Вадим Нечаев - Пат и Пилаган Страница 16

— Нет, — ответил Пат, — я спокоен. Я о другом думаю, ытык. Чему они все так радуются? И какой толк в этом обычае? Раньше мне казалось, что я понимаю, а теперь…

— Что теперь?

— Я повидал разных людей, ытык, и скажу тебе: жизнь у нас другая, чем была у стариков. И какая доблесть в том, что убили беззащитного медведя!

— Это праздник почитания предков, традиции и закона, — строго сказал отец, — и не нам с тобой обсуждать его.

— Может быть, — промолвил Пат, — но зачем он нужен, вся жизнь должна быть праздником.

Отец не стал спорить, и мальчик услышал гонг, напоминающий всем, что сейчас начнутся двадцатикилометровые гонки на собачьих упряжках. Судья построил каюров в шеренгу (причем Пат, как самый маленький ростом, стоял последним на левом фланге) и объявил, что трасса проходит по пересеченной местности и отмечена красными флажками, чтобы кто-нибудь случаем не сбился в сторону, и представляет собой окружность, так что старт и финиш совпадают.

Раздался выстрел, и упряжки рванулись вперед, но Пат специально притормозил своего передовика, чтобы избежать столкновения, и в самом деле, как он ожидал, так и случилось. Нарты каюров Козгуна и Чиркова перевернулись, постромки спутались, и они, можно сказать, практически выбыли из соревнования.

«Гой-гой! Чии-чии!» — мальчик взмахнул длинным шестом, и собаки понеслись. Санный путь уходил узкой колеей к дальним сопкам, у подножия которых он сворачивал налево, огибал лесок и вкруговую возвращался обратно.

Расположение упряжек на первом отрезке пути было хорошо заметно: вели гонку каюры Чунчук и Хвалабиров, за ними впритык мчался Пат, а остальные — чуть позади. В таком порядке они свернули у подножия голубоватых сопок и скрылись за деревьями.

Леонид Вытхун, переживая за сына, думал: «Основные соперники, конечно, Чунчук и Хвалабиров. Чунчук опытный каюр, двадцать лет на собаках и оленях ездит, и все же чересчур спокоен, вял. Хвалабиров, напротив, горяч и нерасчетлив. И перед гонкой, кажись, он маленечко выпил. За лесом он обгонит Чунчука, но на последних километрах наверняка сдаст. Пат в меру хладнокровен и в меру лихой, но ему недостает опыта. Правда, у него лучший передовик в поселке, и если ничего страшного не случится на трассе, то Пат всех может заткнуть за пояс и выиграть приз. Древний Глаз позеленеет от злости. Как же так, мальчишка стал победителем. Это я правильно сделал, что устранился, зачем сыну мешать. Ведь я ради него живу, а без него — кому я нужен на этом свете! Жизнь моя прошла, и волосы поседели, только рука крепка, как раньше, и не дрожит, но срок мой истекает. Страшно подумать: если я умру, то Пат станет сиротой. Нельзя ему быть сиротой — загорюет он без меня. Дай мне бог еще лет десять; не ради себя прошу — за сына».

За лесом Хвалабиров действительно что есть мочи погнал собак, но и Пат не мешкал и тоже поддал ходу, и в длинном и мощном рывке обе упряжки оставили позади себя спокойного и опытного Чунчука.

Лес, замерзшее болото — теперь трасса поднималась на холм. По-прежнему впереди несся Хвалабиров, за ним Пат, и в этом стремительном напряженном ритме не было места для посторонних мыслей.

Мальчик понимал, что чистая победа безусловная победа, полностью оправдает Атака. И когда он обогнал Чунчука — победа, и когда заметил, что упряжка Хвалабирова начинает уставать — победа, и когда они вровень поднялись на холм и вровень понеслись вниз по легкому снегу — победа, и все-таки пожилой каюр сумел первым выскочить на трассу.

Но Пат не потерял из-за этого выдержки и не пытался искусственно наращивать скорость, зная, что передовик лучше представляет запас силы у собак, и когда настанет момент для решительного рывка, Атак сам подаст сигнал.

Леонид Вытхун не отрываясь смотрел на дорогу в ту сторону, где должны появиться каюры. Очень далеко он различил несколько черных точек, причем, между первыми двумя и последующими белел довольно значительный разрыв. Точки скрылись в лощине, вдруг вынырнули, и это уже были не точки, а крошечные нарты и крошечные фигурки седоков. Вытхун вздрогнул, заметив, что вторая упряжка обходит первую и все удаляется и удаляется от нее в беспощадном одиночестве победителя, и все ближе и ближе она к финишу.

«Неужели сын проиграл? — подумал Вытхун. — А если это он, мой мальчик? Почему должен быть кто-то другой, почему ты, старый, сомневаешься? Конечно, Пат. И никто, кроме него. Прямо не верится, что это мой сын. Маленький такой, слабый на вид — и вот на тебе! Всех каюров обошел. Последний мальчик в роду — оттого он и мудрый с детства. Его беречь надо. Чтоб не умер раньше срока, потому что у каждого человека свое назначение на земле».

Под восторженный гул зрителей упряжка Пата вынеслась на финишную прямую («Тятид-рухе!») и первой пересекла заветную черту. По инерции собаки пробежали немного, встали, и мальчик бросился обнимать своего Атака, тормошить и целовать. Обсудив результаты пробега, судьи объявили победителем гонки Пата Вытхуна и вручили ему приз — прекрасное двуствольное ружье тульской работы.

Древний Глаз по-прежнему сидел посреди стариков на левой трибуне, хмурый и величественный. Хоть Пат и выиграл соревнование, последнее слово было не за мальчиком, а за стариком, и это понимали все окружающие, все, кто слышал об угрозе Древнего Глаза, что пилаган будет принесен в жертву в дни праздника, после гонок.

Бесспорно, в поселке были такие, кто признавал правоту старейшины, были и несогласные, но, как это часто случается, они молчали, а некоторым просто-напросто было наплевать, кого убьют и зачем, о них же и говорить не стоит, потому что это самые никудышные люди.

Между тем и Атак никуда не убегал, предчувствуя, что решается его участь, — он сидел неподалеку, на горке, без движения, как памятник, с высокомерным достоинством глядя в сторону левой трибуны. Конечно, никто не помешал бы ему скрыться в лесу и там, впотьмах, бродить по урочищам, выжидая, когда все о нем позабудут и время залечит его вину, и потом появиться в поселке скромно и незаметно, словно бы это не он, а кто-то другой, под новой кличкой. Так бы он и поступил, наверное, в недалеком прошлом, но какое-то властное чувство, которое было сильнее страха и осторожности, держало его на горке.

По-прежнему гулко раздавались удары по бревну, и в такт им подергивалась деревянная голова медведя, и все ждали, что же будет дальше, и посреди этого немого ожидания мальчик стал подниматься по лестнице. Медленно и спокойно он поднимался к тому человеку, на глазах которого прошла жизнь отца мальчика и началась жизнь его самого — Пата, к тому человеку, который как бы там ни было, даже в поражении сохранил осанку величия. Он остановился перед Древним Глазом и торжественно протянул ему ружье.

— Это мой подарок вам, глава рода Мыбинг.

Старик выпрямился, поправил на голове шапку, чтобы в образовавшейся паузе прикинуть все за и против, оценить обстановку и уже после сказать то, что приличествовало бы его летам и мудрости.

И сквозь самомнение старости, которая тешит себя тем, что у нее и опыт жизни, и высокое положение в обществе, и непогрешимый авторитет, Древний Глаз вспомнил себя таким, как и Пат, вспомнил свою детскую гордость и горячность и свои обиды. Окинув взглядом лица стариков, которые явно были на стороне мальчика, и столпившихся внизу зрителей, старейшина помедлил в задумчивости и произнес:

— Я вижу перед собой мальчика, который воспитал дикую собаку и выиграл гонки. Я вижу перед собой мужчину, и я принимаю его дружбу.

С этими словами он отстегнул от пояса длинный охотничий нож в кожаном чехле и отдал его сыну каюра. Обменявшись подарками, Древний Глаз и Пат Вытхун сели рядом, и для мальчика, бесспорно, то была высшая почесть.

Атак спустился с горки и неторопливо побежал к своему дому, и люди, расступаясь, давали ему дорогу, и мальчик с задумчивой улыбкой смотрел ему вслед, пока пес не скрылся за поворотом.