Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов Страница 2

когда знание снизошло. И она отправилась к дверям. Сначала неуверенно, мелкими шажками, потом быстрей, а наш очень прямой коридор казался всё длиннее и длиннее — мне и ей, ей и мне. Входные двери распахнулись перед женщиной сами собой, одна и вторая — я попросил их, как всегда — как всегда, они согласились. Даже и на вторую просьбу: не впускать и не выпускать никого… какое-то время.

Я повернулся вокруг себя, слева-направо, как положено. Фантом, заметно подросший, глядел на меня, не моргая, нож на полу не давал ему двинуться с места.

— Deus Meus, — быстро сказал я и холод рассеялся. — Deus benedicte. Ты моя сила и крепость, Слово Твоё верно, дело моё крепко. Ведь сказано — просите, и воздастся. Именем Твоим заклинаю и требую — Vade! Ab insidiis diaboli, libera nos! Тебе лишь: царство, и сила, и слава, Domine.

Игош содрогнулся в последний раз и, теряя всякое сходство с маленьким белобрысым мальчиком, заметно изменился.

— Я гибну, — сказала суть, — но не в последний раз. Ты сам позовёшь меня. Теперь иду, — взвизгнула она, — с собой унесу частицу тебя, — и, выставив перед собою почти прозрачные руки, рванулась вперёд.

— Все вы так говорите, — сказал я. — И без разрешения. Вон отсюда! Absit omen.

Я отодвинул стол. Немного, всего на несколько сантиметров. Под ножкой его, на половице, обнаружился пасынок доски — «живой сучок», изъян, выход, несущий на себе немалое количество царапин ножом, будто шрамов.

Я сел на пол и процарапал на «пасынке» ещё несколько чёрточек — очередной треугольник. Суть, утратив всякое людское подобие, рявкнула, испустила облачко пыли и рухнула в слабо серебрящийся трёхсторонний «выход».

— Проходящий между нами ушёл, — добавил я. — Слово сказано. Амен.

Осень идёт медленно.

Долго спускается, отщипывает свет по крохам, не любит спешки и точных определений.

Девица Сентябрь выпускает птиц, собирает нити Богородицы и нижет чётки из рябины. Дама Октябрь, бывшая восьмой, но ставшая десятой — подкручивает часы и разворачивает зеркала лицом к стене: «Они слишком прямолинейны! — считает Дама Октябрь. — И лгут».

Госпожа Ноябрина всегда недоговаривает, стара и опасна. Её цвета — чёрное с серебром, седые пряди скрывают взгляд. У неё хрустальный шар, весь в трещинах и пыли — ничего хорошего она не обещает. Лишь мелкие досады и большие бедствия.

Каштаны отщёлкали розарием[2], приближая Поминовение Усопших.

Шустрыми рыжеватыми зверьками разбегаются по остывающей земле листья. Воздух по утрам пахнет сладостью, холодом и дымом. Являются хризантемы: жёлтые кореянки и тёмно-красные авроры, золотистые эноны и простенькая изморозь. Прохожие — парочки, пенсионеры и дети в сквериках — разговаривают, выпуская из губ невесомый парок, словно душу в обмен на улыбку собеседника.

Серые гуси, утлые тени моего дара, всё так же горестно плачут, покидая край весёлый… Ведь вместе никогда.

Студёный ветер Борей радостно трубит в опустевшем небе, приветствуя грядущее царство госпожи Ноябрины. Поступь её легка, в заплечной котомке полно всякой всячины — тут поздние яблоки и клубки шерсти, горсти лесных орехов и крепкие, почти красные тыковки, фляжка бальзама с гвоздикой, совиные перья и рябиновые грозди. Да и злых подарков немало — густые туманы, долгие дожди, простуды и ломота в костях, близкая тьма и осенняя тоска — в синем гранёном фиале.

Седые волосы госпожи скрыты шалью, глаза темны и бесконечны, словно слёзные осенние вечера. Скоро-скоро, цепляясь за царапающие небо шпили, наспех подлатанные гремящей жестью крыши, за портики доходных домов и картуши колоколен, оскальзываясь на верных солнцу куполах, спустится она к нам. Холодными старческими пальцами ощупает горчичного цвета стены. Громыхнёт водосточными трубами, поскрипит балками на чердаке, стукнет в переплёты окон. И в саду, под облетевшей и растерянной бузиной, укрытая тёмной своей накидкой (шерсть чёрных овечек связана в самые безлунные ночи, тьма пелены усыпана совиными перьями и выстлана кошачьим пухом), раскроет Старую книгу, полную морока, забытых слов и кратких строк. И никаких обещаний…

Скоро пойдёт первый снег над холмами и рекой. Уцелевшие флюгера возвестят ветер. Непременно северный.

Время перебрать орехи в корзине, время перемотать клубки красной и серой шерсти, время выбрать самые красные яблоки, время согреть вино, время зажигать свет пораньше, время остановиться и ждать…

Пора достать перчатки и шарф.

I

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.

1-е послание к Коринфянам, глава 13

Осенние сумерки надолго — воздух прохладный, влажный и с дымком.

С пяти пополудни в свет определённо добавляют чернила, постепенно помешивают, и вот: закат краток, вечер в ночь — мгновение, и уже затеплились светляками окна. Ни птиц, ни слов — лишь эхо, ведь в полумраке людские речи тише, а неумолчные серпокрыльцы-стрижи ещё засветло унесли звонкое лето за море и даже дальше. Трамваи — и те звенят вполголоса, осторожно пробираясь сквозь сияющую увяданием листву. Жёлтыми звёздами стремится она вниз, поодиночке и стайками, не оставляя времени загадать желание — даже и простое.

Летний воздух ленив, в нём, как в янтаре — всё замирает, зреет, ждёт. Осень же даёт течь — почти незаметную, по капельке: тёмная вода, дурная кровь сквозь пальцы — невозможно не пойти ко дну, всего верней — двойному…

Такое место в любое время. Будет случай — будет разговор, а сразу не скажу — не знаю. Огонь и зола, избави од зла — произнеси, и увидишь всё как есть: под ногами жар и пекло, вверху рай и серебро, а град золотой посередине мира — чтобы войти, надо подняться. Это классики. Мелом на асфальте, у Зáмка — почти с него наша улица и начинается, чтобы закончиться Брамой, то есть воротами, и, словно ей этого мало, называется она Пробитый Вал.

Почти всё это выдумки, шёпоты, сплошное враньё с неясными следами трамвайных путей на мостовой. Неизвестно в точности, как на самом деле и по-настоящему, но из всего перечисленного ничто своего имени не носит. «Взаправду», как говорит кое-кто, ничего подобного — ни замка, ни ворот, ни вала. Лишь рай и пекло на асфальте. Такое место в любое время.

Зáмок — бывший доходный дом с тесными коммуналками, узкими окнами, тяжёлой деревянной дверью в арке и шпилястой башенкой-эркером в верхнем этаже, от неё-то и случилось имя. В наличии и ворота. Правда, в самом начале, перед замком. Две параллельные стены-руины,