Владислав Крапивин - Синий город на Садовой Страница 25

– А после стойки-то что делать? Знаешь?

– Не знаю… Я больше ничего не выучил.

Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.

– Конечно, это было с'смешно, – шепотом признался Нилка.

Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:

– Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…

– Почему один? Вы тоже… – нерешительно заспорил Нилка.

Оля, сердито размахивая камерой, возразила:

– А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.

– Все равно тошно, – вздохнул Федя.

Оля спросила осторожно:

– А этот… который заступился… он правда твой друг?

– Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…

– Фиг ему! – возмутился Нилка.

– А почему фиг? – горько сказал Федя. – Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.

– Милиции тоже платят зарплату, – в тон ему отозвалась Оля. – Только не видать ее, милиции-то, когда надо…

– Теперь еще частных телохранителей можно нанимать, – заметил Борис. – Коммерция.

Нилка сердито пнул на асфальте окурок.

– Лучше уж баллончики носить с собой. С этой… крабовой солью.

Никто не засмеялся. Оля сказала:

– Против такой банды пушка нужна, а не баллончик… Ну, брызнешь в них, они очухаются, догонят. Тут же, среди толпы… И никто не заступится, сами видели…

– Я же говорил: не надо соваться в эту дембильскую кашу! – вырвалось у Феди.

– Навсегда от нее все равно не спрячешься, – сказала Оля.

Нилка произнес тихо и непримиримо:

– Навсегда не спрячешься, но в нашем городе не надо, чтобы толпа была.

– Куда же денешься, раз она есть, – пробормотал Борис.

– Я же не вообще про город, а про который с'совсем наш. Тот, который мы… делаем…

Так второй раз сказал он, что есть у них свой, общий Город, ведомый им одним… И стало легче на душе.

Но Нилка не кончил разговор про толпу. Видно, что-то его зацепило. Он проговорил с болезненной ноткой, будто трогал языком больной зуб:

– В толпе или не замечают никого, или все прут куда-нибудь с'стадом… Папа говорит, что это с'синдром толпы… Он мне это сказал после одного происшествия…

– Какого? – спросил Федя. Было почему-то жаль Нилку.

– С'стыдно вспоминать…

– Ну, не вспоминай тогда, – покладисто сказала Оля.

– Нет, я с'скажу. Потому что мы ведь… вместе… Это когда я жил еще в старом доме на улице Тургенева…

И пока брели они вот такие, приунывшие, виноватые перед собой и друг перед другом, Нилка рассказал про то, что случилось два года назад.

Рядом с их пятиэтажкой тянулся старый квартал, и там, в покосившемся домишке, жил старик. Родственники у него умерли или разъехались, он один хозяйничал как мог. Жил на пенсию, огород не вскапывал: видать, не было сил и охоты. Зато однажды – то ли была это память о детстве, то ли просто чудачество – начал он среди заброшенных грядок строить игрушечный город. Из глины, из гипса, из черепков и стеклянных осколков. Работал каждый день: клепал из проволоки узорные решетки, лепил и сушил на солнце кирпичики, складывал из них домики и крепостные стены…

Видно, старик был с талантом и кое-что понимал в архитектуре. Город – с причудливыми зданиями, с рыцарским замком посередине, с мостами через овраг – вырастал на заброшенном огороде, как маленькое чудо. Сперва люди посмеивались, потом стали стоять у низкой изгороди подолгу, смотрели уже серьезно. Нашлись и помощники – из ребят. Выкладывали жестяными бутылочными пробками сверкающую мостовую, собирали цветные стеклышки для мозаик, резали из красного пластика кусочки для черепицы…

И не знал Нилка, не понимал, откуда у местных мальчишек появился "заговор". В том числе и у тех, кто днем, бывало, помогал старику. И "с'совершенно непос'стижимо", почему в этом заговоре оказался Нилка.

– Пришли в с'сумерках, позвали. Говорят, "тайная операция", чтобы отомстить за кого-то. Говорят, старик этот кого-то из ребят обидел, на двор не пустил… Все собрались, с'секретно так, будто разведчики. Интересно… Фонарики взяли… К огороду подобрались, фонарики включили – и давай по городу камнями, как бомбами… Торопятся, кидают, и я тоже, будто со мной что-то сделалось… А потом от моего камня одна башня посыпалась. Будто ме-ня самого по голове! Как заору: "Вы что делаете, гады!" Заревел – и домой… Папа выскочил, а там уже никого нет. И половины города нет… Папа ме-ня потом все спрашивал: "Ну а ты-то зачем пошел? Зачем кидал? Ты же этот город так любил…" А я только реву, потому что сам не знаю. Вот тогда он и сказал про с'синдром…

– А тебя потом ребята не били? – нерешительно спросил Федя. – За то, что выдал.

– Не-а… Лучше бы уж били. А то я мимо того огорода ходить не мог. Мимо развалин… Потому что как предатель…

– Ты же маленький был, – попыталась утешить его Оля.

– Ну да, маленький. Семь с половиной!..

– А старик город не восстановил? – спросил Борис.

– Он чинил кое-что. Но как-то уже неохотно. А та башня, которую я… она так и осталась… А потом мы уехали. А старик, говорят, скоро умер… Может, из-за этого…

Федя сказал почти испуганно:

– Брось ты. Старики умирают от старости.

Оля жалобно попросила:

– Хватит вам о смерти. И так день какой-то похоронный.

Борис бросил на нее обеспокоенный взгляд:

– Ну ты что, Оль?.. Половина-то дня еще впереди.

Оля встряхнулась:

– Вот что! Пойдем сейчас к Анне Ивановне! Я обещала, что мы зайдем на днях, ковер ей выколотим. Может, и еще что помочь надо. Хоть одно доброе дело сделаем.

Видно, отснятую пленку она добрым делом не считала.

Они вышли на Садовую. Оля на ходу сменила в камере кассету.

– Солнце сейчас как раз на тот дом светит, где ваза. Снимем, пускай хоть через стекло. Все равно надо когда-то.

Борис неуверенно предложил:

– А может, все-таки зайти да попросить: пусть откроют окошко? Не обязательно же там вредные люди.

– Нет, – решила Оля. – Сегодня день невезучий.

День оказался еще невезучее, чем думали: окно оказалось задернуто шторой.

– Все! – Оля затолкала камеру в футляр. – Больше никаких съемок сегодня! Пошли к Анне Ивановне…

– Даешь тимуровскую работу, – поддержал ее Борис.

– Даешь, – согласился Федя. И вдруг завопил: – Ольга, камеру! Скорее! – Потому что взглянул на новую колокольню.

Колокольня была видна отсюда, с горки, в просвете среди тополиных крон, над невысоким забором. Красная, кирпичная, двухъярусная. Крышей служил ей небольшой купол, крытый квадратиками оцинкованного железа. Над куполом поднимался похожий на тонкую шахматную фигуру шпиль с желтой головкой. К головке этой наклонно тянулась лестница от лесов, которые с одной стороны колокольни подымались до купола. Наверху лестницы, у самой маковки, была площадка с перильцами, на ней стоял человек. Отсюда казалось – совсем лилипутик. Другой поднимался по лестнице. Он нес на спине золоченый, играющий искрами крест – чуть не с себя ростом.

– Сейчас будут ставить! Снимай скорее!

– Телевик! – велела Оля.

Борис выхватил из сумки нужную насадку (спортивную сумку с кинопринадлежностями он бессменно таскал за Олей). Она навинтила объектив, нацелилась…

Человек с крестом поднялся к товарищу. Неторопливо и умело, не боясь высоты, они взяли крест за концы перекладины, как за крылья. Приподняли и нижним концом опустили на маковку шпиля – видимо, там, в этом шаре, было гнездо. Подержались за крест и, кажется, попытались шатнуть его. Но он стоял неподвижно. И солнечный зайчик горел на самом верху.

Люди стали спускаться.

Оля заводила в камере пружину.

– Феденька, ты умница! Такой эпизод ухватил!

– Ольга, смотри!..

Людей уже не было, а лестница вдруг шевельнулась. Наверно, ее тянули за веревки. Она встала вертикально, начала опрокидываться и наконец полетела с лесов. Потом донесся отдаленный гул.

– Сняла? – спросил Федя.

– Да. Здорово… Ой, мамочка, страшно даже: вдруг там по головам…

– Все небось рассчитано, – успокоил Борис.

– А будем проситься на колокольню? – вспомнил Нилка. – Панорама-то ведь нужна. Над которой я полечу.

– Попрут, – как и в прошлый раз, сказала Оля.

– Не имеют права! Мы скажем, что школьная киностудия! – заявил Нилка. – Папа говорит, что операторов обязаны везде пускать!