Клара Моисеева - В Помпеях был праздник Страница 4

Календы наступали в тот вечер, когда впервые показывался бледный серп луны и глашатай на улицах громко оповещал о том, что наступили календы, словно люди сами не видели молодого, только что народившегося серпа. Но кричал глашатай главным образом для должников, чтобы те не забыли и позаботились скорее сделать взнос. Не всегда находились честные должники. И не каждый из них торопился со взносом. Но должники Тегета знали, что вилик Квинт любым способом заставит их уплатить. Они только не знали, делает ли записи в свой толстый календариум грозный вилик, или часть этих взносов попадает в его бездонный мешок.

Если бы Манилий Тегет пожелал, он бы всегда мог проверить правильность записей. Но он очень редко делал это: он жалел время. Старый философ считал кощунством тратить время на хозяйственные дела. Он нередко говорил о том, что жизнь слишком коротка, чтобы безрассудно тратить свои дни. Манилий Тегет писал свои философские сочинения каждый день, неустанно, сразу же после завтрака, когда в благоухающем цветами перистиле было необыкновенно прохладно и приятно.

Струи воды, бившие из маленьких мраморных фонтанов, осыпали каплями дамасские розы, мальвы, ирисы и маргаритки. Удобное деревянное ложе, устроенное в тени виноградных лоз, под шатром сиреневых глициний, было покрыто очень мягким шерстяным тюфяком и пестрым ковром. На продолговатом мраморном столике с резными ножками обычно лежали вощеные дощечки, костяные и железные палочки для письма и толстые свитки книг. Их было много в богатой библиотеке Тегета. Ученый создавал ее долго, не жалея средств, и теперь его комната была набита драгоценными свитками. Их было так много, что уже стало тесно хозяину, и потому в жаркие дни он занимался в своем любимом перистиле.

Среди ученых города много говорили о знаменитой библиотеке Тегета. Рассказывали о том, как он купил за большие деньги рабов-переписчиков, которые будто бы трудились от рассвета до заката, переписывая труды римских и греческих философов, поэтов и трагиков. Вот почему рядом с книгами Платона и Аристотеля можно было найти произведения знаменитых поэтов. Они-то и привлекали внимание Антония, он читал на память стихи Горация, Овидия, Вергилия. Юношу привлекали и драматические произведения, которые ставились в театрах Рима.

Библиотека Манилия Тегета славилась в Помпеях не только книгами, но и превосходными скульптурами знаменитых учёных. Прекрасная голова Сократа была сделана искусным римским ваятелем, вольноотпущенником из греков. Голова Эпикура была изваяна рабом-сирийцем, которому дали бронзовый медальон знаменитого во всем мире мудреца и велели перенести его портрет в мрамор.

Старый раб-сириец Элий Сир был куплен в подарок Антонию в день его совершеннолетия. В этот день, когда Антонию исполнилось шестнадцать лет, был устроен большой семейный праздник.

Рано утром Антоний снял перед алтарем богов — покровителей дома Тегета — свою детскую тогу, окаймленную пурпурной полосой, и облекся в мужскую белую тогу. Затем был праздничный обед, и отец в присутствии гостей и Антония прочел свои любимые строки из Горация:

Есть кувшин вина у меня, Филлида.Десять лет храню альбанин душистый.Есть и сельдерей для венков, разросся плющ в изобилье.Кудри им обвей, ослепишь красою.В доме у меня серебро смеется.Лаврами алтарь оплетен и алчет крови ягненка.Полон двор людей, суета, хлопочут.И снуют туда и сюда подростки,Девушки. Огня языки завились клубами дыма.

Когда родители и гости проводили Антония на форум, там его занесли в списки граждан Помпей, и все близкие поздравляли его.

Вернувшись домой, отец позвал Элия Сира и сказал Антонию, что отныне этот раб-ваятель станет его собственностью и, следовательно, будет выполнять те работы, которые пожелает сын.

Первая работа, которую Антоний поручил Элию Сиру — скульптура любимого поэта Лукреция Кара, — должна была быть сделана из отличного куска белого мрамора. Антоний сам достал у друзей отца портрет Лукреция. А потом он много дней проводил рядом с рабом Элием Сиром, с любопытством наблюдая, как оживает холодный мрамор и как возникает облик красивого, умного и жизнерадостного человека, с правильными чертами, с орлиным носом и очень благородным выражением лица.

— Ты с любовью делаешь свою работу, — заметил как-то Антоний, когда в куске белого мрамора уже обозначились черты знаменитого человека. — Я уверен, что отец вознаградит тебя по заслугам…

— Знаешь, мой юный господин, — отвечал с горькой усмешкой ваятель, — я отлично помню изречение одного мудрого человека, моего соотечественника. Он говорил: «Жди от другого того, что ты другому сделал». Поверь, мой господин, я всегда жду с великим терпением. Но жду напрасно. Свидетель тому — моя несчастная жизнь.

— Но ведь ты занимаешься любимым делом, — возразил Антоний, — разве в этом нет радости?

— Есть, мой юный господин. Я люблю свое занятие и предан ему. Но это все, что я имею. Перед тобой нищий раб. Разве этим мало сказано?

— Настанет день, и ты откупишься, Элий Сир. Я уверен. Кстати, скажи мне, кем был тот мудрый человек? Назови его имя.

— Это был Публий Сир. Родом из Сирии. Он долгое время был рабом в Риме. Но он был счастливей меня. Он сумел собрать деньги и откупиться. И он стал известным писателем. Его очень любили мимы. Он придумывал для них множество остроумных историй.

— Как странно, что я ничего не знаю о нем! — воскликнул Антоний. — Ведь я большой любитель мимов и никогда не пропускаю зрелищ на улицах. Но скажи мне, Элий Сир, почему ты не смог откупиться? Разве хозяин не платил тебе за работу?

— Он был очень скаредным. Он не только не платил мне за работу, но не позволял трудом своим добыть хоть мелкую монету. Я не имел права сделать кому-либо даже маленькую скульптуру, чтобы получить за нее деньги. Как видишь, дар, данный мне богами, не помог мне выкупиться и стать свободным. Но, к счастью, умер мой хозяин. Вдова продала меня Манилию Тегету, и вот я стал твоей вещью.

— Клянусь Геркулесом, ты неправ, Элий Сир! Я не считаю тебя вещью. Я никогда не буду относиться к тебе дурно. Поверь мне, я потребую, чтобы отец платил тебе за работу. Он ведь платил другим ваятелям, когда захотел украсить свою библиотеку портретами великих мужей.

Элий Сир отложил свой резец, отбросил молоток и в изумлении уставился на своего юного господина, который говорил слова, столь удивительные и непривычные для него, что ему даже показалось, будто он ослышался. Но Антоний и в самом деле все это сказал и при этом смотрел на Элия Сира серьезно, без надменной усмешки, какая, по мнению раба, должна была постоянно украшать лицо богатого господина.

— Я верю тебе, господин, — ответил тихо Элий Сир. — Мой соотечественник Публий Сир нередко восклицал: «О, жизнь, долгая для несчастного, короткая для счастливого!» Я всегда думал о том, какая долгая и несчастная у меня жизнь. Но вот ты обнадежил меня, и я подумал: может, она вдруг обернется для меня счастливой, и тогда, пожалуй, она покажется мне слишком короткой…

Они подружились — сын философа Манилия Тегета и его раб Элий Сир. Все чаще Антоний заходил в маленькую каморку Элия Сира и о чем-то беседовал с ним. Зная вздорный нрав вилика Квинта, который, пользуясь доверием философа и слишком мягким характером его матери, был полновластным хозяином в поместье. Антоний в самом начале знакомства с Элием Сиром оградил раба от обид и оскорблений, которые мог нанести ему вилик Квинт. Он предупредил вилика о том, что раб-ваятель — принадлежит только ему, молодому господину, и только он может распоряжаться этим рабом.

Антоний, так же как и отец, не интересовался хозяйством и не вмешивался в дела, которые были ему незнакомы и не всегда понятны. Но как человек мыслящий и по характеру добрый, он не мог не видеть того дурного, что создал вокруг себя самонадеянный и жадный вилик Квинт. Антоний видел, как жестоко вилик наказывал рабов, которые осмеливались в чем-то ослушаться.

Нередко это были просто придирки. Единственно, чего не удавалось злобному Квинту, — морить рабов голодом. Манилий Тегет много раз говорил ему о том, что он не потерпит несправедливого обращения с людьми своего поместья.

Если бы рабы, бесправные, запуганные угрозами вилика, больше знали своего хозяина, они бы, вероятно, решились пренебречь угрозами Квинта и рассказали бы господину о своих несчастьях.

Наказывал вилик Квинт тайно от хозяина. Ни разу голос пострадавшего не донесся до слуха доверчивого Манилия Тегета. Вилик угонял провинившегося куда-нибудь на дальнее поле, туда, где молотили зерно, или на пастбище. И там, наговорив множество страшных вещей и сославшись на хозяина, он нередко сам наказывал плетью, не позволяя ни плакать, ни кричать. Разумеется, люди, работающие за пределами поместья, не получали всего того, что им полагалось по распоряжению хозяина.