Школьные годы чудесные - Александр Тимофеевич Филичкин Страница 21

На улице трещит мороз в двадцать градусов. Я, голый по пояс, скачу, словно дикий индеец. Добавьте к этому, что кожа у меня покраснела от стужи. Волосы торчат во все стороны, а лицо перекошено жутким оскалом.

В таком странном виде, я прыгаю по зимнему саду и увязаю в снегу по колено. Мало того, я кричу благим матом и, словно безумный, несусь за бедной собакой. Причём, трясу длинной палкой, зажатой в правой руке. Мне бы вставить ещё в волосы орлиные перья, и был я вылитый Винниту — вождь аппачей.

Жена открыла форточку в кухне и испуганно крикнула: — Коля! Тебе, что ли жарко?

Я почувствовал, что сильно устал и не смогу догнать подлого Виктора. Размахнувшись изо всех своих сил, я бросил палку вдогонку собаке, как боевое копье.

К глубочайшему моему сожалению, я в него не попал. Задыхаясь от быстрого бега, я замер на месте. Выругался на чём свет стоит. Развернулся и, хромая на обе ноги, двинулся к дому.

Вместо сочувствия любимых родных, я получил дозу криков и ругани. Прямо в сенях на меня накинулись дети с женой: — Ты зачем собаку гоняешь? — орали они на три громких голоса: — Он больной, обмороженный, а ты его хочешь побить!

— Эта псина, искусала мне ноги! — завопил я в ответ. Задрав обе штанины, я показал свои свежие раны. От крупных кровоподтёков кожа на щиколотках сильно опухла и стала почти багрового цвета. Родичи недоумённо притихли.

— А разделся зачем? — с подозреньем спросила супруга.

— В будке плотно застрял. Не мог вылезти через дырку наружу. Вот и пришлось всё снимать через голову! — объяснил я непонятливым людям.

— Накинь что-нибудь, и пойдём пообедаем! — смягчилась жена.

Я быстро переоделся в сухое и тёплое и вышёл на улицу. Нужно было забрать барахло, которое бросил в погоне за псом. Приблизившись к домику, я опустился на корточки и заглянул в тесный лаз.

Виктор уже обживал конуру, утеплённую толстым картоном. Как ни в чём не бывало, он устроился в будке и раздражённо посмотрел на меня. Мол, ходят тут всякие. Отдохнуть не дают. Я не стал обращать внимание на его недовольство.

— Побеспокоили, видишь ли, его собачье величество. — выкрикнул я: — Тоже мне, принц заморский нашёлся.

И тут я увидел, на чём лежит мерзкий пёс? Оказывается, он развалился на моей рабочей одежде и использовал её вместо мягкой подстилки! Я был возмущён до предела.

— Ах, ты зараза! — орал я дурным нечеловеческим голосом: — Разлёгся тут, словно барин! — я поднялся на ноги и стал искать палку, чтобы как следует проучить наглеца. Виктор понял, что со мной сейчас шутки плохи. Он пулей выскочил из деревянного домика и скрылся за дальним сараем.

Вытащив из будки смятые тряпки, я отряхнул их от налипших клочьев выпавшей шерсти. Кряхтя и стоная от боли в ногах, я поднял молоток, собрал гвозди и устало вернулся домой. Пёс осторожно выглядывал из-за угла и внимательно наблюдал за хозяином.

Раздевшись в сенях, я двинулся в кухню и, наконец, плотно позавтракал. Хотя, вернее сказать, пообедал. Потом, я внезапно почувствовал, что почему-то сильно устал за столь беспокойное утро.

Тяжёло поднявшись из-за стола, я прошёл в гостиную и лёг на диван. Мое утомлённое тело и, особенно, бедные щиколотки нестерпимо болели. Я устроился, как можно удобнее, и сразу уснул.

Через час меня разбудила жена: — Иди, открывай! — строго сказала супруга: — Виктор пришёл! Лекарство хочет принять от простуды! Видно оно ему очень понравилось.

Я оторвал от подушки тяжёлую голову и напряжённо прислушался. Собака тихо скулила снаружи. Я плюнул на благотворный освежающий сон и с огромным трудом поднялся с дивана.

Открыв наружную дверь, я увидел, что кобель съёжился от сильного холода. Всё его тело трясло крупной дрожью. Мне стало жалко бедного пса, и я впустил наглеца в тёплые сени. Там он и жил все холода.

Глава III. Десятилетка в Трёхреченске

В центре России

За пять лет, Глеб сменил шесть общеобразовательных школ. Везде повторялась одна и та же картина — полное неприятие со стороны педагогов и явная нелюбовь одноклассников.

Чуть позже Глеб понял, что его не любили не только собаки и дети, но и девушки вкупе с юными женщинами. Взрослые и пожилые матроны, из которых почти целиком состоял учительский корпус, тоже относились к нему с большим недоверием. Осознав возникшее положение дел, он научился платить им всем той же монетой.

Такое отношение окружающих преследовало его и в быту. Стоило Глебу зайти в магазин, как возле него тотчас появлялся хмурый работник торговли. Продавец ходил за ним по пятам. Он усердно следил за тем, как бы этот сомнительный юноша, что-то не спёр. Мало ли, что он выглядит интеллигентно. От таких шибко умных можно ожидать всёго, что угодно.

В мелких киосках, что стояли на улице, обнаружились свои заморочки. Любой, даже самый дешёвый товар, продавец держал при себе до последнего. Он отдавал его Глебу, лишь после того, как тот клал на прилавок нужную сумму. Мол, ещё убежит негодяй, чего доброго.

Любые вахтерши всегда преграждали дорогу и настоятельно требовали предъявить какой-нибудь пропуск. Так было даже в тех многочисленных случаях, когда все остальные проходили свободно.

Зато его обожали седые старушки, ехавшие в переполненном транспорте. Особенно если ему, каким-то неведомым чудом, удавалось занять сидячее место. Едва они входили в салон, как тут же бросались к мальчишке, словно к давно где-то потерянному и, наконец, вновь обретённому внуку. Он всегда поднимался с сидения и стоял возле «бабушки», как её кровный родственник.

В конце концов, Глеб вместе с мамой и папой оказался в областном центре великой России, в городе под названьем — Трёхреченск. Мама и папа немного подумали и решили остановиться здесь на долгие годы. Выбор места жительства объяснялся лишь тем, что все предки родителя были из этих краёв.

Однако, по дороге к исторической родине кое-что изменилось. Неожиданно для себя и других, любимый отец паренька вдруг многое понял совсем по-другому. Он осознал, что больше не любит жену, и тихо исчез неизвестно куда.

В этот раз, Глеб и его любимая мама поселились в двухкомнатной панельной «хрущёвке» с проходной «главной» комнатой. Мало-помалу всё кое-как устаканилось. Началась у них спокойная мирная жизнь.

Правда, место, где они, наконец,