Елена Ленковская - Две кругосветки Страница 25

Граф Толстой, в отличие от своих свитских коллег, качки не страшился и морской болезнью не страдал, поэтому в один из таких бесконечных вечеров, когда корабль, весь содрогаясь и скрипя, переваливался с волны на волну, решил от нечего делать заглянуть в кают-компанию. Демонстрируя хорошие задатки эквилибриста, он добрался туда и обнаружил на диване двух братьев Коцебу.

Толстой в два прыжка достигнул дивана, и завладел вниманием скучающих кадетов, внезапно решив поведать им историю Летучего голландца. Не без тайного умысла, конечно — гвардии поручику всегда нравилось ставить людей в неожиданные ситуации и потом наблюдать, что будет дальше.

Толстой, отдать ему должное, был прекрасным рассказчиком. Не скупясь на цветистые эпитеты, в красках принялся расписывать братьям леденящую душу историю голландского капитана Ван Страатена.

«Он, лихой и опытный моряк, был, однако, упрям, как морской чёрт. Было время, когда вокруг мыса Горн постоянно дуют страшные, необоримые ветры. Много дней и ночей бушевали буря, и корабль не мог обогнуть мыс Горн, как ни старались капитан и его команда. Но Ван Страатен не желал сдаваться.

Команда взбунтовалась, прося шкипера повернуть назад.

Обозлённый Ван Страатен изрыгал проклятия небу. Он рычал, что будет штурмовать мыс Горн, даже если ему придётся плыть до второго пришествия.

И Бог осудил упрямца до скончания веков скитаться по морям и океанам, никогда не приставая к берегу! А если „Летучий голландец“ всё-таки пытается войти в гавань, то что-то немедленно выталкивает его оттуда, как плохо пригнанный клин из пробоины».

Рассказ был окончен.

— Вот к чему ведёт самонадеянность! — подвёл итог Толстой. — Каждый в этих краях, вознамерившийся переупрямить стихию, может услышать страшный голос неба: «Да будет так — плыви вечно!»

Граф умолк, наслаждаясь произведённым эффектом. Кадеты сидели, разинув рты. Каждый из них кое-что слышал о Летучем голландце, но никто не предполагал, что завязка этой леденящей душу истории произошла как раз в тех краях, куда держала путь их «Надежда».

Мыс Горн! Крайняя южная точка архипелага Огненная Земля, омываемая проливом Дрейка. Этот мыс следовало обогнуть всякому, кто намеревался двигаясь из Европы на запад, попасть в Тихий океан.

— Страшно подумать! А вдруг эта участь поджидает всякого, кто рискнёт обогнуть его в сезон бурь? — пробормотал Толстой и испытующе посмотрел на братьев. — Кажется, он начинается в марте?

Мальчики притихли.

— Вот ещё! — несколько неуверенно рискнул возразить Отто. — Крузенштерн знает, что делает! И вообще, кругосветное путешествие может считаться состоявшимся при условии, что судно сумело обогнуть мыс Горн, — добавил он, поджав губы.

— Вот-вот, неуёмные амбиции! А ведь, возможно, мы слишком задержались в Бразилии! — воскликнул Толстой. — А раз так, вдруг всё же прав был наш досточтимый посланник, призывая капитана не рисковать судьбой и двинуться в страну восходящего солнца восточным путём? — И граф, как змей-искуситель, выгнулся над Морицем, глядя на него сверху.

Мориц поднял глаза, передёрнулся, и неожиданно для самого себя громко стукнул зубами.

— А вдруг и нам будет суждено носиться, подобно Летучему Голландцу, взад и вперёд по морям? — не унимался Толстой. — Ночью огни святого Эльма[52] будут дрожать на верхушках наших мачт, а днём лучи солнца просвечивать между рёбрами шпангоутов[53]. Паруса наши всегда будут полны ветром, даже если на море штиль и другие корабли лежат в дрейфе. Встреча с нами будет также неизменно предвещать кораблекрушение! Кто знает, может кораблей вроде Летучего голландца на деле много — бороздят океаны Летучие Терезы, Летучие Паллады, Летучие Адвенчеры…

— А ещё бывают летучие рыбы, — нервно засмеялся Мориц, пытаясь отвлечься от пугающих мыслей.

— Ну, на этих-то мы насмотрелись, — преувеличенно беззаботно отозвался Отто. Он тоже чувствовал себя несколько подавленно. — Ничего особенного! Вполне съедобные, к тому же.

— И летучие юнги! — прошептал Толстой, заговорщически подмигнув Морицу.

Мориц растерянно хихикнул, чувствуя какой-то подвох.

— В которых порой преображаются весьма опасные духи моря… — зловеще продолжил Толстой, оскалившись самой что ни на есть дьявольской ухмылкой. Не похоже было, что граф шутит. Вид у него был самый что ни на есть серьёзный.

В начале плавания по Атлантике Фёдор Толстой — тоже на полном серьёзе — уже подбивал братьев Коцебу стать морскими пиратами, расписывая все прелести каперского ремесла. За что получил потом порицание от случайно прознавшего про то Крузенштерна.

Помня об этом, Мориц открыл рот и задумался, не зная, что ответить на столь странные речи.

— Он не летучий, он плавучий, — пришёл младшему брату на помощь Отто, решив свести всё к шутке.

Но Толстой с жаром продолжал излагать свои странные домыслы.

— Их появление на корабле ведёт к раздорам! — вдохновенно сочинял граф, которого присутствие этого молодого человека на корабле с некоторых пор страшно раздражало. — Ведь досточтимый посланник объявил о своих претензиях на руководство экспедицией не где-нибудь, а на Тенерифе! Всего лишь через несколько дней после появления этого мальчишки на борту начались раздоры и неприятности. Мне, например, Резанов, вообще обещает немедленное разжалование по приезду в Россию. А на деле вот в чём корень наших ссор!

Толстой желчно прищурился.

— Говорят, проклятие может быть снято, если его носителя в лунную ночь незаметно для всех сбросить в воду, — быстро проговорил он, и умолк, сам удивляясь сказанному.

Кадеты в ужасе переглянулись.

— Ну, или на худой конец, надо высадить его на берег, — видя их испуг, гвардии поручик решил немного смягчить приговор. — Только вот не знаю, кому сначала стоит рассказать об этом…

— Лучше никому не надо рассказывать, — попросил Мориц.

— Но тайна может оставаться тайной лишь до поры до времени! — пожал плечами Толстой, и, насвистывая, отправился к себе в каюту.

Руся узнал об этом разговоре не сразу. Братья долго колебались, стоит ли рассказывать ему о странных речах Толстого.

— Просто он хочет отомстить, — сделал вывод Мориц.

— Он не привык прощать обиды, — подтвердил Отто, неприязненно подняв тонкую бровь. — Ну не на дуэли же ему с тобой драться!

Руся нахмурился.

— Киселёв тоже зол на меня. Всё из-за того случая. Смотрит исподлобья, бормочет ругательства.

— Надо сказать кому-нибудь из старших.

— Лучше не надо. Никому не говорите. Вдруг они поверят Толстому?

— Суеверия на корабле — штука страшная… — задумчиво произнёс Отто. — Но не думаешь же ты, — повернулся он к брату, — что его, и вправду, лунной ночью…

— Что-о? — Мориц широко открыл глаза.

Отто замолчал. Братья замерли, испуганно глядя друг на друга.

С тех пор Русе стало казаться, что окружающие смотрят на него с подозрением. Нельзя сказать, что тревоги его были напрасны. Конечно, «Надежда» благополучно обогнула мыс Горн, да и сбрасывать юнгу в море вроде никто не собирался, однако…

Однако у юнги Раевского всё-таки начались неприятности.

Глава 30. Граф Толстой изволят безобразничать

Фёдор Толстой по-прежнему скучал. Вынужденное многомесячное безделье явно не шло ему на пользу.

Картёжник и отчаянный дуэлянт гвардии поручик Толстой попал на «Надежду» случайно. Правда, он, как в своё время Крузенштерн, Лисянский, Ратманов и прочие офицеры помладше, учился в морском кадетском корпусе… Однако полной опасностей и тягот морской службе он предпочёл службу в элитном Преображенском полку — вот уж куда без связей, соответствующего происхождения, а равно и статной фигуры попасть было не просто.

Исправным служакой Толстого назвать было нельзя. Он превосходно стрелял из пистолета, отлично фехтовал и мастерски рубился на саблях, однако презирал муштру и педантичность. Его пылкая душа авантюриста всюду искала острых ощущений. И находила, разумеется.

Пожелав первым из россиян подняться в воздух на воздушном шаре, который собирался запустить в Петербурге конструктор Гарнерен, Толстой 20 июня 1803 года, никому из начальства не сказавшись, сбежал из полка.

Собственно, с этого полёта всё и началось. Во всяком случае, так рассказывал Толстой Ромбергу, как-то допоздна засидевшись со свободным от вахты лейтенантом в кают-компании, угощая его французским вином из своих личных запасов.

Толстой вернулся в полк, окрылённый успехом невиданной доселе авантюры. Ветер высоты ещё гудел у него в ушах. Невыветрившийся хмель полёта бурлил в крови. Он по праву чувствовал себя героем.