Андрей Светлов - Каникулы Страница 2

Какое то время их дразнили женихом и невестой, Димка коротко и беспощадно дрался, и очень быстро от них отстали.

После восьмого класса Дима поступил в автодорожный техникум, Оля осталась до десятого, потом поступила в юридический институт, и они стали видеться реже, а потом совсем перестали.

После института мама вышла замуж за молодого юриста процветающей фирмы, который, узнав, что должен появиться на свет я, исчез с маминого горизонта бесследно. Когда мне исполнилось семь лет, я пошел в школу. Школа была «автобазовская», потому, что шефами школы была крупная городская автобаза, и в ней училось много детей сотрудников этой автобазы.

В туалете, который был вечным прибежищем изгнанных с уроков, часто обсуждались марки грузовиков, грузоподъёмность самосвалов, и среди колец сигаретного дыма всё чаще проскакивали названия престижных иностранных грузовиков «Вольво», "Фритлайнер", «МАН», "СКАНИЯ". Дело в том, что некоторые водители с нашей шефской автобазы накопили денег и купили себе импортные «дальнобойные» машины, и их дети тоже учились с нами.

Именно тогда профессия «дальнобойщик» впервые заползла в моё сознание и надолго там поселилась. Дальнобойщики казались мне тогда кем — то вроде капитанов парусных кораблей, которые надолго уходили в плавание и возвращались только осенью, когда реки и моря должны были замёрзнуть. Как то раз, в третьем классе, в мае я забыл дома сменную обувь. Горластая и вредная дежурная по школе, восьмиклассница по кличке Лошадь, не пустила меня, несмотря на то, что урок должен был начаться через пять минут. Я попробовал прорваться у неё под рукой, но она прихватила меня за шкирку. От обиды у меня чуть не брызнули слёзы, но я сдержался. Лягнул эту дуру по коленке, но она была начеку, и я промазал.

И тут я услышал:

— Дура великовозрастная, отпусти мышонка.

Два десятиклассника, похожих на д’Артаньяна и Портоса, стояли рядом и смотрели на Лошадь неодобрительно, а на меня — сочуствующе.

Лошадь начала орать о том, что порядок для всех, и нечего нарушителям потакать, тем более с такого возраста. Десятиклассник, похожий на д’Артаньяна, протянул руку и разжал пальцы Лошади. Почуяв свободу, я помчался в сторону раздевалки, напоследок оглянувшись на десятиклассников. Они неторопливо шли к спортзалу, а Лошадь держала за шкирку очередную жертву — первоклашку, который яростно брыкался и норовил огреть её портфелем. Но мои неприятности на этом не окончились. Математичка Роза Ивановна, едва я вошел в класс, начала кричать о том, что нечего опаздывать на самостоятельную работу. Поэтому Снежков сейчас отправляется вон из класса, а годовую самостоятельную напишет после уроков. Вздохнув, я побрёл по коридору в сторону туалета и укрылся в нём, чтоб не нарваться на завуча. Она не разобравшись может и родителей вызвать.

Какое то время я сидел на подоконнике и смотрел в окно, предаваясь невесёлым мыслям.

Перспектива сидеть после уроков не радовала, а сбежать — значит, завтра заполучить запись в дневник: "Ведёт себя безобразно. Маму прошу зайти в школу"

Мама ругаться не будет, но будет вздыхать и спрашивать:

— Серенький, ну что ты там натворил? Маму расстраивать не хотелось. Она последние дни и так невесёлая. Я пытался выспросить, что случилось, а она молчит и глаза прячет.

Вечером я подглядел, что она рассматривала днём. И ничего особенного.

Старые фотографии, ещё черно — белые, таких сейчас нет. На одной — мальчишка лет одиннадцати, загорелый, тонконогий, в выгоревших шортиках и без майки, с великом — орлёнком.

Белобрысый и взъерошенный, а глаза весёлые и упрямые, и в глазах — солнечные точки.

На другой — тот же пацаненок, но в спортивном костюме, на пьедестале почета, на первом месте.

В руке — высоко поднятый блестящий кубок, а на заднем плане плакат с надписью: " Кубок Пионерской правды, город Курск". Я тогда как то и не сопоставил бывшего маминого одноклассника и этого пацанёнка, а вчера сообразил вдруг Ласково притёрся к маме под руку и спросил:

— Так ты что, его до сих пор любишь? Мама сперва прикрикнула на меня, а потом засмеялась и сказала, что я ничего во взрослой жизни не понимаю. А потом говорит серьёзно так:

— Он всю жизнь за рулём. Когда ты родился, он приезжал, предлагал жениться. И тебя хотел усыновить

— А ты его прогнала, да? — догадался я. — А теперь жалеешь.

Мама помолчала и ответила:

— Он наверно, думает, что я обижаюсь, потому что он сперва не на мне женился, и сам обижается, что я не за него замуж пошла. Он гордый, я его с семи лет знаю. Бывало, на перемене грохнется, коленки до крови расшибёт, а у меня для таких случаев зелёнка припасена. Вот в классе мажу ему коленки, жалею и спрашиваю — "Больно?", а он — "Нет, ни капельки." А у самого слёзы на ресницах.

Я маме и говорю:

— Так выходи замуж, что мучаетесь? Мама тогда пришлёпнула меня по шортам, и говорит:

— А если вы характерами не сойдётесь? Нет уж, ты у меня один, другого не надо.

Мои размышления прервал звонок. В туалете стал собираться народ.

Пяти — и шестиклассники с припорошенными серой пылью лицами курили бычки и дешевые сигареты. Старшеклассники прикуривали зажигалками сигареты получше.

Но все вели себя вроде чинно, малышню пропускали к кабинкам без очереди. Тут появились мои спасители — Портос и д’Артаньян. д’Артаньян достал пачку «Данхилла», угостил Портоса и щелкнул золотой (или позолоченной) зажигалкой.

Дорогой дым поплыл над головами. Д’Артаньян увидел меня и дружелюбно поинтересовался:

— Что, всё таки выперли из класса? — Ага. Опоздал из за этой дуры.

В этот момент в туалет влетел преподаватель физики из старших классов. Оглядев собравшихся, он натянуто — весело сказал:

— Господа, наверняка все знакомы с последним указанием директора по усилению борьбы с курением. Поэтому прошу выходить по одному, сдавая по пути курево добровольно, не вынуждая меня прибегать к незаконному и унизительному обыску карманов.

Народ недовольно потянулся к выходу, сдавая кто окурок, кто пачку "Примы"

Я по прежнему сидел на подоконнике, а Портос и д’Артаньян продолжали покуривать. Когда наступила их очередь выходить, они не спеша утопили окурки в унитазе, и д’Артаньян, проходя мимо физика, небрежно протянул ему «Данхилл». Физик поинтересовался у Портоса:

— А ваши? — А у него нету. Сегодня я угощал — насмешливо отозвался д’Артаньян

— Для вас, Князев, школьные правила не писаны? — спросил физик у д’Артаньяна, — если у вас отец дальнобойщик на собственной машине, и школа не может сообщить ему на работу о вашем вызывающем поведении, это не говорит о том, что вам всё дозволено — например, курить в общественном месте, да еще вон его — он кивнул на меня — приучать.

Тут я не выдержал, спрыгнул с подоконника и заявил:

— Во первых, он меня не приучал, а во вторых…

— Ты ещё огрызаешься, щенок? — завизжал физик — а ну пошли к директору! Прокурился, как пепельница, и зелёный весь! С этими словами он схватил меня за ухо и собрался тащить к директору. От мысли о том, что меня так унизительно протащат по всей школе на глазах у всех, от незаслуженной обиды и от боли у меня сами потекли слёзы.

Но д’Артаньян — Князев придержал физика за руку. А Портос (потом я узнал, что он чемпион школы по штанге), одним движением загородил проход.

Князев сузил глаза и негромко произнёс:

— Отпустите мальчишку. Вот так. (пальцы физика разжались). Теперь вам для информации.

Он не курил. И ещё. Отца больше не трогайте. Хотя ваша жалость о том, что вы не можете написать ему на работу, понятна. Но теперь он работает сам на себя.

И никакому припадочному портить себе личное дело не позволит.

Физик, яростно дыша, прошипел:

— Я сейчас. Иду к директору. И. Докладываю ему о вашей. Гнусной выходке. О нападении на преподавателя. С применением. Физической силы. И вы. Оба. Все втроём. Вылетите из школы

— О причинах нападения вы тоже доложите? И о педагогических мерах, которые хотели применить к этому мальку, тоже? — ехидно поинтересовался Князев. — А вылететь из школы я не особо боюсь. Я с отцом третий год напарником катаюсь, все гаишники узнают.

Проживу без аттестата как — нибудь.

Физик выскочил из туалета, как ошпаренный. Я размазывал слёзы, не зная, куда деть глаза.

Князев повернулся ко мне, увидел слёзы, молча подошел, взял за плечо, подвёл к умывальнику, открыл воду, и, наклонив мне голову, стал мыть лицо. Потом протянул белый платок, пахнущий одеколоном. Я вытерся, и, протягивая ему платок обратно, сказал:

— Спасибо. Ты меня сегодня два раза спас. Только сейчас как — то неудачно получилось Хотел я за тебя заступиться, а получилось наоборот.