Николай Томан - Город может спать спокойно Страница 3

И он уходит все тем же чеканным шагом.

Даже оставшись вдвоем, Бурсов с Огинским продолжают молчать.

— Ваше мнение, Евгений Александрович, — вволю находившись по бараку, спрашивает Бурсов Огинского.

— Ни в коем случае не соглашаться!

— А я, напротив, за то, чтобы согласиться.

Густые черные брови Огинского, наверно, никогда еще не поднимались так высоко.

— Вы шутите, Иван Васильевич?

— Нисколько.

— Тогда я вас положительно не понимаю.

Бурсов ложится на нары, забрасывает руки за голову и сосредоточенно смотрит в потолок. Похоже, что он не собирается объяснять Огинскому своего решения.

«Ну и характер у человека!..» — почти с раздражением думает Огинский о Бурсове.

— Я, знаете ли, не собираюсь в Майданек, — произносит наконец подполковник. — Я хочу покинуть эту гостеприимную обитель господина гауптштурмфюрера Фогта по собственному желанию, а для этого необходимо время. Вот мы не торопясь и начнем с вами эксперименты по детонации минных полей. Не допускаете же вы, что тут они могут увенчаться успехом? А раз так, то…

— Но и немцы не дураки, — перебивает Бурсова Огинский, — догадаются, наверно, что мы будем водить их за нос.

— А пока догадаются, мы что-нибудь придумаем.

Ночной разговор

На другой день, получив согласие Бурсова и Огинского на продолжение их эксперимента, капитан Фогт довольно потирает руки.

— О, это очен корошо! Это есть благоразумство! Мне приятно имейт дело с такими благоразумными людьми. Но прошу и меня тоже считайт не очен просточковатым. Никакой саботаж с ваша сторона не должен быть. Все начистота, и никакой махлевка, — улыбаясь, подмигивает он Бурсову, очень довольный, что ему удалось употребить такое русское словечко, как «махлевка». — А чтобы у вас не возникайт соблазн ввести меня в заблуженство, с вами будет сотрудничать один наш немецкий доктор. Это вы имейт в виду и не огорчайт меня глупством.

При разговоре капитана Фогта с Бурсовым и Огинским присутствует и лейтенант Азаров.

— Ну вот мы и договорились, — обращается к нему Фогт. — Теперь, господин старшина, вы имейт возможность перевести их в блок старших официров.

— Слушаюсь, господин капитан! — браво козыряет и щелкает каблуками Азаров.

Фогт уже направился к дверям карантина, собираясь покинуть барак, но вдруг возвратился с полпути.

— Да, вот еще что: на работа с вами будет, кроме наш доктор, ваш старший лейтенант Сердюк. Корошо?

— Нет, не хорошо, — решительно возражает Бурсов.

— Почему так?

— Потому, что он негодяй!

— О, да, да! Это немножко есть. Вы имейт в виду, что он рассказал нам об этот ваш эксперимент? Но он очен вас хвалил. Говорил, что вы оба есть большой талант. Но я вас понимайт, тут немножко есть мерзавство. И я согласен с ваша просьба. Вы будете работать с одним только наш доктор. Он есть очен короший парень, и он вам будет понравиться.

В блоке старших офицеров, куда приводит Бурсова и Огинского Азаров, вскакивают с нар семь майоров. Все они уже немолодые, с очень усталыми лицами и какими-то бесцветными глазами. Лишь у майора Нефедова, самого старшего из них, светится в глазах живая искорка.

После завтрака Азаров предлагает Бурсову и Огинскому пройтись по территории лагеря.

— Сегодня вы свободны от всякой работы, — сообщает им лейтенант. — От вас требуется лишь подробная заявка на то, что понадобится для вашего эксперимента. Она должна быть готова к обеду.

Они медленно идут по лагерю, внимательно всматриваясь в расположение его построек, проволочных заграждений и арку ворот с прогуливающимся по ее верхней площадке пулеметчиком. Территория лагеря невелика и, видимо, хорошо просматривается с площадки над воротами и с вышки над проволочным забором за бараками. На ней нет сейчас часового, но по ночам его выставляют. Видны и прожектора, освещающие территорию лагеря в ночное время.

«Да, охрана лагеря продумана обстоятельно, — невесело отмечает Бурсов. — Наверно, с вышки — все как на ладони…»

И вдруг он невольно вздрагивает при виде неожиданно появившегося перед ним старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука перевязаны грязным, пропитанным кровью бинтом.

— Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?.. — срывающимся от волнения голосом спрашивает он.

— Убирайтесь вон! — негромко, но властно произносит Бурсов.

— Но ведь я хотел как лучше… — молит Сердюк. — Знал же, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно будет поводить капитана Фогта за нос. А тем временем…

— Вы думаете, что Фогт такой уж простофиля? — иронически усмехается Огинский.

А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.

— И мой вам совет, — с трудом сдерживая раздражение, продолжает Огинский. — Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого-нибудь иного военно-инженерного дела. Да, и еще вот что — постарайтесь возможно реже попадаться на глаза подполковнику Бурсову.

…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начать разговор, надеется, что кто-нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что-нибудь спросит.

— Надо бы поговорить с ними… — шепчет Огинский.

— Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?

Но майоры по-прежнему молчат.

— Ну что же, товарищи офицеры, — негромко произносит наконец Бурсов, — так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.

— Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, — равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. — Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.

— Мы не из таких, — обижается Огинский.

— Зато нас, наверно, за таких принимаете, — ввязывается в разговор еще кто-то.

— Ну это уж вы зря! — повышает голос Бурсов. — Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!

— А почему именно так было? — раздается чей-то голос, и Бурсову кажется, что принадлежит он майору Нефедову. — Разобрались вы там в этом?

— Некогда было особенно разбираться, — хмуро отзывается Бурсов. — Все бои да бои. Да и не в том дело сейчас — как начали, важнее другое — как воюем. О сражении за Москву и Сталинградской битве слыхали хоть что-нибудь?

— Имеем некоторое представление, — отвечает Нефедов. (Бурсов не сомневается более, что это именно он.) — А в армии вы давно, товарищ подполковник?

— С тридцать третьего года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями своей армии от Жлобина до самого Сталинграда.

— Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? — оживляется Нефедов.

— Да, участвовал.

— Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории всех мировых войн, — замечает кто-то простуженным голосом.

— Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет по своим масштабам. Вот майор Огинский — офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.

— Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, — подтверждает Огинский. — Под Сталинградом с обеих сторон участвовало примерно два миллиона человек, а на Курской дуге более трех миллионов.

— А вам ничего не известно, как там теперь дела? — интересуется Бурсов. — Мы ведь попали в плен под Белгородом, в самый первый день сражения — пятого июля.

Никто ему не отвечает, и он спрашивает уже шепотом:

— Может быть, тут нельзя вести такие разговоры?

— Этого вы не бойтесь, — успокаивает Нефедов. — От тех, которые могли нас предать, мы нашли способ избавиться. Подслушивать теперь нас некому. Да немцы и не боятся, что мы замыслим что-нибудь вроде восстания или побега. Уверены, что отсюда не убежишь. А что касается теперешних боев под Орлом, Курском и Белгородом, то по радио сообщают, будто немцы одерживают там победу.

— Быть этого не может! — несдержанно восклицает Бурсов. — Это им не сорок первый!

— Мне трудно судить, что и как там у нас изменилось, — тяжело вздыхает Нефедов. — Известно, однако, что под Белгородом немцы прорвались уже не только в Прохоровку, но и в Обоянь. А это, как я себе представляю, не очень далеко от Курска.

— Немецкое радио слишком уж хвастливо, — усмехается Бурсов. — Оно ведь в свое время и о взятии Москвы сообщало.

— Да, было такое, — подтверждает Нефедов. — Но на этот раз сообщило не немецкое, а английское радио. Капитан Фогт — осторожная бестия. Он знает истинную цену немецким сообщениям по радио и потому корректирует их английскими передачами. А переводит ему майор Горностаев, хорошо знающий английский язык.