Александр Власов - Мандат Страница 3

Сын так внимательно уставился на пальцы отца, будто на них мог остаться след ленинского рукопожатия. Сотня вопросов вмиг родилась в Глебкиной голове, но отец торопился к отряду.

— Пошли, пошли! — сказал он. — Там поговорим! Не одному тебе — всем хочется про Ленина послушать!..

Продотряд петроградских рабочих состоял из двенадцати человек. Тринадцатым был комиссар — Глеб Прохоров, а четырнадцатым — Глебка. В поезде, по дороге в Москву, шутили, что Глебка выручил всех: без него было бы тринадцать человек, а тринадцать — число несчастливое.

Люди в отряде подобрались знакомые. Они работали на одном заводе и давно знали не только друг друга, но и жен, и детей. Глебка тоже знал почти всех бойцов продотряда, а троих — особенно близко: Архипа, Митрича и Василия.

Архип был, пожалуй, самым добрым и ласковым из всех продотрядовцев. Он не умел хмуриться, а когда что-нибудь было ему не по душе, он лишь укоризненно покачивал большой лобастой головой с глубокими залысинами.

Заводские острословы поговаривали, что лысина у Архипа не простая: чем больше разрастается Архипова семья, тем меньше остается волос на его голове. А семья у Архипа действительно росла из года в год. Он оставил дома жену и девять детишек.

Митрич был совсем другим человеком. Пожилой и одинокий, он всегда выглядел недовольным и нелюдимым. Рыжие щетинистые усы, рыжие кустистые брови — левая выше правой — придавали ему какой-то неприступный вид. За глаза его называли бобылем, но все любили и ценили за неподкупную честность.

А Василий — тот сразу же занял в отряде место балагура и весельчака. Глебка чувствовал себя с ним, как с дружком, на равной ноге, хотя Василию шел уже двадцать первый год.

На вокзал в Петрограде Василий пришел налегке — без вещей: на правом плече — винтовка, на левом — гармошка.

Добряк Архип потер лысину и сказал:

— Ты бы хоть бельишко какое прихватил с собой.

А Митрич недобро покосился на гармошку и кольнул:

— На свадьбу собрался?

Но Василия уколоть трудно. Он дернул плечом, перекинул гармошку на живот и, щелкнув пальцами по мехам, ответил сразу обоим:

— Тут у меня все! Она и в холод согреет, и в голод накормит, в беде развеселит!.. А насчет свадьбы… У нас вроде все женатые… Может, ты, Митрич, собрался с холостяцкой жизнью распрощаться?

Митрич шевельнул щетиной усов и добродушно обругал Василия, но кругом уже весело хохотали, и голоса Митрича не было слышно.

С этого момента и установилась в отряде та мужская спайка, которая допускает и шутку, и острое словцо, и дружеское необидное подтрунивание. Настроение было приподнятое, поэтому шутили и в поезде, и на улицах Москвы, и у Кремля, ожидая прихода комиссара.

Когда оба Глеба вышли из кремлевских ворот, Василий только что начал рассказывать очередную веселую историю. Митрич, который был оставлен за старшего, первый заметил комиссара и грубовато прервал Василия:

— Прикрой рот! Вышло твое время!

В первую очередь Глеб-старший показал мандат — обычный документ на обычной бумаге. Но этот мандат был выдан Владимиром Ильичем. Внизу стояла подпись:

И от одного этого простая бумажка приобретала великую силу и значимость. С этой минуты группа рабочих становилась не просто группой, а настоящей боевой единицей, выполняющей ответственное задание партии.

Глебка, неотрывно следивший за мандатом, который переходил из рук в руки, видел, как подтягиваются рабочие, читая короткие строки документа. Когда очередь дошла до Василия, тот даже застегнул ворот рубахи, Прежде чем взять подписанный Лениным лист.

В мандате, выданном на имя Глеба Прохорова — комиссара продотряда, — говорилось, что местные власти должны оказывать отряду полное содействие. Особо подчеркивалось, что во имя революции отряд может применять любые меры, вплоть до оружия. К одному из углов документа была приклеена скрепленная печатью фотография Глеба-старшего.

Обойдя всех рабочих, мандат вернулся к комиссару.

— Батя! Дай мне! — попросил Глебка и долго разглядывал ленинскую подпись и фотографию отца.

Снимок был старый — дореволюционный. Отец выглядел на фотографии очень молодым, и потому сходство между Глебом-старшим и Глебкой было разительным. «Будто мне выдан!» — с гордостью подумал Глебка и сказал:

— Ну и похож же ты на меня, батя! Страшно!

— Может, наоборот? — усмехнулся отец.

— А какая разница? — наивно спросил Глебка.

— Большая! — сурово произнес Глеб-старший. — Мне из-за тебя Владимир Ильич замечание сделал!..

Бойцы насторожились. Глебка опешил. В голове замелькали тревожные мысли. Вспомнились и грязные сапоги, и грубые ответы Дубку, и разговор с часовым.

— Ильич так и сказал, — продолжал отец: — «Вы, товарищ Прохоров, недооцениваете опасность. Я бы вам не советовал брать сына с собой».

— Зачем же ты… про меня!.. — вырвалось у Глебки.

Отец строго посмотрел на сына, хотел сказать что-то осуждающее, но вдруг лицо его смягчилось. Взглянув на зубцы кремлевской стены, он ответил:

— Ленину, кроме правды, ничего не скажешь!.. Он сердцем чувствует, чем живешь ты, что думаешь! И слушать умеет! Задаст вопрос и ждет ответа так, точно ты пророк и великие истины сейчас откроешь!.. Все выспросил: и про Питер, и про заводы, и про семью. Как услышал, что мы с Глебкой мать похоронили, — вздохнул и говорит: «Понимаю… Вот почему сын с вами. А хотите, мы с товарищем Дзержинским подумаем и определим его куда-нибудь?.. Временно, конечно… до вашего возвращения». Тут Ильич к телефону потянулся, да остановил я его…

— И напрасно! — проворчал Митрич. — В приют бы пристроили!

— Не напрасно! — возразил Архип. — Только Ленину и не хватает, что наши семейные дела разбирать!

Пока говорил отец, Глебка молчал, пораженный тем, что у Ленина шла речь о нем, о Глебке. Но, услышав про приют, он испугался и выпалил:

— Убегу!

Отец грустно улыбнулся.

— Вот и я подумал: убежит постреленок — оскандалит перед Ильичем.

Глебка с благодарностью посмотрел на отца.

ХЛЕБ

В эту губернию приехало сразу несколько небольших продотрядов. Они подчинялись единому командованию. Штаб находился на станции Узловая. Каждый продотряд действовал в строго определенных волостях. Собранный хлеб подвозили на подводах к ближайшему железнодорожному пункту, а оттуда доставляли на Узловую. Здесь прибывшие из разных мест вагоны с продовольствием соединяли в эшелоны и отправляли в голодающие города.

Отряду Глеба Прохорова достались самые отдаленные волости. Всю зиму бойцы переезжали из деревни в деревню. Комиссар охрип от бесконечных митингов и сходок. Без них было нельзя. У крестьян накопилось много наболевших вопросов. Глеб-старший отвечал на один, а ему задавали десяток новых. И он терпеливо разъяснял все, что волновало мужиков или было им непонятно.

Бойцы иногда ворчали: не хватит ли митинговать? Комиссар пресекал эти разговоры. Он умел находить веские доводы, против которых не поспоришь.

— Мы приехали сюда как политические представители рабочего класса! — резко говорил Глеб-старший. — И наша задача гораздо шире, чем сбор хлеба! Наша задача — укреплять союз с бедняками! Будет союз — будет и хлеб! Не будет — не только хлеба, а и ног отсюда не унесем!

Отряду повезло. В этих волостях не было кулацкого засилия. Большинство крестьян относились к продотряду Сочувственно и помогали от всей души.

Обычно на второй день с утра в избу, где квартировали бойцы, начинали приносить кто что мог. Глеб Прохоров вначале возражал против этих, как мужики называли, гостинцев. Но дружескую руку не оттолкнешь. Бедняки делились последним. Несли разное: полпуда муки, мешок овса, кринку масла, кружку меда.

К полудню бойцы и деревенские активисты разбивались на группы и расходились по богатым дворам. У кулаков изымали только излишки, заготовленные для спекуляции и запрятанные по подвалам и ямам. Хлеб тщательно взвешивали, возвращали на еду и семена, а остальное поступало в распоряжение продотряда.

Кулаки встречали продотрядовцев злобными взглядами, но не сопротивлялись. Некоторые запрягали лошадей и уезжали из деревни. Их не удерживали.

В середине марта комиссар приказал прекратить сбор хлеба. На следующее утро мешки с зерном погрузили на телеги. И длинный обоз выехал по направлению к железной дороге. Путь предстоял трудный — тридцать верст лесом. Но возчики, сопровождавшие отряд, уверяли, что часам к трем, если все будет благополучно, обоз доберется до станции.

Отъехав верст пятнадцать, сделали привал. Задымил костер. Митрич, которого все единогласно избрали кашеваром, повесил на рогатинах большой артельный котел и быстро сварил похлебку. Еще быстрее управились с нею бойцы. Котел опустел, а животы не наполнились. Глеб Прохоров заметил недовольные взгляды и, сомкнув челюсти так, что желваки заходили под кожей, встал с пенька, на котором ел одинаковую для всех порцию похлебки.