Борис Бондаренко - Ищите Солнце в глухую полночь Страница 39

Он улыбнулся и неожиданно сказал:

– А до чего же, братцы, хорошая эта штука, жизнь! А? Слушайте, народ, кто придумал это чудо? – он взглянул на них посветлевшими глазами.

– Если верить библии, это был бог, – усмехнулся Олег.

– Согласен. При одном условии, если имя этому богу – физика. Ну, за моего всемогущего бога мне позволяется выпить? – Андрей протянул Маше рюмку, и она чуть-чуть отлила ему из своей. Они выпили.

Маша отошла к окну. Двор больницы не освещался, и синий вечер быстро заполнил его. Медленно падал снег – совсем как год назад, в день их встречи. Только луны сейчас не было...

Андрей подошел сзади, обнял ее, и Маша повернулась к нему.

– Что, маленькая, грустно тебе?

Она улыбнулась.

– Нет, не то, милый. Просто мне очень хорошо сейчас, а в такие минуты мне всегда бывает почему-то немножко грустно.

Он провел пальцами по ее бровям.

– И откуда ты только взялась, такая красивая, счастье мое?

– А когда ты смотришь на меня так, как сейчас, и говоришь такие слова...

Она замолчала. Она смотрела в его глаза, и не было ни этого унылого больничного кабинета, ни синего вечера, ни падающего снега. Ничего не было... Только он, и его глаза, и ее любовь...

Она с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.

48

Я не слышал, как Валентин вошел в палату, и, только когда он осторожно сел на койку, я повернулся к нему.

– Ну, малыш? – негромко сказал он и улыбнулся.

– Ну, шеф?

Он засмеялся.

– Пароль действует безотказно, а?

Я поднялся, и мы вышли в коридор и стали у окна.

– Как твои дела? – спросил Валентин.

– Хороши.

– Как всегда?

– Как всегда.

Он вытащил из портфеля журнал и протянул его мне.

– Что это?

– Посмотри, почитай.

Я стал просматривать заглавия статей и наткнулся на свою фамилию. Это была моя статья, написанная еще летом, перед отъездом в экспедицию.

– Не слышу радостных восклицаний, – сказал Валентин.

– Будем считать, что я прореагировал должным образом.

– Ты и в самом деле не очень-то рад... А ведь это твоя первая опубликованная работа.

– Это уже прошлое, Валя, и притом довольно давнее. С тех пор как я написал это, произошло столько всяких событий... Но в общем-то действительно очень приятно... Как на кафедре? И что будет с моей работой? И уж заодно рассказывай, где тебя носило столько времени.

– Ну, где я был – история длинная и скучная... Если коротко – Ленинград, Рига, один доклад, несколько приятных встреч и одна неприятная, и все, пожалуй... А на кафедре... Четвертого будет заседание, и твоя тема, вероятно, будет включена в годовой план. Кстати, Лев несколько раз справлялся о тебе и, откровенно говоря, здорово ворчит на тебя за твою...

– Ты сказал – «вероятно», – перебил я его. – Кто-нибудь против моей темы?

– Как будто нет.

– Тогда в чем дело?

Он помолчал.

– Дело в тебе. Формально руководителем темы буду назначен я, но ведь это фикция. Мне нужно месяца три, чтобы закончить свою работу, да еще столько же, вероятно, чтобы хоть мало-мальски ознакомиться с твоей. Так что по-прежнему вся тяжесть ляжет на тебя.

– Разумеется, – сказал я. – Это все-таки моя установка. И что из всего этого проистекает?

– Ничего, если не считать такого пустяка, как твое здоровье. А мне сдается, что оно отнюдь не столь блестяще, как ты хочешь показать.

– Ты что, разговаривал с Минским?

Он покачал головой и ответил, не глядя на меня:

– Нет, это только мои предположения.

Мне вдруг сразу стало невесело, и в последние дни это случалось все чаще, и становилось все труднее скрывать от других свое настроение.

– И все-то ты врешь, шеф... Ведь вижу, что ты был у Минского. Ладно, идем, я провожу тебя. Поговорить об этом еще успеем – я ведь выписываюсь завтра.

Я проводил его, вернулся к окну и стал смотреть на очень яркий и холодный день и на редкие снежинки, медленно падающие в лучах солнца. Потом открыл журнал и стал читать короткое предисловие Льва к моей статье.

Плотная белая бумага приятно холодила пальцы.

«...по всей видимости, открытие А. Г. Шелестиным тэта-резонансного эффекта заставит внести весьма существенные коррективы в установившиеся взгляды на природу медленно меняющихся процессов, происходящих в системах с глубокой отрицательной обратной связью. Дальнейшее изучение этого интересного явления, несомненно, принесет новые и любопытные факты...»

Вот так. Оказывается, что ты действительно делал что-то нужное и интересное... И действительно, приятно было читать вот такие слова... А после этого тебя вызывают в чистый и холодный кабинет и вежливо напоминают о здоровье: «Мы не сомневаемся, что это нужная и интересная работа... И нам жаль, но мы ничего не можем поделать... Нет, мы не можем вам разрешить этого... Забота о здоровье человека превыше всего, и мы только выполняем свой долг... Но ведь существует немало других занятий, полезных и нужных... Но что же делать... Ведь это же в ваших интересах, поймите...»

– Шелестин, вас доктор просит.

«Вот так, – подумал я и оторвался от подоконника. – И всего-то тридцать шагов...»

Я немного помедлил, прежде чем открыть дверь. И вспомнил:

«Не теряй мужества, мой мальчик, – худшее впереди...»

49

На сегодня все дела были закончены, но Минский все еще сидел в своем пустом холодном кабинете и бесцельно крутил мраморную голову Ильи Муромца, по совместительству служившую крышкой для чернильного прибора. Предстоял тяжелый разговор, и Минский охотно отложил бы его до будущего года, но откладывать больше было нельзя. Вчера во время обхода он услышал все тот же традиционный вопрос: «Ну так когда же, доктор?» – «Послезавтра», – не сразу ответил Минский. «Значит, завтра мне надо зайти к вам», – спокойно сказал он. Минский внимательно посмотрел на него – догадывается о чем-нибудь или нет? «Да, конечно, я позову вас...» Чертов прибор! Чернила в нем давно высохли, но руки он, разумеется, испачкал. «И зачем это страшилище стоит здесь? – подумал Минский. – Ведь я всегда пишу авторучкой».

– Сестра, уберите отсюда это произведение искусства. И позовите Шелестина.

Он тщательно, по привычке, тер щеткой руки, когда Шелестин неслышно вошел в кабинет.

– Что-то вы сегодня поздно, доктор, – с усмешкой сказал он. – Не отмылись от дневной порции больничной скверны?

– А вы, я гляжу, веселы...

– Разумеется, почему бы нет? Ведь я выхожу на свободу... Слов нет, ваша тюрьма великолепна, а вы просто изумительный тюремщик, доктор, но все же я предпочитаю находиться снаружи.

Он оперся о спинку стула и с завистью смотрел, как Минский разминает сигарету.

– Может, и мне дадите закурить? В честь грядущего Нового года, а?

– Ну, разве что в честь грядущего...

Шелестин с наслаждением закурил.

– Что-то вы сегодня добрый, доктор... Умасливаете, да?

Он засмеялся, но глаза его оставались серьезными.

– Вы бы сели, – сказал Минский.

– Да нет, зачем же... Все важные разговоры я предпочитаю вести стоя. А ведь разговор, кажется, будет важным, а?

«Догадывается! Хотя и вряд ли обо всем...»

– Да, конечно...

– Так что же вы молчите?

– В общем так... – негромко начал Минский. – После Нового года поезжайте куда-нибудь на юг. Если не достанете путевку у себя в университете, позвоните мне – попытаюсь помочь...

Минский замолчал; очень трудно было сказать ему это.

– Спасибо, доктор, – сказал Шелестин, не сводя с него глаз. – Но ведь не за этим же вы позвали меня?

– Конечно... Вы должны бросить факультет, Шелестин.

Шелестин улыбнулся.

– Но я об этом слышу не в первый раз. И четыре года назад мне говорили то же самое, однако...

– Вы не так меня поняли, – решительно прервал его Минский. – Вы должны уйти из университета и вообще прекратить учебу. Совсем, понимаете?

Улыбка медленно сходила с лица Шелестина. Минский отвернулся.

– Так... – тихо проговорил Шелестин низким, сразу изменившимся голосом. – Настолько плохи мои дела?

– Да... Послушайте, Шелестин, – Минский повернулся к нему, – давайте разбираться объективно... – «Господи, какая глупая фраза!..» – и досадливо поморщился.

– Что ж, давайте разбираться объективно...

– Ваши дела действительно плохи, но ведь никаких дел – ни хороших, ни плохих – вообще могло не быть... Вы должны были умереть еще там, в тайге, вы знаете это? Один бог ведает, почему вы остались живы. Вы должны были умереть здесь, но вопреки всем предсказаниям опять-таки остались живы. Откровенно говоря, я до сих пор не могу понять почему. Целый месяц вы путешествовали между жизнью и смертью, и не было ни одного дня, когда я с уверенностью мог бы сказать себе, что на следующее утро застану вас в живых. И все-таки вы остались живы. Что ж, лучшего и не придумаешь. Живите. Но не так, как раньше, иначе вы неминуемо погибнете... Вы слушаете меня?

– Да, – сказал он, не поднимая головы.