Леэло Тунгал - Половина собаки Страница 37

Отец сказал строго:

— Запомни, Пилле: чьей бы дочерью ты ни была, все равно тебе позволено не больше, чем другим детям. Запомнишь?

Я ничего не ответила, думала: «Если теперь умру от порки, так им и надо! Вот возьму и умру, пусть тогда пожалеют, что не позволили мне срывать нарциссы!»

Ночью я долго не могла заснуть, слышала, как отец с матерью шепотом спорили о чем-то между собой. На другой день отец завел со мною долгий взрослый разговор, из которого я не очень-то много чего поняла, но возникло ощущение чего-то важного. Отец говорил что-то и о равноправии, и справедливости, и честности, а я вздыхала с облегчением: «До чего же хорошо, что я не умерла от порки!» И я спросила:

— Папа, а ведь директорские дочки не должны умирать от порки?

Отец усмехнулся:

— Не должны, Пилле. Ничьи дочки не должны умирать от порки!

— Даже королевские?

— Даже королевские, — подтвердил отец. — Я думаю, Пилле, что больше никогда в нашем доме розог не потребуется. Вообще-то наказание розгами противоречит моим принципам.

— Моим тоже, — вроде бы ответила я (так рассказывала позже мама). И до сих пор, если дома, или по радио, или по телевизору идет речь о принципах, мне вспоминаются нарциссы и розги.

3

Я ходила по школьному саду, смотрела на грядки нашего класса и грустно думала, что едва ли новый классный руководитель захочет разыграть такой праздник урожая, какой мы разыгрывали осенью с учительницей Маазик. Воспоминание о празднике вызвало в носу запах вареной брюквы и моркови. Хотя, на мой взгляд, в мире не придумано ничего более отвратительного, чем вареная брюква и ее запах, но одновременно с ними вспомнились замечательные старинные хороводы, веселый выкуп фантов и то, что наша Маазик всегда приносила на классные вечера замечательные пластинки своего любимого ансамбля «АББА».

Интересно, а какой любимый ансамбль у нашего классного руководителя? Или, может, он слушает только симфонии? И захочется ли ему возиться с нами? Может быть, он будет на классном часе только читать нам мораль? Повидали мы всяких людей…

— Ох! — Я испугалась жутким образом, потому что внезапно кто-то спрыгнул на траву из сплетения веток старого терновника.

— Стой! Или буду стрелять!

Это был Тынис.

— Стреляй, стреляй! На этом дереве уже давно нет плодов, а следовательно, нет и косточек. Хотела бы я посмотреть, чем это ты намерен стрелять!

— Стрелять… это я просто так. А что это за дерево? Почему на нем могут быть плоды? — Тынис медленно подошел ко мне поближе.

— Это терновник. Очень старый, кажется, даже со времен баронской усадьбы. Когда я была еще довольно маленькой, из плодов этого дерева варили варенье…

— Неужто ты всю жизнь провела тут? — изумился Тынис.

— Да.

— Тут, наверное, можно умереть от скуки! Даже кинотеатра нет. А уж увеселительный парк — об этом можно только мечтать!

— Сколько раз этим летом ты был в увеселительном парке? — спросила я.

— Четыре.

— А я — пять! И может быть, поеду еще, ведь до города — рукой подать.

— Близости города тут совершенно не чувствуется.

— Чего же ты тогда поступил в нашу школу, если тебе здесь совсем не нравится?

— А я и не поступил, меня отдали в вашу школу, если хочешь знать. Ну… Выслали на поселение, как когда-то Пушкина! — похвалился Тынис.

— Так ты, стало быть, великий поэт? — пошутила я. — Или революционер?

— Сама ты… — Тынис махнул рукой.

«Кто бы он там ни был, но все-таки сверстник», — подумала я и попыталась перевести разговор на более близкие темы.

— Скажи, где ты научился играть на гитаре? В музыкальной школе?

— Нет, это так, один дяденька научил. — Тынис опять махнул рукой. — Послушай, а ты всю школу обшарила?

— Как это?

— Ну подвалы, погреб, чердак…

— Конечно, я бывала на чердаке, да и в погребе — там хранят школьный картофель и капусту. Да там почти все школьники работали. Весной в погребе жутко противно воняет, долго там не выдержишь.

— А в потайной ход лазила? Не станешь же ты утверждать, будто не знаешь, где он находится?

— Да нет тут никакого потайного хода, серьезно — нет. Если ты имеешь в виду дверь в погребной горке, ту, на которой висячий замок, то там был в старину молочный погреб господской усадьбы. Если не веришь, сходи в уголок краеведения, посмотри план дома, вот и увидишь.

Меня возмутило, что этот новенький, который тут всего-то недели две, выставляет себя большим знатоком нашего школьного здания. И я сказала, что, будучи малышами-первоклашками, мы тоже верили таинственным рассказам старшеклассников о спрятанных сокровищах и длинных подземных ходах в погребном холме рядом со школой, и что мы с Олавом даже решили заняться поиском этих сокровищ. Но едва забрались в погреб, где было жутко холодно, и, двигаясь на ощупь, стали спускаться по каменным ступеням, как меня охватил страх, я разрыдалась, и школьная нянечка, услыхавшая это, вывела нас обоих за руку обратно на дневной свет. С тех пор на двери погреба висит амбарный замок, и, хотя я быстро разведала местонахождение ключа, у меня не возникало больше ни малейшего желания снова лезть в эту сырую и темную каменную конуру.

Тынис выслушал меня, но, похоже, мои слова его ни в чем не убедили, ибо он сказал высокомерно:

— Неудивительно, что ты своим девчоночьим умишком поверила этим рассказам о молочном погребе, но странно, что парни позволили так провести себя. Или они все тут немного чокнутые? По крайней мере, Мадис точно выглядит дебилом. Несет жуткий бред, и штаны у него доисторические, в таких штанах можно выступать в «Пещере ужасов» — пугать маленьких детишек!

И вовсе наш Мадис не дебил! Просто он ужасно много читает и говорит иногда книжным языком. Слыхал бы ты его, когда он читал «Следопыта», тут бы и у тебя под скальпом похолодало!

Немножко чудно было пользоваться словами Мадиса, его же защищая, но надо же этого Тыниса как-то поставить на место! Что с того, что он в модных «варенках» и в рекламной рубашке, с Эйфелевой башней на груди, но ведь его отправили сюда в «ссылку»!

— Ладно, ладно! — огрызнулся Тынис устало. — Мадис прекрасный принц, а штаны его — художественная ценность и охраняются государством. Меня Мадис и не интересует. Меня интересует, как заполучить ключ от погреба. Если достанешь мне ключ, четверть клада будет твоя.

— Ишь какой делитель сокровищ нашелся! Подумаешь, большое счастье — получить четверть ржавого ведерка или бидона!

— Ну ладно — получишь одну пятую! — пообещал Тынис.

— И по-твоему, одна пятая больше четверти, господин Умник?

Тынис ухватился за обе мои руки и сжал больно.

— Не принесешь ключ, получишь по шее!

Он был ненамного выше меня, но вцепился в мои руки так, что было очень больно. И хотя я никогда ни с кем не дралась, а глядя, бывало, на мальчишескую возню, думала, до чего же глупо они могут толкаться и препираться, но теперь, чтобы вырваться, попробовала сама подставить Тынису подножку. И… Ух ты! Он полетел кубарем на траву.

«Сейчас он поднимется, и тогда мне несдобровать!» — мелькнуло в голове. И, уперев руку в бок, я объявила:

— Между прочим, мой отец — директор школы! — Говоря это, я быстро глянула по сторонам — не дай бог, чтобы услыхал еще кто-нибудь. Передадут отцу, и тогда…

— Знаю, знаю, — пробормотал Тынис, стряхивая рукой землю со штанов. — А моя тетка — змея-завуч!

— Тали — твоя тетка? Честно?

— Ну да, к ней-то меня и прислали, — ответил Тынис хмуро. — Вроде того, чтобы привести меня в чувство. Иначе… мне бы светила спецшкола.

— Что ж ты натворил?

— Ах, да так… У меня просто мерзкий характер, иногда и самому противно думать, чего только я могу наговорить и наделать. Иногда с мальчишками отнимали у маленьких деньги. Да и с училками разговаривали не слишком вежливо. Ну и вообще…

Мне стало прямо-таки жаль Тыниса. Вспомнила, что отец частенько говорил: «Ни один индивидуум, а ребенок и подавно, не может быть столь испорчен до мозга кости, чтобы нельзя было сделать из него более-менее нормального человека. Конечно, перевоспитывать труднее, чем воспитывать, однако ничего невозможного нет».

— Но на гитаре ты играешь хорошо. Знаешь, в нашем классе мировецкие мальчишки, ты наверняка с ними поладишь. Ну и на классных вечерах можешь играть на гитаре. А то всегда только магнитофон или грампластинки, живая музыка — это все же совсем другое. Честное слово, когда ты играл там, в автобусе, Труута сказала, что теперь наконец-то в наши классные вечера удастся вдохнуть жизнь.

— Ах, это ведь так… самодеятельность. Тот дядечка, который меня учил, он и сам нот не знает, просто показал некоторые аккорды и… Он, между прочим, новый муж моей матери и пытается со мной быть своим парнем, но на деле никуда не годится… Отец нашел себе новую жену, а она меня терпеть не может, якобы я пачкаю ее ковер. Такая ведьма, что…