Юрий Александров - Кудеяров стан Страница 23

Заряне жаль было отца, хотелось хоть чем-нибудь помочь. Она то подносила ему черпало с холодной водой, и тогда он, не отрываясь от работы, припадал к нему сухими губами и пил с жадностью, то ласково отирала своим рукавом влажные капли с разгоряченного лица мужчины.

Когда нагрелась вода, немало уже постоявшая в душном, продымленном жилище, девушка взяла долбленое деревянное ведерко и выбежала из полуземлянки.

Недалеко от дверей сидели два старых славянина. Один из них встал и подошел к девочке.

«Что он удумал? Что делает?» — спросил старик, кивая головой в сторону только что закрывшейся за Заряной двери. Видимо, долгие стуки песта, а теперь жаркий, не по-летнему, огонь, горящий в Поляновой хижине, заинтересовали жителей городища, но зайти они не решались, не желая беспокоить мудрого и несколько загадочного для них умельца.

Осторожная девочка молча пожала плечами, руками развела: не знаю, мол, сама, — и поспешила вниз к источнику. Набрала воды. Хотела бежать в городище, но, подумав немного, направилась к речке, что протекает метрах в двадцати от ключа.

Через несколько минут запыхавшаяся Заряна вбежала в хижину, торопливо подошла к очагу и, опустившись перед ним на колени, положила на раскаленный сосуд венок из белых водяных лилий.

Полян ничего не сказал, только глянул на девочку ласково и сильнее задвигал ручкой мехов. Ещё через некоторое время славянин, постукав в который уже раз по стенке горшка, посветлел, вдруг оживился.

«Рождается», — проговорил он глухо. Это были первые его слова за весь день. Опять ничего не поняла девочка и опять не спросила ничего.

«Кто рождается? — в голове её пронеслись десятки предположений, один другого нелепее и фантастичнее. — Кто?»

«Отрывается… — шепчет через несколько минут Полян. Потом постукал ещё раз и проговорил уже громко, уверенно и радостно: — Садится! Садится!»

Заряне ещё любопытнее стало и даже страшно. Она совсем бы перепугалась, не будь возле неё Поляна. Да ещё счастливого, торжествующего.

Короткая ночь прошла в труде, в волнении, в ожидании. К полночи перестал Полян работать мехами, а на рассвете велел девочке бежать к старикам — звать их к его хижине.

Вскоре вот здесь, на этом самом месте молча собрались старейшины — главы больших семей славянского городища, а ещё через минуту открылась дверь полуземлянки и вышел Полян — он был гол до пояса, бос, до ожога загорел возле жаркого очага. На влажном лице его размазана была черная копоть.

Но шел он гордо и торжественно, неся в руках обернутый в мокрую овчину, горячий ещё, тяжелый горшок.

Вошел в расступившуюся перед ним полукругом толпу, поднял над головой сосуд и вдруг с силой бросил его на землю. Старики, ахнув, отпрянули на несколько шагов, а Полян, расковыряв поданными Заряной щипцами куски ноздреватой застеклившейся массы, схватил из неё что-то небольшое и протянул старикам.

Те с интересом рассматривали поданный им предмет. Это был сизый кусок ноздреватого железа, образовавшийся в очаге на дне горшка. Величиной он был с добрый кулак, на поверхности видны были влипшие в него частицы угля и шлака.

Железо! Первое железо, полученное из руды здесь на окраинном лесном городище!

Ещё, ещё нужнее стал Полян общине.

Дмитрий Павлович потянулся к кружке, опять налитой дедом, отпил несколько глотков холодного кисловатого кваса и, улыбаясь, посмотрел на слушателей.

— По глазам вижу, Глеб спросить что-то хочет.

Но Игорь опередил медлительного товарища:

— Зачем он так колдовал? С петухом, с лепешками?… Ведь он же знал, что это руда. Значит, и без петуха да лепешек железо будет?

— Ишь ты! Как у тебя всё это просто? Может быть, ему и химическая формула руды известна была и реакции, происходящие в тигле? Мы вот с тобой не стали бы шаманить — не то время, не те знания. А тогда, брат, о металлургии ничего твердо не знали. Была она тогда делом темным, чародейным. Первые металлурги и сами не знали, что и как у них в горшке происходит, и не мудрено, и за чудо считали превращение красного порошка в голубое крепкое железо. Не мудрено темному человеку было и удивиться.

И думаешь, варка всегда удавалась? Тогда, брат, это сложнее было. Технология тех лет зачастую включала в себя жертвоприношения как совершенно обязательный элемент. К тому же руда разная бывает, с разными примесями, с разным содержанием железа, разной крепости.

Полян и раньше железо варил, да не такая руда была там, где он жил тогда, — та быстрее отдавала свое железо. Вот он и волновался, что затянулась варка. А что перед стариками он поважничал немного — это, может быть, и нарочно: пусть колдуном считают. Оно тогда подчас было не безвыгодно.

— Я не о том спросить хотел, — осторожно начал Глеб. Он, видимо, боялся недоверием обидеть рассказчика. — Ведь для плавки железа нужна температура в полторы тысячи градусов, не меньше. Неужели в простом очаге может быть такая?

— А Полян и не плавил, — лукаво улыбнулся Дмитрий Павлович, — он варил.

Мальчики не поняли. Пришлось археологу пояснять. Плавка железа действительно требует температуры не ниже тысячи пятисот — тысячи шестисот градусов. Но древние шли иным, более легким путем: они просто восстанавливали железо из окислов. Многие руды, в том числе и болотная руда, которая была основным металлургическим сырьем наших предков, являются окислами. Древние смешивали, как мы уже видали, истолченную руду с углем и нагревали, непрерывно нагнетая воздух. Кислород воздуха соединялся при температуре в четыреста-семьсот градусов с углеродом (углем), образуя углекислый газ, железо же вязкой тестообразной массой опускалось на дно горна.

Получалась ноздреватая крица с примесью кусочков угля и шлака. Её несколько раз нагревали и проковывали, чтобы удалить примеси.

Правда, много железа оставалось в шлаках, зачастую больше половины. Это и заставило металлургов отказаться от восстановления (от сыродутной, как её сейчас называют, варки железа) и перейти к доменному способу — к плавке, которая требует температуры значительно более высокой, зато позволяет извлечь почти всё содержащееся в руде железо.

Предки же наши многие сотни лет варили железо старым способом: в примитивных горнах — домницах.

Железа получали они немного, в лучшем случае по пять-восемь килограммов за плавку (точнее, за варку), но ведь и требовалось его в те годы несравненно меньше, чем теперь: на оружие да на нехитрые орудия труда. Однако мало ли, много ли, а требовалось: без железа уже и тогда невозможной была бы жизнь древней общины. Уже в VII–X веках существовали кричники — железоварщики, кузнецы, специально занятые получением и обработкой железа, чудесные умельцы, внушавшие остальной массе населения уважение и суеверный страх умением управлять таинственными силами огня.

И умельцы эти, надо думать, не слишком старались развеять мистическую дымку, которой было окружено их ремесло. Мало того, и сами они обычно верили в то, что к ним благосклонен Сварог — могучий бог огня, рождающий из рудного порошка крепкое железо.

— А Полян? — спросил Игорь. — Верил он в свое колдовство?

— Думаю, что верил, тогда, кажется, все верили… Слишком мало ещё тогда было знаний. Вокруг же древних людей было столько непонятного, а порой и грозного, и объяснить многое они могли только существованием таинственных духов, то злых, то добрых, но всегда могущественных по сравнению со слабым в те годы, темным человеком.

Так вот… Стал Полян с тех пор металлургом и кузнецом городища. В помощь опять дали ему старики Горюна. Сам Полян его попросил — юноша и мать его к тому времени уже совсем поправились после ранения.

Крепок был Горюн, ростом невысок, коренаст, голубоглаз, как большинство жителей лесного городища, белокур и в работе неутомим. Полюбил его Полян и охотно обучал всему, что сам знал. А знал он, вы уже видите, немало.

Вдвоем плавили железо. Другие жители городища, когда приходила пора, заготовляли им топливо, уголь, переносили руду на городище, сушили и толкли её, но к варке никого не допускал Полян, кроме Горюна.

— И Заряну не допускал? — удивилась Вера.

— Нет, от Заряны он ничего не скрывал. Руду только копать ей не разрешал — жалел девочку.

Полян с Горюном изготовляли все нужные общине железные предметы, но и не только для общины. Я говорил уже, что городищу грозил голод — кочевники во время набега вытоптали и конями потравили значительную часть посевов пшеницы, ячменя, проса.