Алексей Югов - Черный дракон Страница 17

Вася присел на корточки и стал рассыпать льняное семя полной горстью прямо на полу голубятни.

Голуби сразу распознали свое любимое лакомство и накинулись на него. На этот раз не было никаких ссор, потому что, куда бы любой из них ни повернулся, льняное семя островерхими грядками лежало перед его клювом.

«Пускай уж они поклюют вволю своего любимого, — подумал, глядя на них, Вася Крапивин, — не известно еще, в каких руках окажутся», — и вытряхнул из мешочка последнее.

Такого запаса в обыкновенное время хватило бы месяца на полтора, если давать льняное семя как лакомство, но сегодня Вася Крапивин решил совсем не подсыпать им простого корма. Ему хотелось устроить для них прощальный и незабываемый пир.

Он поостерегся только, как бы не обкормить черного дракона, лишь недавно оправившегося от болезни.

Странные и противоречивые чувства вызывала в нем эта великолепная, но в то же время и зловещего облика птица, этот голубь-ворон!

Вася почти год отработал за нее старику-голубеводу и ничуть не жалел об этом. Для пего было наивысшим блаженством пригласить в свою голубятню кого-либо из соседних мальчишек-голубятников, при--гласить, ничего не говоря, будто так просто, а потом мимоходом отдёрнуть занавеску отдельной маленькой вольеры с черным драконом и глянухь на ахнувшего, на оторопевшего тостя. Сколько раз замечал он влагой зависти подернувшиеся глаза, сколько раз ему предлагали целую голубятню «мировых» турманов за одного только дракона!

Но он-то, Вася Крапивин, прекрасно знал, что во всей Москве — да и под Москвой тоже — единицами считают представителей этой вымирающей декоративной породы, и, конечно, не соглашался.

Всякий раз после ухода таких посетителей Вася клал перед черным драконом горсточку льняного семени. Но вот что странно: этого голубя он еще ни разу за все время не покормил из руки. Боялся, что ли? Да йет, конечно, — смешно бояться голубя! А вот не мог...

Сегодня же, когда предстояло навсегда, безвозвратно утратить птицу, являвшуюся в полном смысле слова «черной жемчужиной» довольно-таки скромной голубятни, он решил преодолеть себя и покормить дракона из ладони.

Но едва только, покосившись на своего хозяина красным злым глазом, голубь клюнул его в горсть, — рука Васи Крапивина сама собой отдернулась, и льняное семя просыпалось на пол.

... Голубиный торг был в самом разгаре. Пасмурный день и мелкий дождик, сеявший по временам, ничуть не охлаждали рвения ни у продавцов, ни у покупателей. Особо рьяные стояли кучками прямо посреди луж и, казалось, не замечали этого.

Зато на голубей ненастье заметно действовало: не только те, что сидели довольно тесно в садках, поставленных на мокрую землю, но и бывшие на руках у продавцов казались взъерошенными и скучными.

Один дурашливый, хулиганского вида парень в кепке, повернутой для чего-то назад козырьком, то сыпал направо и налево бессмысленными прибаутками, то вдруг, спохватившись, начинал взбадривать своего больного, уснувшего на руках голубя и орать во весь рынок:

— Вот кому надо — голуб, ярый голуб!

Встречные смеялись над парнем.

— Оно и видать, что ярый! Отчего только не подохнет? — говорили ему, и то один, то другой для потехи приподымали клюв его птицы кончиком пальца, а потом вдруг отпускали, и голова голубя снова опускалась на грудь.

Продавец, однако, ничуть этим не смущался. По-свойски подмигивая и отругиваясь, он шел, неторопливо раздвигая толпу, и во все горло расхваливал на разные лады своего «ярого», не сомневаясь, по-видимому, что и на такую птицу охотник найдется.

Он и нашелся.

Это был мальчуган лет семи, не больше, но очень важный и по осанке и по одежде: в новом картузе и в длинном, до пят пальто, застегнутом на все пуговицы

Он уже целый час ходил по базару вместе с безмолвно сопутствующей ему матерью, присматриваясь и прицениваясь.

Вася Крапивин, с любопытством наблюдавший за ним, вынужден был признать, что малыш совсем неплохо держит птицу и даже по-заправски растягивает опрокинутому голубю крыло, заглядывая ему в пашки.

Парень в перевернутой кепке, уже давно заприметивший, что мальчуган ищет птицу подешевле, и окончательно убедившийся, что своего «ярого» ему никак не сбыть, перестал кричать про его «ярость» и стал напирать на дешевизну.

Покупатель с матерью точас подошел к нему и взял у него из рук голубя:

— Сколько?

— Восемь.

— Бери семь кусков, — с напускной небрежностью и хриплым голосом возразил мальчуган и, возвращая голубя, сделал вид, что уходит.

— Ну ладно уж, возьми, — сказал, махнув рукой, парень.

Покупатель еще раз произвел торопливый осмотр голубя, больше

так, для видимости, затем переложил его в левую руку и начал расстегивать пальто.

Посиневшие от холода пальцы не гнулись, так что он никак не мог расстегнуть пуговицу.

Мать пришла ему на помощь.

Когда она расстегнула ему две верхних пуговицы, он молча остановил ее руку.

Потом, переложив голубя опять в правую руку, он слегка оттянул левую полу пальто и сунул голубя за пазуху вниз головой, опять-таки каким-то особенным, профессиональным движением.

Мать застегнула ему пальто. Затем он снял картуз, достал из-за его подкладки пачку рублевок и, не считая, вручил парню.

Тот проверил. Оказалось ровно семь рублей. Когда мальчуган вместе с матерью отошли на несколько шагов, парень подмигнул в их сторону и сказал кривляясь:

— Дай бог, чтобы до квартиры не сдох.

Все расхохотались.

Это происшествие, затем крик, пестрота и сутолока базара так повлияли на бедного Васю, что ему захотелось взять поскорее свою корзинку и уехать домой. Однако приходилось оставаться: если у него, у Васи, был дом, то уж голубям его некуда было возвращаться.

Площадка голубиного рынка была совсем небольшая, но каких только пород, каких только мастей здесь не было!

Были сизо-рябые — цвета аспидной доски, с черными полосками и крапинами; были просто сизые с отливом нефти, расплывшейся по поверхности воды; были каштановые, рыжие, кирпично-красные и красно-рябые; были белые, как чайки, пожалуй, даже еще белее, и, наконец, пестрые, как сороки, с капюшоном на затылке и воротником вокруг шеи (монахи-крымки).

Клювы одних были длинны, как шило, а у других, напротив, коротки и даже вдавлены: какие-то мопсы среди голубей!

Проглянуло солнце, сделалось теплее — голуби повеселели, начали прихорашиваться и подтягиваться.

Неголубевод не отличит, пожалуй, одну птицу от другой, если все голуби одной породы. И уж, конечно, он рассмеется, если сказать ему, что каждый голубь, каждая голубка имеют свое лицо и что выражение этого лица весьма различно.

Вася Крапивнн, присматриваясь к голубям, прекрасно видел это. Он только не мог бы объяснить как следует, что выражают эти лица, в чем их разница. А если бы мог, то он сказал бы, что на лице у этого, например, застыло спесивое и как бы озадаченное выражение; другой, по-видимому, еще не пресытившийся жизнью, легко глядит на мир, скосивши круглую и словно напомаженную голову, и в желтоватокрасном круглом глазке его светится ясное, молодое любопытство.

А третий голубь дремлет с закрытыми глазами, уткнувшись в воротник, и выражение лица его такое: «Все я испытал, все знаю, ничего против жизни не имею, но сейчас, сейчас я жажду, друзья мои, одного только покоя».

Вдоволь находившись и насмотревшись, Вася Крапнвин занял место возле старушки с кроликами, поставил свой садок на землю и откинул половик, оставив, однако, закрытым тот угол садка, где сидел черный дракон. Он решил продать сперва тех, что поплоше: турманов и единственную у него пару почтарей, а потом уже дракона.

Сразу подошло двое: один — тот самый парень, что продал мальчугану «ярого», а другой, по-видимому, — его приятель, лысый, маленький, но с большой рыжей бородой, одетый в серую истрепанную шинель нараспашку.

Ни слова не говоря, высокий парень открыл садок Васи Крапивина и заглянул туда.

— Эге-е! Да что-то они у тебя невеселые, — сказал он. — Ишь, крылья-то поотвисли как.

Засунув в садок руку, он вынул оттуда «старого» и стал осматривать.

— У меня и молодяки есть, — сказал Вася.

— Пускай у тебя останутся, — ответил парень, присаживая голубя на левую ладонь, чтобы осмотреть ему голову.

Вдруг он брезгливо отдернул руку и, скривившись, посмотрел на нее: вся ладонь была испачкана зеленовато-белой слизью.

— Э-эх, браток! — сказал он и присвистнул. — Да они у тебя больные!

Он поспешил отделаться от голубя и вытащил другого.

— И этот тоже! — вскричал он и так швырнул голубя в корзину, что он перевернулся и долго барахтался, хлопая крыльями.

— Ничего они у меня не больные, а, может быть, перекормил я их льняным семенем, — возразил Вася.

Рыжий рассмеялся, широко открыв рот с выбитыми передними зубами.