на предательские следы зубов рекомендателя на огрызке яблока, они вспоминали, как он утверждал, будто предсказывает погоду с помощью магии, и странное выражение глаз, когда говорил, будто на острове нет библиотеки, и задавались вопросом — какие ещё тайны скрывает бородатый рекомендатель. Вайолет, Клаус и Солнышко опустились на грядку мокрого песка, словно это у них были глиняные ноги, и прислонились к книжному кубу, размышляя о том, каким образом получилось, что, уплыв так далеко от большого мира, они столкнулись с теми же бесчестностью и коварством, что и всегда.

— И какой у вас план? — спросила Вайолет у Графа Олафа после долгого молчания.

— Выпустите меня из клетки, тогда скажу, — заявил Олаф.

— Сперва скажите, — возразил Клаус, — может, тогда и выпустим.

— Нет, сперва выпустите, — настаивал Олаф.

— Нет, сперва скажите, — настаивала Солнышко.

— Так весь день можно пререкаться, — прорычал негодяй. — Говорю вам, выпустите меня, а нет — так я унесу свой план в могилу!

— Мы и без вас что-нибудь придумаем. — Вайолет очень надеялась, что голос её звучит уверенно, хотя уверенности она совсем не чувствовала. — Нам удалось выбраться из множества затруднительных ситуаций без вашей помощи.

— У меня в руках единственное оружие, которым можно угрожать Ишмаэлю и его сторонникам.

— Гарпунное ружье? — спросил Клаус. — Но Омерос же забрал его с собой.

— Нет, не гарпунное ружье, школяр безмозглый, — отрезал Граф Олаф с презрением. Последнее слово означало — «пытаясь почесать нос в тесноте птичьей клетки». — Я говорю о медузообразном мицелии.

— Гриб! — выкрикнула Солнышко.

Сестра и брат ахнули, и даже Невероятно Смертоносная Гадюка выразила удивление на свой змеиный лад, когда негодяй рассказал им то, о чем, возможно, вы уже догадались.

— На самом-то деле я не беременный, — признался он с ухмылкой, еле различимой сквозь прутья клетки. — Под платьем у меня водолазный шлем со спорами медузообразного мицелия. Если выпустите меня, я смогу угрожать всей компании смертельно ядовитыми грибами. Все эти болваны в длинных одеяниях станут моими рабами.

— А что, если они откажутся? — спросила Вайолет.

— Тогда я разобью шлем, — с торжеством крикнул Олаф, — и уничтожу все на острове.

— Но тогда и мы будем уничтожены, — запротестовал Клаус. — Споры отравят нас так же, как всех остальных…

— О-хо-хо, — пробормотала Солнышко, имея в виду «больше ни за что». Не так давно младшая Бодлер уже отравилась медузообразным мицелием, и детям не хотелось думать о том, что произойдёт, если не найдётся васаби, чтобы нейтрализовать яд.

— А мы сбежим на их лодке, бестолочь, — огрызнулся Олаф. — Зря, что ли, здешние олухи строили её весь год. Лучшее средство, чтобы оставить это место и отправиться туда, где кипит жизнь.

— Может быть, они и так нас отпустят, — предположила Вайолет. — Пятница говорила, что любой, кто захочет покинуть колонию, может отплыть в лодке в День Принятия Решения.

— Много ли девчонка тут прожила, — фыркнул Граф Олаф. — Она все ещё верит, будто Ишмаэль позволяет людям делать, что они хотят. Не будьте такими же тупицами, сироты.

Клаусу отчаянно хотелось, чтобы его записная книжка лежала сейчас, раскрытая, у него на коленях, а не валялась на другом конце острова со всеми другими запрещёнными предметами.

— Откуда вы столько знаете про этот остров, Олаф? — настойчиво спросил он. — Вы же тут, как и мы, всего несколько дней.

— Как и вы, — издевательским тоном повторил негодяй, и клетка опять затряслась от его смеха. — Вы что же, воображаете, будто ваша трогательная история — единственная на свете? Думаете, этот остров только и ждал, когда вас выбросит на его берег? Думаете, я сидел дома и ждал сложа руки, пока вы, жалкие сироты, случайно попадётесь мне на пути?

— Босуэл, — буркнула Солнышко. Она имела в виду что-то вроде «ваша жизнь меня не интересует». А Невероятно Смертоносная Гадюка зашипела, очевидно соглашаясь с девочкой.

— Я мог бы нарассказать вам таких историй, Бодлеры! — глухо проскрипел Граф Олаф. — Я мог бы открыть вам такие тайны — о разных людях, о разных местах. Такие тайны, какие вы и вообразить не способны. Я бы рассказал вам про распри и расколы, которые начались ещё до вашего рождения. Я мог бы даже рассказать кое-что о вас самих, чего вы даже и не подозреваете. Только отоприте дверцу, сироты, и я расскажу вам то, чего вам самим вовек не узнать.

Бодлеры переглянулись и вздрогнули. Даже при ярком свете дня, даже запертый в птичьей клетке, Граф Олаф все равно наводил страх. Казалось, существует нечто столь злодейское, что может угрожать им даже на краю света, запертое крепко-накрепко. Эти трое детей всегда были любознательными. Вайолет мечтала познать тайны механического мира своим изобретательским умом с той минуты, как в кроватку ей положили первые клещи. Клаус мечтал прочесть все, что попадало ему в руки, с тех самых пор, как гость в бодлеровском доме начертал алфавит на стене его спальни. А Солнышко всегда изучала Вселенную при помощи зубов, сперва кусая все интересное, а позднее пробуя пищу на вкус более вдумчиво, чтобы усовершенствовать свои кулинарные таланты. Любознательность была отличительной чертой Бодлеров, поэтому можно было бы предположить, что им будет очень любопытно услышать побольше о тайнах, о которых упоминал негодяй. Но в словах Графа Олафа слышалось что-то очень, очень зловещее. Слушать его речи было все равно что стоять на краю глубокого колодца или гулять по высокой скале глубокой ночью. Или слышать странное шуршание у себя за окном спальни и знать, что в любой момент может произойти что-то опасное, из ряда вон выходящее. Слова Олафа заставили Бодлеров вспомнить ужасный вопросительный знак на экране радара на «Квиквеге», олицетворяющий тайну, настолько грандиозную, что она не могла уместиться в их сердцах и умах, — нечто, пока скрытое от них и способное разрушить их жизнь, если тайна будет раскрыта. Подобного рода тайну Бодлерам не хотелось услышать ни от Графа Олафа, ни от кого бы то ни было; и хотя рано или поздно избежать этого было явно невозможно, дети все равно хотели этого избежать, и поэтому, не сказав ни слова человеку в клетке, они встали и обошли книжный куб кругом, откуда клетка с Олафом не была видна. И там они сели, прислонились к странному плоту и стали смотреть вдаль, на плоскую поверхность моря, стараясь не думать о том, что говорил им Олаф. Время от времени они делали по глотку из раковин, висевших у них на поясе, надеясь, что крепкий и незнакомый напиток отвлечёт их от мыслей, крутившихся у них в голове. И всю вторую половину дня, пока солнце не опустилось за горизонт плещущего моря, бодлеровские сироты сидели, посасывали сердечное и размышляли, осмелятся ли они когда-нибудь узнать, что откроется в сердцевине их горестной жизни, когда будут сняты слой за слоем — каждая тайна, каждый секрет и каждая беда.