Джеймс Крюс - Мой прадедушка, герои и я Страница 19

— Но ведь вы, если не ошибаюсь, сочиняете? Я могу посидеть внизу и через часок зайти снова. Женщины там говорят про новогодние подарки. Может, я и подам им какую-нибудь идею.

Мы принялись уверять его, что он нам ничуть не мешает и зря даже думает, что мешает. Пусть входит и садится.

— Мы уже обсудили нашу тему, Якоб, и все, что только можно было, сочинили, — сказал прадедушка.

— Какую же это тему? — спросил дедушка.

— Великие и малые мира сего, господа и рабы, тираны и их подданные.

— Жаль, я опоздал послушать, — с огорчением сказал дедушка.

Старый в раздумье тихонько покатывался в своем кресле взад и вперед.

— Н-да, — сказал он наконец, — так вот, Якоб, один стишок на эту тему у меня еще есть в запасе. Вернее, басня. Правда, я придумал ее несколько лет назад… Но могу прочесть.

— Прочти, непременно прочти, — попросил Низинный дедушка, — ты ведь знаешь, я тоже, случается, сочиняю, хотя и не такой мастер по этой части.

Этот лестный намек подстегнул Старого. Он задумался, припоминая басню, а потом прочел ее вслух:

Вот решил доказать толстопятыйМуравьишкам и муравьятам,Маленьким, юрким, живучим,Деловым, суетливым, ползучим(Чтоб они разнесли на весь лес),Что велик, ох, велик его вес. 

И с пыхтением и сопением,Потоптавшись над их строением,Где они торопливо тащили,Помогали, несли, грузили,Он уселся, старый затейник,Прямо задом на муравейник.

Как заскребся вдруг косолапыйИ хлоп себя, хлоп себя лапой!..Ой, как хлопотно, больно, досадно!С ними дело иметь накладно.Как ни странно, они сильны —Потому что они дружны.

Разодрав себе шкуру когтями,Он, отважными муравьямиПобеждённыйв неравной борьбе,Потащился в берлогу к себе,Исцарапан, исколот, искусан,И тогда намотал на ус он:

Кто весом великим кичитсяИ на муравейник садится,Стремясь оказать давлениеНа стотысячное население,Тот потом заревёт на весь лес:«Ох, зачем я сюда полез?»

Выслушав басню прадедушки, Низинный дедушка сказал:

— Вы, поэты, вечно выдумываете всякие красивые и умные истории, в которых правое дело торжествует. А вот как обстоит в жизни с маленькими людьми, с угнетёнными и униженными? Не старается ли иной из них подольститься к сильным мира сего, чтобы получить от них чуть побольше, чем получил его сосед? Безразлично чего — хлеба, денег, пенсии. Всегда ли они держатся вместе? Всегда ли дружны и едины?

— Ты прав, Якоб… — вздохнув, ответил прадедушка. — Иногда и в самом деле проходили целые десятилетия, а бедные люди не оказывали насилию никакого сопротивления. Но между тем появился новый сорт героев, Якоб. Это началось с графов, ставших социалистами…

Низинный дедушка рассмеялся и сказал:

— Вот то-то и плохо у вас, поэтов, что вы умеете любые свои фантазии подкреплять примерами из жизни!

— Поэты, — рассмеялся в ответ прадедушка, — просто чуют всё заранее. И что будет с человечеством — тоже. Они угадывают завтрашних героев!..

Но тут нас позвали вниз ужинать. К нашему удивлению, вся семья была в сборе: мои родители, братья и сестры, Низинная бабушка и Низинный дедушка, Верховная бабушка, прадедушка и я.

Причину этого сборища мы, Старый и Малый, поняли только тогда, когда увидели, что в гостиной стоят цветы и повсюду лежат свертки с подарками. Тут мы вдруг вспомнили, что у Верховной бабушки незадолго до Рождества день рождения.

Никто нам об этом не сказал, потому что все думали, что мы давно уже ее поздравили. Мы устыдились, рассеянные поэты, и, улучив момент, удалились в спальню Верховной бабушки, где и сочинили совместно поздравительное стихотворение. Затем мы проковыляли назад в гостиную, и прадедушка, сев за стол, постучал ложкой по своей рюмке.

Когда все умолкли и поглядели на него с любопытством, он указал на меня и заявил:

— Сейчас Малый от имени поэтов преподнесет подарок ко дню рождения!

Я встал и прочел:

Кто вечно ворчит и брюзжит беспрестанно?Кто рано встаёт, а ложится не рано? 

Хромые поэты на чьем попеченье?Кто топит им печь и печёт им печенье?

Чье мужество будет достойно воспето?Верховная бабушка! Многая лета!

Кто сам той же выпечки, что и герои?Кто в бурю стоять остаётся горою?

Кто, право же, право, не робкого нрава?Верховная бабушка! Бабушке — слава!

Кому в этом доме поэты подвластны?Чей гнет потерпеть они всё же согласны?

Кто их опекает от света до света?Верховная бабушка! Многая лета!

Кто вечно ворчит и бранит их так грубо?Кого прославляют литавры и трубы?

Кто здесь верховодит и правит по праву?Верховная бабушка! Бабушке — слава!

Раздались дружные аплодисменты. А Верховная бабушка, приложив платок к глазам, пробормотала:

— Сперва эти негодяи вообще забывают про день рождения, а потом приводят человека в такое смущение. За что только господь бог наказал меня двумя поэтами?

— За острый язык! — рассмеялся прадедушка и тем самым дал Верховной бабушке повод спрятать платок и опять перейти на бодрый язвительный тон.

Когда я, перед тем как отправиться спать, пожелал Верховной бабушке спокойной ночи и даже, в виде исключения, поцеловал ее при этом, она сказала:

— Спокойной ночи, маленький поэт! Только смотри никогда больше не смущай меня такими стихами.

— Честное слово, не буду! — ответил я. — К следующему дню рождения подарю тебе букет чертополоха!

Пятница,

в которую моему прадедушке нездоровится, а мы с Джонни Флотером отправляемся в гости к тете Юлии. Речь здесь пойдет о памятниках всяких видов; кроме того, здесь восхваляется некий герцог Оскар, который не нуждался в героях. Здесь заговорит даже камень. Итак,

Пятница началась грустно, потому что врач остался недоволен здоровьем прадедушки. Он прописал ему сердечные капли и посоветовал полежать денёк в постели или хотя бы не вставать до обеда.

Старый выбрал второе и стал, лежа в постели, листать альбом памятников. Меня он послал погулять, заметив, что и поэтам не мешает иной раз размять ноги.

И вот я заковылял рядом с моим другом Джонни Флотером под ледяным ветром по возвышенной части острова. Мы рассматривали разукрашенные витрины магазинов. Уже начались рождественские каникулы, и теперь я мог спокойно выходить на улицу, не рискуя прослыть прогульщиком.

Когда лица наши раскраснелись от мороза и мы, несмотря на теплые свитеры, продрогли на ветру, мы завернули в гости к тете Юлии, у которой всегда было тепло. Эту жизнерадостную пожилую даму все на острове называли тетей, хотя она, собственно говоря, никому тетей не приходилась.

Возле двери ее дома висел звонок с гипсовой рукой, за которую надо было потянуть, а под ним была прибита картонка с надписью:

Зандман Овербек — звонить 1 раз.

Юлиана Овербек — звонить 17 раз.

Шарик Овербек — лаять 1 раз.

Зандман был мальчик нашего возраста, которого тетя Юлия взяла себе вместо сына. Он был найденыш. Его нашли грудным ребенком на берегу, на песке, завернутого в рыбачью робу.

А Шариком звали собачку тети Юлии, маленький длинношерстый комочек с завитушками, свисающими на глаза, — не поймешь, где зад, где перед.

Зандман, отлично справлявшийся с хозяйством в доме тети Юлии, открыл нам дверь, потому что мы позвонили только один раз. Проводив нас к тете Юлии в так называемую Голубую комнату, он тут же снова скрылся на кухне вместе с Шариком, а мы сняли свитеры и, как всегда, получили подогретого красного вина с пряниками.

— До меня дошли слухи, — сказала мне тетя Юлия, — что вы, Старый и Малый, опять сочиняете. Верно это?

Я ответил, что да, верно, но очень удивился, откуда про это знает весь остров.

— Не весь остров, — возразила тетя Юлия, — а только те, кто интересуется такими вещами. Могу поспорить, что Джонни не имеет об этом ни малейшего представления. Правда ведь, Джонни?

Джонни Флотер кивнул, но тут же добавил:

— Малый сегодня опять рассеян, словно профессор. Я сразу догадался, что они опять там чего-то сочиняют.

— А разве, когда сочиняешь, становишься рассеянным? — удивлённо спросила тетя Юлия.