Илья Туричин - Братья Страница 16

– У нее не было времени, господин доктор. Арестованные лишены возможности сношений с внешним миром.

– Арестованные? Вы хотите сказать, что фрау Копф арестована?

– Господин доктор, вы - известный юрист. Будьте объективны. Поставьте себя на место службы безопасности. И потом у нас есть основания подозревать ее в двойной игре. Вы утверждаете, что она - немка до мозга костей, преданная делу фюрера, а между тем она покрывала еврея, выдавала его за француза.

С этим Витенбергом надо держать ухо востро. У него, вероятно, запасено еще немало сюрпризов. Ни в коем случае нельзя с ним соглашаться. Этот, за столиком, записывает каждое сказанное слово. Потом они будут анализировать, истолковывать, делать выводы. А может быть, кроме стенограммы, включена и звукозапись.

– Знаю. Все это делалось с моего ведома. Вы же не обвините меня, старого наци, в том, что я покрываю евреев? А также с ведома штурмбанфюрера Гравеса. Мы обсуждали с ним этот вопрос. Полезный еврей - лучше мертвого. От мертвого какая польза, господин Витенберг? Вы имеете в виду Флича, настоящая его фамилия Фличевский, он был фокусником и немало позабавил господ офицеров. Вспомните, господин Витенберг, сам фюрер, призывая к истреблению евреев, как низшей расы, оставлял отдельных индивидуумов как полезных евреев.

– Господин доктор, что можно фюреру…

– Фрау Копф смотрела на дело глазами фюрера. Это высшее проявление любви к фюреру.

"Похоже, Витенберг несколько растерялся. В словесной дуэли вряд ли он меня переиграет. Добавим".

– Уверен, что вы сами убедитесь в невиновности фрау Копф. В человеческих поступках мы ищем логику, причины и следствия. Участие фрау Копф в этом преступлении лишено логики, ибо у нее нет причин взрывать собственную гостиницу, единственный источник доходов. Это - самоубийство! Если, разумеется, она не сошла с ума. Я проработал с ней год и не замечал каких-либо отклонений в психике. Все, что она делала, - логично и целеустремленно. Более того, она жила мечтой о возвращении на родину. Она верила в нашу победу, господин Витенберг. Она послала своего сына в фатерлянд. Надо искать подлинных виновников!

– Мы ищем, господин доктор. - Витенберг наклонил голову в знак того, что беседа закончена. - Не смею больше вас задерживать. И еще раз извините, что побеспокоил.

Доппель поднялся.

– Вы исполняете свой долг, а мой долг - помочь вам.

Доппель откланялся и в сопровождении того же офицера, который, видимо, ожидал за дверью, пошел невыносимыми коридорами, лестницами и переходами к выходу. На улице он глубоко вдохнул свежий ночной воздух. Сердце нехорошо покалывало. У подъезда стояла та же машина, офицер услужливо открыл дверцу.

– Благодарю. Я пройдусь пешком. - Доктор Доппель кивнул, прощаясь, и медленно пошел по улице.

Надо было привести мысли в порядок. Перед глазами все еще маячила фотография с проломом в стене. Вот почему нет ни писем, ни счетов. Проклятая страна!

Гулом отдавались в ушах собственные шаги. Он был один на длинной черной улице.

Потеря невелика. Арендные платежи за гостиницу отсрочены на четыре года. Он не заплатил ни пфеннига. Только текущие расходы. И не заплатит. Взрыв - стихийное бедствие. За стихию он отвечать не может. Он и так теряет доходы от эксплуатации. Да и аренда оформлена на имя Гертруды.

Гравес, значит, застрелился. Трус. Между ними никогда не было особой приязни, и еще неизвестно, кто кого больше остерегался: он Гравеса или Гравес - его.

Гертруду надо вызволять. Чушь какая-то! Завтра же он пойдет к доктору Розенбергу, попросит, чтобы тот позвонил рейхсфюреру. Если за каждую диверсию партизан будут отвечать немцы, мы растеряем кадры и некому будет осваивать новые "жизненные пространства". Такие женщины, как Гертруда, - украшение нации. Надо будет рассказать Розенбергу, как она вела себя в большевистском застенке. Это его позабавит.

Гертруда еще принесет пользу рейху и ему, Доппелю. У нее незаурядные организационные способности. Она еще восстановит гостиницу. Да-да, уж он-то знает эту женщину!

До чего неприятное учреждение гестапо. Эти длинные коридоры. И стены, словно налипла грязь. Надо будет принять ванну.

Рассказать Паулю? Мальчишка только начинал осваиваться. Пожалуй, не стоит. Пока все не разъяснится.

Улица была черной, не светилось ни одно окно. И только изредка в подворотнях мелькали синие точки лампочек.

Дела на юге идут отлично. Русские сломлены. И вероятно, недалек тот день, когда Берлин снова вспыхнет миллионами огней, обретет свой прежний вид столица великого рейха, столица мира.

Ночная прогулка сняла напряжение, и домой доктор Доппель вернулся успокоенным и уверенным в себе. Утром он попросит доктора Розенберга принять его. И все станет на свои места.

Гертруду Иоганновну не посадили в вонючий подвал с толстыми решетками на окнах в здании службы безопасности, в тот самый подвал, откуда зимой увели на виселицу клоуна Мимозу. Она была подданной рейха, и ей сделали снисхождение, отвезли в тюрьму. Ей даже показалось, что она попала в ту камеру, где сидела перед войной. Только не было наглой Олены, не было ноющей старухи и угодливых спекулянток. Она была одна на просторных деревянных нарах, ей дали солдатское постельное белье, серое колючее одеяло и подушку, набитую соломой.

В маленькое оконце, расположенное под самым потолком, утром врывался луч солнца, в свете его плясали пылинки.

Надзирательница приносила кружку эрзац-кофе и кусочек хлеба, в котором попадались соломинки, щепки и еще бог знает какая дрянь.

К этому времени матрац с постельным бельем должен быть скатан к стене. Днем лежать не разрешалось. Писать не разрешалось. Петь не разрешалось. Стучать в стену не разрешалось. Даже говорить громко с самой собой не разрешалось. За нарушение полагался карцер.

Впрочем, Гертруда Иоганновна не лежала, не писала, не пела и не разговаривала. Она сидела отрешенно на нарах или ходила мелкими шажками от стены к стене, от двери к окошку и думала.

Ей не предъявили никакого обвинения. Возили на допросы, и каждый раз она попадала к разным офицерам. Все были вежливы, ни разу не ударили и не оскорбили. Подробно расспрашивали обо всем, что происходило двенадцатого июня, с самого утра до момента взрыва. Кто приходил к ней накануне, за день, за два, за неделю? Она выбрала старую тактику, отвечала только правду, понимая, что каждое ее слово легко проверить. Она рассказала про побег и отъезд Павла, про то, как они все волновались, отыскивая продукты для такого большого дня.

– Кто сказал вам о предстоящем совещании? - спросил один из офицеров.

– Мой компаньон доктор Эрих-Иоганн Доппель, комиссар рейхскомиссариата Остланд.

– Когда он вам сказал, что будет совещание?

– Дня за три.

– А раньше вы о нем не знали?

– О нет, у меня слишком много работы, гостиница и ресторан - большое хозяйство. Господин Доппель уведомлял меня, если нужна была моя помощь, за несколько дней. Мы принимали и большие группы офицеров и даже господина гауляйтера. И во всех случаях господин Доппель предупреждал меня за три дня. Не раньше и не позже.

– Как он это делал, фрау Копф?

– Обычно приходил ко мне в гостиницу и говорил: "Гертруда, через три дня мы ожидаем гостей. Столько-то человек. Хотелось бы, чтобы вы подготовились к приему". Мы обсуждали с ним примерное меню, какие комнаты подготовить, как лучше обслужить гостей.

– Кто-нибудь присутствовал при вашем разговоре?

– Нет.

– А ваши сыновья?

– Пауль жил у доктора Доппеля, готовился к отъезду на фатерлянд. Петера я отсылала погулять с Киндером.

– У вас есть еще ребенок?

– Киндер - собака. Петер выводил его на прогулку.

– Скажите, фрау Копф, как погиб штурмбанфюрер Гравес?

– О, это было ужасно! Когда рядом что-то грохнуло и посыпался потолок и стена вдруг треснула у нас на глазах, мы словно оцепенели.

– Кто мы?

– Господин Флич - фокусник, Федорович - исполнитель романсов и я.

– Где вы в это время были?

– В артистической. Готовились к представлению.

– Так. Дальше.

– Дальше все загремело. И мы оцепенели. У меня ноги стали чужими.

– Вы знали, что это взорвали ресторан?

– Я даже не поняла, что это взрыв. Даже не представляла себе, как это бывает.

– Так. И что же произошло дальше?

– Вошел штурмбанфюрер Гравес. Я его сразу не узнала. Руки и лицо в крови, мундир обсыпан мелом и известкой, погон свисает с плеча, будто его сдернули. В руках пистолет. Глаза безумные. Он сказал: "Гертруда, это моя вина, этого нельзя пережить". Я очень перепугалась и сказала: "Господин Гравес, вы весь в крови". - "Да, - сказал он, - я весь в крови". И прижал пистолет к себе. Очень глухо хлопнул выстрел, и господин Гравес упал. А я потеряла сознание.