Эдит Патту - Восток Страница 4

– Ух!

– Опять ребенок толкается? – спросил я.

– Он как будто пытается вырваться, – пожаловалась она, медленно выпрямляясь. – Ей бы надо еще потерпеть. Недельки четыре хотя бы.

Вдалеке загрохотало. Я взглянул на небо.

– Нам лучше вернуться домой. С севера ползут такие черные тучи!

Ольда кивнула и направилась к своей корзине. Но на полпути остановилась и обхватила живот руками. Ее протяжный стон заглушил грохотание небес. Ольда опустилась на землю с искаженным от боли лицом.

Я подскочил к ней и, пытаясь сохранять спокойствие в голосе, сказал:

– Боль утихнет, и мы сразу же пойдем домой.

Жена покачала головой.

– Нет, – с трудом прошептала она. – Ребенок идет. Быстро.

– Но я…

– Ты примешь его, Арни.

Я помогал ей и раньше, поэтому не боялся. Но вот-вот должна была разразиться буря, и это меня сильно беспокоило. Устраивая Ольду поудобнее на земле, я шептал молитву.

Схватки становились все сильнее, лес эхом отзывался на стоны Ольды.

Вдруг она в панике стала оглядываться.

– Солнце, где солнце? – Ее бормотание переросло в продолжительный стон.

До меня дошло, что Ольда беспокоится о направлении родов, но, когда я осознал, что смотрю на маленькую пяточку, все вылетело из головы.

Ребенок шел неправильно. Глухая паника охватила меня. Я закрыл глаза и стал думать. Что делали повивальные бабки, если ребенок выходил ножками? Я положил руку на живот Ольды и сосредоточил все мысли на еще не родившемся ребенке.

– Повернись, малыш, – прошептал я, изо всех сил желая, чтобы ребенок услышал.

Но ничего не изменилось.

– Ольда, – сказал я жене на ухо. – Нужно сходить за помощью.

– Нет, – выкрикнула она. – Слишком поздно!

Она не отрывала взгляда от темного неба, видневшегося сквозь кроны деревьев, – искала солнце.

– Где же оно?.. Какое направление, Арни?

Мне было непонятно, как в минуту величайшей опасности для собственной жизни и жизни ребенка она могла думать только о своих проклятых суевериях. Потом я подумал, что, возможно, она не осознавала до конца всей серьезности положения.

– Я не могу сделать это самостоятельно. Нам нужна…

– Солнце… – снова проговорила Ольда.

Вдруг под моей рукой что-то вздулось и задвигалось.

Ольда вскрикнула и приподнялась. Крупные капли дождя упали ей на лицо.

А я в изумлении смотрел на головку моего ребенка. Ему удалось повернуться самостоятельно! Это было просто чудо!

Что происходило потом, стерлось из моей памяти.

– Тужься! – кричал я Ольде.

И вот у меня в руках очутилась вопящая кроха. Она была вся сморщенная, красная и темноволосая. Девочка. Дождь умыл крошечное личико. Ольда протянула к нам руки, и я передал ей ребенка. Она стала целовать закрытые глазки и ручки.

В это время сквозь листву пробился луч света, и Ольда глянула вверх. Ее влажное раскрасневшееся лицо побелело, улыбка исчезла. Я поднял глаза, чтобы посмотреть, что там такое, и неожиданно увидел радугу и бледное солнце. Легкий дождь все еще шел. Было очень красиво. «Хороший знак», – подумал я.

– Север, – выдохнула Ольда с недоверием. Тогда я понял. И чуть не рассмеялся вслух от облегчения.

– Она северная, да? Ну, наверное, так было предопределено…

– Нет! – закричала на меня Ольда. – Она не северная! Она не будет северным ребенком!

– Ольда, успокойся. Нет ничего плохого в том, что ребенок родился на север. Кроме того, это всего лишь предрассудок.

– Она – Ориана.

Я удивленно посмотрел на нее:

– Хорошее имя – Ориана. Значит, ты решила больше не называть детей по направлению?

– Я смотрела на восток, когда роды начались.

Я мысленно вернулся назад. Небо было темное, сказать наверняка, куда смотрела Ольда, было затруднительно.

– Она родилась на восток, поэтому ее зовут Ориана! – вызывающе сказала Ольда.

Я нехотя кивнул, хотя и почувствовал, как внутри шевельнулась тревога.

– Я не позволю ей умереть, – прошептала она.

Умереть? Потом я вспомнил предсказание гадалки.

Умрет подо льдом и снегом.

–Арни, ты никогда никому не расскажешь, ни одной живой душе…

– Расскажу – что?

– Что она родилась не на восток. Она восточный ребенок! – Ее взор пылал, а лицо было бледное и мокрое.

Я положил руку на спутанные волосы Ольды.

– Тебе нужно время, чтобы все обдумать.

– Нет, – твердо ответила она, глядя мне прямо в глаза. – Это Ориана Роуз, потому что круг компаса завершен и это мой последний ребенок. Пообещай мне, Арни. Ты никогда не скажешь ни одной живой душе.

Поколебавшись, я поклялся, потому что не мог вынести несчастного выражения этих глаз.

Она улыбнулась и снова склонилась к ребенку, бормоча слова любви. Потом я взял малышку, чтобы Ольда могла отдохнуть немного перед дорогой домой. Я легонько провел пальцами по кончикам взъерошенных каштановых волос дочери. Посмотрел на ее сморщенное личико, и вдруг мне на ум пришли слова из давно забытого стихотворения: «Ниам, рожденная под радугой». Может, это было стихотворение Недди? Как бы то ни было, с того мгновения, хотя и не нарушая соглашения с Ольдой, в душе я называл свою дочку Ниам.

Когда я записывал в семейной книге рождений моего восьмого ребенка, я написал: Ориана Роуз. А когда рисовал розу ветров, которая была у каждого из детей, то сделал ее самой сложной. Она могла бы быть и самой красивой, если бы не таила в себе ложь. Пока я ее рисовал, со мной происходило что-то непонятное, потому что рисунок выдавал правду помимо моей воли. Но разглядеть эту правду мог только тот, кто хотел ее увидеть.

Это была моя тайна, которая раскрылась лишь в ту ужасную ночь, когда белый медведь подошел к нашей двери.

Королева троллей

Все началось, когда я впервые отправилась в Зеленые Земли.

Тогда он был совсем мальчиком. Играл с другими детьми. Они кидали красный мяч. Смеялись. Потом ушли, а он нежданно-негаданно один вернулся за мячиком. Я могла бы наколдовать такого (с помощью моих способностей), но даже не подумала об этом.

Должно быть, у него зрение лучше, чем у остальных мягкокожих, – он заметил меня. А может, это случилось из-за того, что я сама хотела, чтобы он меня увидел.

Он подбежал ко мне. Такое странное лицо, белозубая улыбка, яркие зелено-голубые глаза. Протянул мяч и сказал:

– Хочешь поиграть?

Вот тогда-то оно и появилось – странное, захватывающее дух чувство. Желание.

Поэтому я забрала его. Не в тот день, потом.

Ярости моего отца не было предела. Он сказал, что я нарушила все наши законы. Самые древние и обязательные из законов.

Я пыталась объяснить ему, почему так получилось. Никто из людей не узнал, что я забрала его. Я проделала это очень умно, изобретательно. Но разгневанный отец наложил заклятие. Строгое. И с условиями.

Я ненавидела его, но изменить ничего не могла. Тогда отец мой был могущественнее меня. Ничего переделать было нельзя. Даже и сейчас нельзя.

Заклятие послужило наказанием за нарушение старинных законов, но отец не лишил меня возможности получить то, чего я желала. Однажды условия будут выполнены, и мягкокожий мальчик станет моим. Навсегда.

Белый медведь

Бросаю красный-красный мяч.

Голос, похожий на шорох гравия.

Потерялся.

Тогда…

Огромное жирное тело.

Четыре ноги, а не две. Широкая неслышная поступь.

Запахи, от которых никуда не деться.

Постоянный голод.

И жара. Испепеляющая жара.

Должен идти, все время идти.

Найти холодные земли.

Снег и лед, белый, бесконечный.

Один.

Красный мячик. Потерялся.

Потерялся.

Недди

Роуз была особенной.

Не голубоглазая, как все мы, а с поразительно карими глазами и блестящими каштановыми волосами. У остальных членов нашей семьи, кроме меня, волосы были светлые. Мы росли длинноногие и высокие, все, кроме Роуз. Однако, несмотря на короткие ножки, ей удавалось бегать быстрее нас.

Отличалась она не только внешне. Она была более шумная, более независимая.

«Наша маленькая Роуз всегда знает, чего хочет», – любил повторять отец. Он говорил, что она напоминает ему маминого прапрадедушку, путешественника. Но мама возражала, что Роуз такая, только пока маленькая, а когда подрастет, обретет свою истинную натуру восточного ребенка. В подтверждение своих слов она всегда указывала на то, что Роуз любила шить и ткать. «Это увлечения восточного ребенка, если я хоть что-то в этом понимаю, – твердо говорила мама. – Она успокоится. Вот увидите».

Я не был в этом так уверен.

Как легко потерять то, что ты больше всего любишь, я впервые узнал из-за Роуз и ее коротких быстрых ножек. Второе стихотворение я написал про то, как потерял Роуз. Оно вышло не очень складное, во многом навеянное легендарным плачем Фрейи по потерянному Оду[4]. Основное ударение я сделал на словах «жестокие воды». Роуз тогда было два года, а мне всего лишь шесть.