Борис Лапин - Серебряный остров Страница 24

Заметив Костика, медведь вперевалочку двинулся навстречу. Предостерегающе звякнула цепь. Костик хотел бежать — и застыл на месте. Медведь подошел: поближе, тихонько, медвежьим шепотом, проурчал что-то и вдруг приятельски протянул Костику правую лапу. На всякий случай Костик осторожно пожал ее. В этот момент из-за фургона выбежала на руках тоненькая девушка в серебристой одежде. Увидев рядом с медведем Костика, она одним махом пружинисто перевернулась на ноги и крикнула:

— Мико! Ко мне! Ко мне!

Серая кляча, мирно жевавшая сено в тени сарая, услышав окрик, встала на дыбы, прижала уши и тонко, длинно заржала на мотив песни «Во саду ли, в огороде». Из фургона выскочил вчерашний старик и выплевывая изо рта огонь, закричал скрипуче:

— Мико, ко мне!

Только теперь медведь, жалобно глянув на Костика — вот, дескать, какова жизнь, поговорить с человеком не дадут лениво повернулся и поковылял к фургону. Старик дал ему разок по шее, а Костику сказал:

— С ним лучше дружить издалека, мальчик. ровен час, взбредет на ум что-нибудь. У нашего Мико скверный характер.

Так познакомился Костик с циркачами. Их было четверо, считая медведя и лошадь, они кочевали из городка в городок и давали представления прямо под открытым небом. Старик показывал фокусы и глотал огонь, отчего, наверное, и сделался таким худым и чернолицым. Его дочь выступала с акробатическими номерами и танцевала на канате. Но главным артистом том в труппе был Мико, ученый медведь со скверным характером.

Два-три раза в день циркачи давали представление на базарной площади. Собиралась толпа. Фокусы и танцы на канате зеваки принимали довольно равнодушно, на глотание огня и лошадиное пение отзывались одобрительным гулом. Но когда появлялся Мико…

Мико умел строить уморительные рожицы. Входя, здоровался за руку с ближайшими зрителями и так гримасничал, что все только со смеху покатывались. Старик, держа цепь, неотступно следовал за медведем: не натворил бы чего сдуру. Особенно нравилось публике, когда Мико изображал городового.

Он вытягивался во весь рост, выпячивал пузо, стянутое ремнем с надраенной пряжкой, отдавал честь и рявкал во всю глотку.

— А сейчас Мико изобразит белого офицера, — объявлял старик.

И Мико, взмахивая воображаемой шашкой, держа в левой лапе воображаемые поводья, молодцевато скакал на воображаемом коне. Потом из фургона раздавалась барабанная дробь, похожая на пулеметную очередь, Мико шлепался на четвереньки, по-поросячьи визжал и давал деру под фургон. Зрители кричали «ура», Мико получал свой леденец и обходил толпу, держа на вытянутых лапах старую шляпу хозяина, в которую летели редкие медяки.

На это и жила вся труппа.

Костик подружился с циркачами. Влезал на деревья привязывать канат, незаметно для посторонних подсовывал старику «огонь» для глотания и вообще помогал в меру сил. Только к Мико его по-прежнему не допускали. Прошлым летом «кормилец», как они справедливо называли медведя, ненароком ободрал руку какому-то парнишке.

Мико квартировал в железной клетке под фургоном, характер у него действительно оказался прескверный, выступать он не любил, зато любил плотно пообедать, а старик с дочерью и сами-то жили впроголодь. С продуктами было туго, шла гражданская война.

И все-таки к Костику медведь привязался. Костик тащил ему, что только под руку попадало: морковку, пустую куриную косточку, огрызок яблока, хлебную корку, зеленый лук — Мико все подбирал, ничем не брезговал. Иногда, если не видел старик, они играли сквозь прутья клетки, награждали друг друга шлепками и тумаками. Мико скалил желтозубую пасть, страшно рычал, но ударял Костика своей увесистой лапой, легонько, вежливо — знал, что сила медвежья.

Так продолжалось две недели. Однажды старик с дочерью ушли перекусить, а Костика попросили покараулить «колымагу». За работу старик выдал ему леденец из той самой жестяной коробки, из которой после каждого удачного номера угощал медведя. Костик припрятал леденец на будущее в карман, забрался под фургон и прилег в тени возле клетки. Рядом, посапывая, дремал Мико. И вдруг стрельба.

В городке стоял лишь небольшой отряд. Беляки налетели неожиданно, в знойный полдень, когда красноармейцы купались в реке и чистили лошадей. Кого из красных шашками порубали, кого из винтовок уложили.

Но тогда Костик ничего этого не знал. Только услышал пальбу и от страха в комок сжался. Мико тоже проснулся, уши насторожил, повел носом, учуяв. подозрительный запах пороха. Вдали протарахтела пулеметная очередь. Мико недоуменно глянул на Костика: то ли белого офицера изображать, то ли на самом деле прятаться от греха подальше?

Стреляли уже совсем близко. Костик лежал под телегой ни жив ни мертв. И вдруг услышал прерывистый шепот за спиной:

— Малец, а малец! Спрячь-ка меня куда-нибудь, беляки проклятые сюда скачут.

Он оглянулся — привалившись боком к колесу фургона, сидел красноармеец. Молодой, веснушчатый, глаза карие, отчаянные, рукой простреленную руку поддерживает, из-под буденовки — кровь струйкой. И так понравились Костику эти бесстрашные глаза, этот мальчишечий нос в веснушках — разом страх пропал.

— Полезай, дяденька, в фургон!

Пальба все сильнее, пули рядом цокают, а фургон высокий, а красноармеец тяжелый. Кое-как подсадил его Костик, уложил в уголок, сеном прикрыл, сверху скрипочку положил для виду. И только проделал все это, несколько всадников подскакали. Усатые, в папахах, штанины с лампасами, шашки на боку. Сунулись к соседним крестьянским телегам, давай рыться среди мешков.

— Где тут красный? В шлеме со звездой? Убежать не мог, здесь прячется. А ну давай его сюда, православные, не то мигом, к стенке!

Крестьяне глазами захлопали, никакого красного видеть не видели, но «к стенке» — слово страшное, «к стенке» — значит расстрел. Тоже принялись поклажу ворошить, будто ищут. Шарят белые по телегам, мешки сбрасывают, шашками в сено тычут, а телег-то всего с десяток, вот-вот до фургона доберутся.

Настоящий страх охватил Костика: что ежели вот так же сунут шашкой в сено, возле скрипочки? Что делать? Как красноармейца спасти? На мгновение он почувствовал себя таким же красноармейцем в буденовке со звездой, бесстрашным, решительным, находчивым. Тут его и осенило.

Костик нырнул под фургон, отстегнул цепь, шепнул:

— Выручай, Мико!

И Мико, ленивый Мико, который всегда упирался, когда его выводил старик, на этот раз, словно почуяв, что он — последняя надежда Костика, в момент выскочил из клетки. И вовремя. Двое белых подошли, один важный, усы как у моржа, видно, командир ихний, другой вроде ординарца, с шашкой наготове. Тут Костик поднял над головой леденец и осторожненько подтолкнул Мико.

Встал Мико на задние лапы, подковылял к главному беляку, пузо выпятил, честь отдал да как рявкнет. Засмеялся усатый:

— Го-го-го! Гляди-ка, рапортует медведь!

— Знает, кому рапортовать, — хихикнул ординарец.

Собрались вокруг белые, зубы скалят, передразнивают медведя — ну чисто обезьяны. А Мико с усатым за руку поздоровался, с ординарцем поздоровался, всех остальных обходит и рожицы строит — во вкус вошел. Тут уж Костику не по себе стало, не перестарался бы Мико. А ну как белого офицера изобразит? Но Мико, если и хотел беляка изобразить, не успел.

Вытащил усач револьвер, хлоп — и упал Мико. Удивленно, обиженно глянули на Костика ничего не понимающие медвежьи глазки, загреб Мико лапами пыль — и затих. А беляки вскочили на коней, ускакали.

Обхватил Костик звериную шею, заплакал горько. Ну в чем медведь виноват, за что же его-то, смешного, доверчивого?..

Вдруг слышит:

— Малец, а малец!

И разом про медведя забыл. Залез в фургон, сено разбросал — красноармеец лежит бледный, крупные капли на лбу, зубы стиснул, вот-вот памяти лишится: много крови потерял.

— Важное распоряжение у меня, — шепчет. — Беги на пожарную каланчу, Кузьму Васильевича спроси, больше никому не отдавай. Да припрячь получше.

Костик сунул бумажку за пазуху и только тогда сообразил:

— А ты-то как же без меня?

— Обо мне не беспокойся, до вечера дотяну. Не во мне дело…

— Нет уж, так я тебя не оставлю.

Костик хотел прежде раны перевязать, но красноармеец иначе понял, зубами скрипнул.

— Нечего меня стеречь! Приказываю: беги быстро!

Рассердился Костик:

— Ты тут не командуй, лежи смирно! Сделаю перевязку — отнесу.

Закусил красноармеец побелевшие губы и уронил голову на сено. Костик отыскал чистую тряпку, руку ему перевязал покрепче, кровь на лице обмыл— хорошо, хоть только царапина оказалась над ухом, водой напоил, краснозвездный шлем подальше припрятал, чтобы не выдал, если зайдет кто, и прикрыл раненого сеном.

— Ты, малец, на улицу не, суйся, пристрелят, чего доброго. Дворами иди, — шепнул красноармеец.