Марк Твен - Принц и нищий Страница 31

В последний день путешествия Майльс очень волновался. Он болтал без умолку, рассказывал о своем старике-отце, о брате Артуре, говорил о том, какие это редкие, превосходные люди, с восторгом влюбленного вспоминал о своей Эдифи и был вообще так радостно настроен, что даже несколько раз с любовью отозвался о Гуге. Он долго распространялся о встрече, которая его ждет в Гендон-Голле, о том, какою неожиданностью будет для всех его возвращение и как ему обрадуются.

Дорога наших путников пролегала по красивой холмистой местности, мимо широких лугов, напоминавших волнующееся море. На каждом шагу попадались коттеджи, окруженные прекрасными фруктовыми садами. После полудня возвращающийся на родину блудный сын то и дело сворачивал с дороги и взбирался на каждый пригорок – поглядеть, не виднеется ли хоть издали родной дом. Наконец он его увидел.

– Смотрите, смотрите, мой дорогой государь, – воскликнул он в волнении, – вон она, наша деревня, а вон рядом и замок! Отсюда видны его башни. Вон тот лесок – это отцовский парк. Теперь вы узнаете, что значит богатство и величие! Только подумайте – семьдесят комнат в доме и двадцать семь человек прислуги! Недурная квартира для таких молодцов, как мы с вами? Поскачем галопом – я умираю от нетерпения.

Они спешили что было мочи, но добрались до деревни только через три часа. Проезжая деревней, Гендон ни на минуту не умолкал.

– Вот наша старая церковь, – и плющ на ней тот же; все по-старому, никаких перемен. А вот и старый трактир «Красный Лев»… вот рыночная площадь… и призовый шест… и водокачка – все по-старому, ничего не изменилось. Ничего – кроме людей. Да, десять лет для людей большой срок; иные как будто мне и знакомы, но меня никто не узнает.

Так болтал он, не переводя духу.

Наконец, миновав деревню, путники свернули на узенькую дорожку, окаймленную с обеих сторон высокой изгородью, и, быстро проехав по ней около полумили, въехали в огромные каменные ворота с колоннами и лепными гербами и очутились в прелестном саду, наполненном цветами. Перед ними был величественный замок!

– Добро пожаловать в Гендон-Голл, государь! – воскликнул Майльс. – О, какой счастливый день! И отец, и брат, и леди Эдифь просто с ума сойдут от радости; в первую минуту они, может, и не заметят вас, государь, но вы не ставьте им этого в вину. Стоит мне сказать, что вы мой питомец, и объяснить, как я ценю мою привязанность к вам, – все изменится: вас встретят как родного, и наш дом навеки станет вашим домом.

В следующую минуту Гендон уже спешился перед высоким старинным крыльцом, помог сойти королю и, схватив его за руку, помчался с ним в замок. Поднявшись на несколько ступенек, они вошли в обширные покои. Гендон наскоро, позабыв всякие церемонии, усадил короля, а сам бросился к молодому человеку, сидевшему у письменного стола перед ярко пылающим огнем.

– Обними меня, Гуг! Скажи, ведь ты рад моему возвращению? Скорей зови батюшку, – я не могу чувствовать себя дома, пока не обниму его, не увижу его лица, не услышу его голоса!

На лице Гуга выразилось изумление, но только на один миг. Вслед затем он отшатнулся и смерил гостя гордым взглядом – взглядом оскорбленного достоинства. Спустя еще минуту, под влиянием какой-то сокровенной мысли, глаза его загорелись любопытством и состраданием – искренним или притворным – трудно было решить.

– Бедняга! У тебя голова не в порядке! Должно быть, ты натерпелся горя на своем веку; это видно и по лицу твоему, и по платью. За кого ты меня принимаешь?

– За кого принимаю?.. Как – за кого? Конечно, за тебя самого, за Гуга Гендона, – сказал резко Майльс.

– А кем же ты себя-то воображаешь? – все так же мягко продолжал Гуг.

– Воображение тут ни при чем. Неужели ты посмеешь сказать, что не узнаешь меня, Майльса Гендона, твоего брата?

По лицу Гуга скользнуло выражение радостного удивления:

– Как, ты не шутишь? – воскликнул он. – Неужели мертвецы воскресают? Дай-то Господи! И наш бедный брат возвращен нам после стольких лет тяжелой разлуки? Ах, это слишком большое счастье, слишком все это хорошо, чтобы можно было поверить… Прошу тебя, не шути, пощади меня! Скорей, скорей поди сюда, к свету… дай мне взглянуть на тебя хорошенько.

Он схватил Майльса за руку, подтащил к окну и стал жадно оглядывать его с ног до головы, поворачивая во все стороны и пристально всматриваясь в каждую черту, точно стараясь удостовериться, что это действительно тот, кого он так страстно жаждал видеть. А блудный сын весь сиял, радостно улыбался, с довольным видом кивал головой и приговаривал:

– Гляди, брат, гляди; не бойся, – ни одна черта не изменилась! Рассматривай меня на здоровье, мой милый Гуг. Ну что, теперь признал прежнего головореза Майльса? Ах, какой это счастливый, какой счастливый для меня день! Скорее давай руку, обнимемся… Господи, право, я, кажется, умру от радости!

И Майльс хотел было броситься в объятия Гуга, но тот отстранил его рукой и, понурив голову, вымолвил с волнением:

– О Господи, дай мне силы перенести это тяжелое разочарование!

В первый момент Майльс онемел от изумления.

– Да неужто ты и впрямь не узнал меня, Гуг? – воскликнул он наконец с огорчением.

Гуг грустно покачал головой и сказал:

– Дай-то Господи, чтоб я ошибался и чтобы другие нашли сходство, которого я не вижу. Увы, теперь я боюсь, что в письме была правда.

– В каком письме?

– Я говорю о письме, которое пришло к нам из-за моря; этому будет уже лет шесть-семь. В этом письме нас извещали о смерти брата; он был убит в сражении.

– Это ложь! Позови отца, он узнает меня.

– Мертвецов не вызывают из гроба.

– Так он умер! Отец умер, и я не увижу его! – воскликнул Майльс прерывающимся от волнения голосом, и губы его задрожали. – О Боже, вся моя радость отравлена этим известием. Теперь только один Артур может утешить меня. Пусти меня к нему – он меня узнает!

– Он тоже умер.

– Господи, умилосердись надо мной, грешным! Умер… ты говоришь – умер?.. Умерли оба! Смерть взяла лучших, а недостойные, как я, остались жить… Неужели же… страшно спросить… неужели и леди Эдифь?

– Умерла? Нет, она жива.

– Слава Богу! Хоть за это слава и благодарение Богу. Я опять живу. Скорее же зови ее сюда! А если и она не узнает меня?.. Нет, не может быть… она не может меня не узнать, я не имею права в ней сомневаться. Позови же ее… позови старых слуг, – они меня узнают.

– Прежние слуги все умерли; осталось только пятеро: Питер, Гальси, Давид, Бернард и Маргарет.

С этими словами Гуг вышел из комнаты. Майльс простоял несколько минут, ошеломленный, потом принялся задумчиво ходить из угла в угол, бормоча:

– Странная вещь: пятеро отпетых негодяев пережили двадцать честнейших и верных людей. Странная, очень странная вещь!

Он шагал взад и вперед, весь углубившись в свои размышления и совершенно позабыв о присутствии короля. Но Его Величество напомнил ему о себе, проговорив с самым искренним состраданием, хотя слова его и могли быть поняты в ироническом смысле:

– Не горюй, добрая душа! Не ты первый, не ты и последний, кого не признают и чьи законные права отвергают.

– Ах, государь! – воскликнул Гендон, покраснев, – не торопитесь меня осудить: подождите и увидите. Я не самозванец – она вам сама это скажет; вы это услышите из прелестнейших уст в Англии. Я – самозванец! Какая нелепость! Да мне знаком каждый уголок этого старого дома, каждый фамильный портрет в этой зале, каждая мелочь, – знакомы так близко, как ребенку его детская. Здесь я родился, здесь вырос. Я говорю правду; не стал бы я обманывать вас, Ваше Величество! И если бы даже она отреклась от меня – молю вас, не сомневайтесь во мне хоть вы, – я этого не вынесу.

– Да я и не сомневаюсь, – сказал король с детской простотой и доверчивостью.

– Благодарю вас от всего сердца! – воскликнул Гендон растроганным голосом.

– А ты сомневаешься во мне? – так же добродушно добавил король.

Гендон весь вспыхнул и так смутился, что не знал, что ему отвечать. По счастью, в эту минуту дверь отворилась и в комнату вошел Гуг. Следом за ним вошла прекрасная молодая леди в богатом наряде, в сопровождении нескольких человек ливрейных слуг. Молодая леди шла очень медленно, будто нехотя, склонив голову и потупившись. Лицо ее дышало невыразимой печалью. Майльс бросился к ней с криком:

– Эдифь, моя дорогая!..

Но Гуг остановил его жестом и, обернувшись к молодой леди, торжественно произнес:

– Взгляните на него: знаете вы этого человека?

При звуках голоса Майльса Эдифь слегка вздрогнула и покраснела. Теперь она дрожала всем телом. Несколько секунд она стояла молча, не отвечая Гугу; потом медленно подняла голову и взглянула на Майльса тупым, испуганным, ничего не выражающим взглядом. Вся кровь отхлынула от ее щек; лицо ее помертвело. Затем она произнесла голосом, таким же безжизненным, как и ее лицо: «Нет, я не знаю его» – и, быстро повернувшись, с подавленным рыданием, вышла из комнаты.