Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей Страница 18

— Ну, ты, в чем мама родила! — сказал Васька.

— Плохо будет! — пообещал Петька, делая круг у своего родного белоглинского берега. Рагозинцы, как по команде, начали бросать в воду камни. Не чтобы попасть в Петьку, но чтобы окатить его брызгами.

— Давай на берег! Барыню спляшешь — штаны вернем!

— Утоплю змеев! Всех утоплю! — захлебывался Петька. — Не появляйтесь на Белой Глине!..

К этому времени, как потом выяснилось, Никита уже натаскал к обрыву достаточно много камней, теперь разом столкнул их вниз, на скалы, и так завопил, заулюлюкал, что даже Петьке показалось, будто не один Никита, а сразу двадцать Никит обрушились сверху на противника.

Рагозинцы, вскинутые на ноги шумом, в миг отпрянули к деревьям. Никита грудью сшиб на землю Ваську-малыгу, выхватил у него Петькину одежду, сам одетый с разбегу маханул вниз головой в омут, и, когда рагозинцы опомнились настолько, чтобы схватиться за подручные средства нападения и защиты, Никита с Петькой уже выскочили на белоглинский берег и Петька даже штаны надернул, сунув трусы и майку в карман.

В них полетели шишки, сучья, галька. Но ни Петька, ни Никита отвечать противнику не стали. Схватившись за животы, они катались по берегу, задыхаясь от смеха. Не потому, чтобы это им было действительно смешно, но потому, что смех — наиболее действенное и много раз испытанное оружие.

В результате Васька-малыга рассвирепел до того, что рядом с Петькой шлепнулась на камни и высекла искру уже не еловая шишка, а что-то похожее на увесистый, граммов около четырехсот, булыжник. Приятели шмыгнули в кусты.

— Приходите в гости! — крикнул Петька. — Трусы! Мы нарочно подстроили! Ха-ха-ха-ха!

И, оглушая друг друга, Никита с Петькой долго еще били противника из чащи вереска демонстративным, бесконечным до изнеможения смехом.

И скалы, усиливая этот оглушительный смех, троекратным эхом возносили его над Стерлей.

Первое странствие адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба

Бремя славы

Друзья вскрыли первое письмо с тремя марками на конверте, с адресом, отпечатанным на машинке (первое — ибо потом они были еще), забравшись глубоко в тайгу.

Письмо было на гладкой бумаге, с печатью.

«Уважаемые товарищи Савостин и Ложков!

Ваше письмо-запрос мы направляем для рассмотрения в Свердловское областное отделение милиции.

И в скобках еще раз было — «А. Сизов».

Друзья снова и снова по очереди перечитали письмо, пока наконец поняли, что опять надо ждать.

Единственным следствием первого сообщения было то, что о письме пронюхал кто-то: либо Мишка, либо Колька тетки Татьянин, либо еще кто. Во всяком случае, спустя два дня, когда к Петькиному дому подошел курдюковский почтальон дед Матвеич с письмом из милиции, в противоположном конце широкой белоглинской улицы будто бы невзначай мелькнула фигура Владьки. А Мишка через час подошел к забору и, дождавшись, пока друзья выйдут из дому, спросил:

— Пишем?..

— Пишем, — сердито ответил Петька.

Мишка хотел спросить еще о чем-то, но понял, что это бесполезно, и одобрительно сказал:

— Ну-ну…

С этим письмом они уже не прятались в тайге — прочитали дома.

Областная милиция сообщала, что письмо направлено для «ответа по существу» в городское справочное бюро…

А еще через день письма посыпались одно за другим.

Горсправка переправила Петькин с Никитой запрос в областное отделение Союза художников «для консультации».

Союз художников переслал письмо в «Облгеологоразведку».

Чудной этот город — Свердловск! Столько организаций, что запутаешься.

«Облгеологоразведка» сообщила, что на запрос ответит областная транспортная контора.

Областная транспортная контора передала письмо белоглинцев автоколонне № 2. Автоколонна — строительству 44/98.

Когда дед Матвеич в восьмой раз прошел через всю улицу со стороны Курдюковки к Петькиному дому, на дороге против дома, переминаясь босыми ногами в теплой пыли, стояло, как по команде, человек десять. Тут и Колька тетки Татьянин, и Мишка, разумеется, и Семка Нефедов, и даже кучерявая Кравченко… Десять пар глаз внимательно проследили, как не спеша дед Матвеич доставал из-за пазухи пакет, как заставил Петьку расписаться в какой-то тетрадке и как Петька с Никитой, жившие все эти дни затворниками, будто глухонемые, исчезли в доме.

Петька злился из-за этой неожиданной популярности, сто раз на дню хватался заново изучать манжету, много нервничал, похудел за неделю и уже начинал сомневаться во всей Никитиной затее. Никита ел с удовольствием, аппетита не терял и, что-то невнятное мыкая на Петькины возражения «по существу» и «не по существу», с утра до вечера думал какую то одну бесконечную думу.

«Привет из Свердловска!

Хлопцы! Ту каменную бабу, тонн двадцать, волок до Свердловску я. Хиба вам надо, куда ее турнули, — про то на станции у железнодорожников спитайте. А приволок я ее от Туры, с того месту, где Мусейка — такая речка — впадала, километров десять по спуску от Засулинского леспромхозу. Мусейка из Чертова болота текла. А болото спустили ниже, так что и нет ее бильше, Мусейки этой.

Жму руки! До побачиння!

Петька держался за один уголок письма, Никита — за другой, да так они минут пять и дышали рядом. Потом в четыре руки свернули письмо. Потом развернули опять, чтобы выучить наизусть.

А к вечеру порешили спрятать его и в банке из-под солидола зарыли письмо вместе с манжетой за сараем.

Все становилось на свои места. Все становилось понятным: замешательство Прони, который не может найти ни камня, ни речки, рассказы бабки Алены про засулинского Мусю, а отсюда и то даже, почему разыскиваемый камень оказался в устье Мусейки, и то, откуда у речки такое странное название… Кто-нибудь знает, наверное, и почему Стерля Стерлей называется.

Ожидание кончилось — надо было действовать.

С одной стороны

Прежде чем двинуться в поход, друзья вынуждены были предпринять столько сложных действий, что до самого отплытия ни тот, ни другой не могли бы поручиться за благополучный исход подготовки к путешествию.

Во-первых, затаившись у окна, они долго не решались показываться даже в Петькином дворе, наблюдая из-за занавески, как нехотя расходится любопытная компания перед окнами.

Последним ушел Семка Нефедов. Похоже, Мишка оставлял его подшпионивать.

Наконец, уже после того как банка с драгоценными документами была зарыта и опустилась ночь, друзья огородами пробрались к лодке. Тихо, стараясь не скрипнуть ни одним веслом, закрепили уключины, сходили на другой берег за своим припрятанным имуществом. Что брать, что не брать с собой решено было еще неделю назад. При свете луны, перешептываясь только в самых необходимых случаях, отобрали два лука, стрелы, штык, нож, фонарь, удочки, шпагат, веревку, сетку от комаров, запасные уключины, котелок, острогу, ложки, немного поколебались и взяли коробку когда-то отсыревшего, а теперь будто спекшегося пороху.

Каждый шорох в ночном лесу заставлял их вздрагивать и подолгу прислушиваться, замирая в самых неестественных позах.

Они должны были привыкнуть к этим шорохам и не бояться их.

С минуту вглядывались в оцепеневший лес, потом кто-нибудь объявлял:

— Бурундук… — Или: — Мышь…

И работа продолжалась. На реке было просторней и словно безопаснее, чем в лесу.

Все имущество уложили в старый брезентовый мешок, лодку выволокли на берег в таком непролазном тальнике, что ни одна живая душа не могла бы наткнуться на нее. Весла оставили здесь же.

Опять огородами, опять крадучись возвратились в деревню. Половина дела была сделана.

У дома расстались. Никита отправился к себе, на сеновал, Петька — в свою сараюшку, чтобы утром никто ни в чем не заподозрил обоих.

Проснулись рано, и, когда встретились, обоим немножко не верилось, что все у них идет так складно. Но радоваться было некогда. Главная и самая трудная часть подготовительной работы, а именно дипломатическая часть, предстояла сегодня.

В Курдюковку направились без какого-нибудь плана. Действовать надо было в соответствии с моментом — тут заранее ничего не придумаешь.

Петька даже волосы намочил и пригладил, чтобы выглядеть человеком, на которого можно положиться. А Никита, задержавшись у родника, долго оттирал свои черные локти. Каждый день приходилось доказывать бабке Алене, что чернота эта навечно, а тут вдруг выяснилось, что ее можно оттереть. Локти Никиты стали даже белее, чем остальные части коричневых от загара рук.