Любовь и дружба в 6 "Ю" - Диана Ю. Лапшина Страница 3

– Сегодня попрошу вас вести себя максимально собранно.

И только она это сказала, как дверь открылась и вошел директор. Все вскочили (и я тоже), он кивнул и махнул рукой – садитесь, мол, и пошел прямо ко мне!

Ребята завертели головами и захихикали. Только Митька посмотрел на меня печальными глазами и покрутил пальцем у виска, как бы говоря: «Ну и дурак ты, Пустельков. И куда тебя понесло». А я, вместо того, чтобы вести себя «максимально собранно», как и посоветовала Ольга Дмитриевна, сделал наоборот – развалился за партой и показал Митьке язык.

– Это еще что такое?! – взревел директор. Он решил, что я показываю язык ему, представляете?!

– Хорошенькие дела, Ольга Дмитриевна! – сурово сказал он. – Хорошенькую дисциплину вы тут развели, ничего не скажешь. Ну, что ж, приступайте к уроку.

И сел рядом со мной. Ольга Дмитриевна посмотрела на меня своим самым сердитым взглядом и сказала:

– Открываем тетрадь и проверяем домашнее задание.

Я с готовностью схватил тетрадку, распахнул ее и понял, что несчастья только начались.

– Ну, что же ты? – шепотом спросил директор. – Открывай.

Я вспотел. Тетрадь по математике я дал еще перед первым уроком Кирееву списать домашку, и забыл забрать обратно. А это была тетрадь по русскому языку, а вовсе не по математике.

Но я тут же вспомнил, что папа всегда говорит: «Главное – быть уверенным!» И уверенно раскрыл тетрадь.

– Это не та, – сказал директор, – ты ошибся. Это русский язык.

Я набрал побольше воздуху в легкие и сказал:

– Правильно, русский. Ольга Дмитриевна задала нам домашку по русскому.

Директор удивленно посмотрел на ме-ня.

– А ты ничего не путаешь?

– Нет, – уверенно ответил я, – она часто так делает.

– Часто?! – спросил директор.

– Постоянно! – ответил я. – Помогает другим учителям, чтобы мы получше усваивали программу.

– Однако, – сказал директор.

– Мы очень любим Ольгу Дмитриевну, – прошептал я директору, – она прекрасный учитель. Она очень строгая, но справедливая. Честно-честно.

Ольга Дмитриевна стояла у доски и тревожно смотрела на нас с директором, но делать нам замечание не решалась. Все же я шептался не с обычным учеником, а с ее главным начальником!

– А как твоя фамилия? – спросил директор и вынул крохотную записную книжку и золотую ручку.

И тут я сделал огромную, непоправимую ошибку! До сих пор удивляюсь, зачем. Может, это была месть сразу всем.

– Бочкин, – сказал я.

– Бочкин, – записал директор, – очень хорошо, Бочкин. Ну, занимайся.

И он встал из-за парты и медленно пошел между партами к выходу. Ольга Дмитриевна сделала к нему шаг, но он махнул рукой, мол, ничего-ничего, не отвлекайтесь, и вышел из класса.

Урок прошел так быстро, что я и оглянуться не успел. Сначала мы решали задачу, потом Ольга Дмитриевна объясняла новую тему, а потом мы снова решали задачу, но уже самостоятельно. Под конец урока к доске вызвали Бочкина. Он обреченно выполз из-за парты, взял мел и ужасно медленно записал сначала условие, а потом начал решать. И все никак у него не выходило. Ребята заскучали и стали перешептываться, по классу полетели записки и бумажные шарики, а Митька все стоял у доски и никак не мог справиться с задачей. Она была про ворон, которые прилетели и расселись на крыше. Одна часть села перед трубой, другая – за ней, и надо было посчитать, какая часть во сколько больше. Задача была простая, но с хитростью. Чтобы ее решить, много ума не надо, но нужно внимательно прочесть условие, а Бочкин никогда не отличался вниманием.

Я давно все решил и теперь смотрел в спину бывшего друга и думал, что вот сейчас-то я и получу удовольствие, наблюдая за его страданиями, но удовольствие никак не наступало, и даже наоборот – мне стало ужасно его жаль. Я и сам не заметил, как губы мои вытянулись трубочкой и начали шептать подсказку.

Митька уловил шепот, но никак не мог разобрать, что ему шепчут. Ольга Дмитриевна проверяла тетрадки ребят, сидевших ближе всего к ней, и не замечала моих подсказок. Тогда я стал шептать громче – чтобы Митька точно услышал. Но он лишь топтался у доски и как ученый попугай вертел головой, пытаясь уловить спасительные слова.

Я отчаялся. Я подсказывал все громче, пока не вышел из себя и не рассердился.

И тогда я крикнул, а не шепнул.

Я крикнул: «Ну и тупица!»

И как на зло именно это Бочкин расслышал очень хорошо. Он развернулся ко мне лицом – оно пылало и шло пятнами и сказал: «Ах так?! Ну погоди, сейчас урок закончится, и я тебе врежу!»

Не этого я хотел. Но, как показывает жизнь, иногда хочешь одного, а получаешь совсем другое.

Муха между нами

Звонок прозвенел, и я впервые не обрадовался. Ну, думаю, сейчас Митька сдержит обещание. Но тут вступила Ольга Дмитриевна. Она сказала: «Все свободны, а тебя, Пустельков, я попрошу остаться. У меня к тебе серьезный разговор». Так и сказала – серьезный разговор. Теперь у меня впереди было целых два серьезных разговора, и не известно, какой серьезнее. Но Ольга Дмитриевна хотя бы точно не полезет драться.

Митька угрюмо посмотрел на меня и начал собирать рюкзак.

Ольга Дмитриевна сидела с каменным лицом. Интересно, поставила она Митьке двойку?

И тут я зачем-то взял и сказал это вслух! Правильно говорят – язык мой – враг мой. Сегодня язык с самого утра меня подводит.

– А вы, – говорю, – интересно – поставили Бочкину двойку или нет?

Бочкин даже подпрыгнул! Такой подлости он от меня явно не ожидал. Ольга Дмитриевна покачала головой и сказала: «Я поставила Бочкину точку. Пока – точку. В следующий раз будет, конечно же, двойка».

Бочкин смотрел на меня, как голодный волк в зимнем лесу. У него, кажется, даже глаза засверкали. Я бы не удивился, если бы у него и слюна изо рта потекла – от бешенства. Я и сам от себя не ожидал такого фортеля.

– Мне кажется, – сказал миролюбивый Киреев, – что Пустельков просто еще не до конца выздоровел, Ольга Дмитриевна. Если бы он был здоров, он бы никогда…

– Ясно, – отрезала Ольга Дмитриевна.

– Иногда что-нибудь ляпнешь, не подумавши, – сказал Смирнов, – а потом сам себя коришь и мучаешься.

– Ты мучаешься,