Василий Клепов - Четверо из России Страница 37

Я сыграл еще вальс «На сопках Маньчжурии», и мы удалились со двора.

Уже вечером на пути к сараю, за городом, у нас было . много всякой еды. Начав есть, мы не могли остановиться.

– Это на завтрак, – умерила наш аппетит Белка.

Мы закопались в солому и через минуту уже спали, как мертвые.

ТРИ – БУЛЬДИ – ТРИ

Во всем зале один Ривера сохранял спокойствие.

– Белка, скажи, сколько ты вчера собрала? – спросил Димка, когда мы позавтракали и готовились отправиться в город со своим представлением.

Белка вытащила из-под платья платочек и принялась считать деньги.

– Три марки и пятьдесят пфеннигов…

– Ма-ало, – протянул я. – Надо собрать хоть двадцать марок, и можно шагать дальше.

– Ничего, Молокоед, все будет в порядке, – утешил меня Димка. Он был рад, что его искусство пригодилось.

Мы почистили друг друга, выбрали из волос солому и направились в город. По дороге нас задирали мальчишки, но мы, не обращая внимания, шли в богатые кварталы, что были в другом конце города.

После одного из выступлений, когда наша кассирша собирала деньги, в фуражку вдруг свалилась крупная бумажка. Подняв глаза, Белка увидела небольшого толстого человека, который на ломаном немецком языке спокойно говорил ей:

– Скажи своим друзьям, чтобы они шли за мной.

Мы отправились за толстяком, и он ввел нас в чистенькую квартирку на втором этаже. Перед дверью висела табличка: «Адам Мальчевский»

Толстяк усадил нас, принялся расспрашивать о том, кто мы и откуда, что делаем в Конине. Пришлось, конечно, врать. Я сказал, что мы – немцы, родом из Грюнберга, что родители наши погибли при бомбежке, и вот мы остались одни и ходим по Германии, зарабатывая на хлеб. Мальчевский, видимо, очень обрадовался, потому что тут же приказал жене накрыть на стол.

– Вы, верно, проголодались? – говорил Мальчевский, потирая руки и бегая вокруг стола на своих коротких ножках. – Сейчас вас накормят.

Когда мы поели, поляк перешел к делу. Он объявил, что является хозяином цирка, но сейчас настали плохие времена, все артисты взяты в армию, и он очень хотел бы, чтобы мы выступили у него на арене.

– Что вы, что вы… – начал ломаться я, выгадывая время. – Да какие же мы цирковые артисты!

– Он, – показал пан на Димку, – очень хорош! Мы с ним сделаем настоящий гешефт. Могу вам предложить пять процентов сбора.

– Нет, – возразил я. – Если уж выступать, то не меньше, чем за десять процентов.

– Хорошо, – протянул жирную ладонь Мальчевский. – Восемь процентов, и получайте задаток.

На том и согласились. Поляк протянул мне десять марок.

– Завтра в цирк! Вы где остановились?

Узнав, что мы нигде не успели устроиться, предложил переночевать у него.

Пан Мальчевский, видимо, тяжело зарабатывал свой хлеб и потому вынужден был вставать рано. Нас тоже разбудили в шесть часов утра.

– Ну-с, мои молодые друзья, с добрым утром. А сейчас – мыться, бриться и марш-марш на арену!

Поляк привел нас к деревянному зданию, которое куполообразной крышей и широкими воротами напоминало цирк. В центре располагалась небольшая арена.

– Вот тут вы и будете работать, – беспрерывно сыпал пан Мальчевский немецкими словами, зачастую сдабривая их изрядной порцией польских. – Неправда ли, хорошо? А пока я вас попрошу навести здесь порядок.

Мы вооружились метлами и принялись выметать мусор, лежавший на арене, видимо, несколько месяцев, сыпать песок. Пришел портной. Он снял с нас мерки и, низко кланяясь, заверил, что к вечеру костюмы будут готовы.

– Только, милый мой, поэффектнее, поэффектнее, – говорил пан Мальчевский. – Не забывай, что успех представления – это, прежде всего, успех портного.

Когда мы все вычистили, я отправился докладывать хозяину об окончании работы. Пан Мальчевский сидел в маленькой клетушке у входа и что-то чертил на бумаге.

– Ну-с, молодой человек, как? – спросил он, отодвигая от себя пестро раскрашенный лист, на котором выделялись огромные буквы:

ВНОВЬ ОТКРЫЛСЯ ЗНАМЕНИТЫЙ ЦИРК

АДАМА МАЛЬЧЕВСКОГО

Единственный в мире детский аттракцион

Три – Бульди – Три

Непревзойденные мастера эквилибристики

«Три – Бульди – три» – это мы. В цирках вообще любят разные загадочные имена. Бывает, какого-нибудь Эбера[71], переделают в Гирша[72]. Так и с нами… Что ж, мы были не против. Но нас не совсем устраивало, что пан Мальчевский, зная лучше кого бы то ни было, что мы еще не ели, не звал нас завтракать. Мы достали остатки вчерашней еды и стали есть, когда он явился на репетицию:

– Итак, маэстро, давайте репетировать!

Димка продемонстрировал все свои номера: и ходьбу на руках, и жонглирование камешками, и вообще все, что умел. Но хозяин остался недоволен.

– Попробуем поднять вас под купол цирка!

Он отцепил от столба веревку и велел Димке ухватиться за нее зубами. Димка уцепился, и в ту же минуту его потянуло наверх, он оторвался от земли и повис. Так пан Мальчевский протащил его до самого купола, а потом отпустил.

– Хорошо, маэстро, хорошо! – бегал поляк вокруг Димки. – А теперь посмотрим, как с тобой…

Меня положили, прицепили ногами к Димкиным ногам, и повторилось все сначала. Димка терпел. Но и этого показалось мало нашему хозяину.

– А теперь самое последнее. Ты Грета (это Белку я так назвал. Я был Отто, Димка – Руди)… Ты, Грета, возьмись за руку Отто, и вы все трое поднимитесь вон туда, – указал пан под купол цирка.

Но как только стали поднимать нас троих, Димка вдруг схватился руками за веревку и крикнул:

– Спускайте!

И – выплюнул кровь.

– Пусть сам пробует!

Пан Мальчевский с руганью подскочил к Димке:

– Что ты говоришь? Какой ты есть артист, если такой простой вещи сделать не можешь? Это же так легко!

– Вы попробуйте сами, а мы будем зрителями, – огрызнулся Димка.

В результате долгих споров договорились, что Димка будет поднимать меня одного, но в последний момент я должен выбросить фашистский флаг.

Затем начались мучения с выходом. Пан Мальчевский считал, что мы не умеем держаться на сцене.

– Выход, маэстро, выход – самое главное. От него зависит успех артиста.

По его команде мы выбегали из-за сцены и раскланивались с публикой.

– Где улыбка? – кричал Адам. – Улыбайтесь же!

И снова гнал нас за кулисы.

– Как ты выходишь? – доставалось Белке. – Что ты топчешься, как медведь?

И пан показывал, как топчется медведь. Толстый, на коротких ножках, он поднимал к голове руки и, переваливаясь с боку на бок, медленно поводя головой, топал навстречу зрителю.

Если б мы не устали и не злились, то наверняка хохотали бы. Но нам было не до смеха. Следовало обязательно дать представление! Ведь за него причиталось восемь процентов выручки и на эти деньги можно было вполне добраться до Острогорска.

Но тут у нас получилась закавыка. Пан Мальчевский остался недоволен нашим выступлением. Он все время твердил, что мы не в форме.

– Руди еще туда-сюда… А ты, – кивал он на меня, – и особенно ты, – говорил он Белке, – никуда не годитесь! Не можете удержаться на плечах у Руди! Позор цирку Мальчевского! Да меня разнесут в щепки, если я вас выпущу в таком виде на арену.

У Димки в глазах от ожесточения кипели слезы. А я подумал, что ничего-то из наших выступлений не получится и нам придется, поджав животы, слоняться дальше.

– Не раскисать! – крикнул поляк. – Мы обязаны дать представление! Только вот что: придется с недельку вам основательно потрудиться.

– А кто же нас кормить будет? – невольно вырвалось у меня.

– Я! Я вас буду кормить… С тем, разумеется, чтобы вычесть потом за все съеденное.

Как ни хотелось нам поскорее добраться до родины, все же пришлось остаться здесь еще на неделю, чтобы подработать денег на дорогу. Много раз в течение этих шести дней мы готовы были отказаться от выступления, до того трудно было выдерживать все тренировки, которым подвергал нас коротконогий владелец цирка. Хозяин предприятия в шесть часов утра являлся на манеж, вооруженный гибким стеком, и мы невольно косились на эту маленькую палочку, когда проделывали свои упражнения. Пирамида – за пирамидой, номер – за номером, трюк – за трюком – мы выбивались из сил, стремясь исполнить все как можно лучше. К вечеру мы покидали манеж, высунув языки, – усталые, изломанные, порой с забинтованными ногами и руками, не зная, как добраться до постели. Мгновенно мы засыпали, только во сне бредили всем пережитым за день.

Однажды Мальчевский, раздраженный тем, что Белка упала с высоты, кинулся к ней красный от раздражения и ударил ее стеком. В тот же момент к нему подскочил Димка и, схватив его за руку, вырвал хлыст и замахнулся им на хозяина – тот отскочил от него, крича:

– Руди, Руди, успокойся! Я погорячился, не буду больше!

– Не будешь? – зло выговорил Димка. – То-то, гляди! – и он поломал стек на маленькие кусочки.