Гула Камакри. Легенда о проклятом таборе - Юлия Владимировна Линде Страница 16

Стантич, казалось, тоже не очень обрадовался, хотя не сказал ни слова против. Раз надо – ничего не поделаешь. Его главной целью было остаться. На Анну он теперь старался не смотреть и перестал с ней разговаривать.

«Какое благородство, просто сказочная благодарность», – мысленно злилась Анна.

– Тебе не повезло, – вздохнула Мирела, когда старик привёл Анну в её шатёр и объяснил, что именно нужно подготовить к свадьбе. – Такая судьба. Я уже научилась её принимать.

– А я не научилась! – ответила Анна и забилась в угол, чтобы обдумать план побега.

Хорошо продумывать план, когда не знаешь, куда бежать.

На полу лежал линялый ковёр. Анна села, прислонившись спиной к горе из тонких одеял и набитых травой подушек. В соседнем углу к мачте шатра была прибита какая-то странная икона. Над иконой болталось на грубой толстой нитке пыльное безголовое чучело летучей мыши.

– Зачем вам этот ужас? Вон… сушёная эта… фу… – спросила Анна.

– Как зачем? Лилияко приносит в дом богатство и счастье. Этот настоящий, сам залетел к нам. А если лилияко к кому залетит, обязательно ловить нужно и хранить потом. Мы его повесили в главном углу, к святой Саре, на почётное место.

В сороковом году первого тысячелетия жила цыганка Сара. Однажды её табор остановился недалеко от берега Сирийского моря в месте, которое ныне называют Прованс. Была Сара язычницей, почитала многих богов. Первой среди них была Астарта. Раз в год омывали ночью в реке или в озере статую богини, воздавая ей честь. В том году к ночи поднялась на море сильная буря. Думала Сара, чем прогневал небо её табор. Услышала она голос, который велел выйти к морю и ничего не бояться, потому что с моря придёт ей истина. А недалеко от берега билась лёгкая лодка без паруса и вёсел, а в лодке сидели Мария Дева и Мария Магдалина. Удивилась Сара, что плывут они по морю всё равно что в скорлупе грецкого ореха. Снова услышала Сара голос, велел он ей бросить на воду своё платье и вытащить на берег лодку. Сняла Сара с себя лучшее платье, которое надела к празднику Астарты, бросила на высокие волны и сама зашла в буйное тёмное море, хоть и не умела плавать. Увидела, что платье держится на волнах, и встала на него, как на плот. Так добралась она до лодки и вытащила её на берег, а гребла только руками, и вёсел никаких у неё не было. Пришли две Марии в шатёр к Саре и до утра рассказывали ей о своей вере, а на следующий день она от них крестилась и стала им служанкой до конца своих дней. Так они и ходили по земле вместе и проповедовали. Многих цыган обратила Сара. Теперь уже её статую купают раз в год в море, в том самом месте, где она спасла двух Марий. А затем надевают на неё лучшие платья и юбки, что принесли благодарные цыгане, и украшают цветами и золотом.

– Давай я тебе и о свадьбе расскажу, – предложила Мирела. – Дадим мы тебе в приданое две подушки, ковёр и перину. Ковёр, я слышала, сам Петру обещал. И белую рубашку мою бери. А красную юбку и платок я сошью. Я иногда выйду утром из шатра, а на земле ткань расстелена, значит, какие-то силы нам приносят. Всё приносят, что нам нужно, но не более того. Знаешь, ведь свадеб у нас не было с тех самых времён, когда мы покинули мир живых. Тогда, в мире живых, мы с раннего утра расстилали на земле ковры. И угощения стояли – на медных низких столиках. Голубцы и питимос[3] ещё с вечера готовили. Мужчины садились отдельно от женщин, но веселье ведь общее. Собирался весь табор и праздновал три дня, но самым главным был первый, когда к концу праздника самый старший мужчина и самая старшая женщина подносили жениху и невесте хлеб и соль: «Как соль и хлеб не могут друг без друга, так и вы живите одной душой».

И жених отламывал кусок хлеба, и макал его в соль, и съедал. А потом и невеста. И провожали их в шатёр, а из шатра выносили на подносе с красными цветами брачную рубашку невесты. И дарили каждому, кто пришёл, красную ленту или красный бумажный цветок. Красный – цвет счастья и радости, и свадьба потому красная. А с рубашкой невесты танцевала перед табором свекровь, и все дарили подарки родителям невесты.

– Я пойду погуляю, – перебила Анна. Танцы с рубашкой добили её окончательно. – Мне нужно подумать и… подготовиться.

Но Мирела всё же закончила рассказ:

– И выходила невеста из шатра женой, закручивала у лба тонкие жгутики и вплетала их в косу, надевали ей на голову красный платок. Вот на меня посмотри, как платок свит. И фартук на замужнюю надевают.

В этот момент в шатёр заглянул какой-то цыган, очевидно, муж Мирелы. Судя по всему, он уже знал про Анну.

– Я тебе ленты принёс, – сказал он. – Сделай из них цветы ей на венок.

– Можно мне пройтись немножко по лесу? – повторила Анна.

– Иди, что же… – ответил муж Мирелы. – Но подожди. Пусть с тобой идёт Илоро. Вдруг… Ты ведь можешь сбежать. Мы должны послушаться Петру. Он мудрый человек. Илоро, где тебя носит?

– Ладно. Пойду с Илоро, – Анна поняла, что возражать нет смысла, а от Илоро вполне можно сбежать.

Илоро найти было непросто, он появился только через полчаса (хотя были ли здесь часы и вообще время?). Они шли по лесу. Илоро играл на камышовой дудочке и почти не разговаривал с Анной. Казалось, таким образом он сочувствует ей и не хочет лишний раз лезть в душу. Попадались грибы, чаще всего крупные белые грузди, чистые, не червивые. Видимо, сейчас был конец лета или ранняя жаркая осень. Анна зачем-то собирала грибы в платок, будто их можно было переправить в наш мир, а ведь хотела сбежать. Илоро вдруг заметил, что на кустах ежевики и на траве, местами выгоревшей на солнце, бесцветной и сухой, блестит почти незаметная сеть паутины. Такую необычную паутину ни Анна, ни Илоро никогда не видели – тонкая-тонкая и переливается перламутром. Анна потрогала её, но паутина не порвалась, а от прикосновения расплелась в нитку. Анна заметила, что нитка ведёт к следующей сети, та тоже расплелась в свою очередь и позвала дальше. Паутины, видимо, устилали неведомую дорогу. Анна начала сматывать нить в клубок.

– Может, это волосы кешалий? Раз в этом мире есть ниваши, то наверняка и кешалии есть, – сказала она.

– Есть. Но я никогда их