Анатолий Мошковский - Трава и солнце Страница 4

Мурлыча под нос все ту же песенку, она повела их к дому.

— А папа обещал достать павлинов — самца и самку, — сказал вдруг Виталик, и отец невольно рассмеялся.

— Зачем же вам тут павлины?

— Для красоты, — сказал мальчик. — Нету птиц красивей их!

Они прошли, чуть пригнувшись, по темному туннелю сквозь зелень, поставили вещи у большого дома с террасами, лестницами, с телеантенной на крыше, и отец с Виталиком и Одик зашагали к дому отдыха «Северное сияние». Одик шел сзади и старался не отставать. Он был слегка напуган всей этой красотой и неизвестностью — удастся ли устроиться? Как у него сложатся отношения с Виталиком? Он, пожалуй, не старше Игорька, но уж слишком независимо держится.

Быстро перебирая тонкими ножками, деловитый и уверенный, Виталик привел их через высокие ворота на территорию дома отдыха: дворец с колоннами, аллеи, клумбы, фонтаны со статуями… Мальчик кивнул сторожу и санитаркам в белых халатах и беспрепятственно провел Одика с отцом по гранитным ступеням в торжественную прохладу дворца. Мимо ожидавших в приемной они проследовали за Виталиком прямо в кабинет.

В глубоком кресле на низких ножках полусидел, полулежал плотный загорелый человек и, закинув ногу на ногу, басом разговаривал по телефону. Стол перед ним был громаден и ошеломительно пуст — лишь ручка да белый листок бумаги — и весь сверкал своей поверхностью на солнце; не то что стол отца у них дома — старый, скрипучий, испачканный чернилами, заваленный книгами и пожелтевшими газетами.

Одик с трудом заставил себя перешагнуть порожек. И, перешагнув, прижался лопатками к стене.

Увидев вошедших вместе с Виталиком, человек — а это, конечно, был сам директор дома отдыха Карпов — быстро кончил разговор, положил трубку на рычаг и улыбнулся.

— Чем могу быть полезен?

Отец ничего не сказал, и правильно сделал: еще напортит! Он протянул Карпову измятое письмо. Тот стал читать, и лицо его из властного и решительного потихоньку становилось все более мягким, понимающим, доступным.

И Одик почувствовал легкость.

— Присаживайтесь, пожалуйста. — Карпов показал рукой на стулья у стола.

Они присели. Оба на краешки стульев. Только Виталик не сел. Он стоял у порога и, видно, ждал, чем все это кончится.

— Благополучно доехали? — спросил Карпов.

— Вполне.

Лицо у отца было красное, напряженное.

— Ваш сосед, Геннадий Вениаминович, — прямо, без перехода начал Карпов и прошелся короткими сильными пальцами по этому громадному, пустынному, сверкающему столу, — прекрасный человек: точный и обязательный. Ненавижу болтунов.

Одик с отцом согласно качнули головой.

— Спасибо вам за труды, — продолжал Карпов, — а в смысле пристанища вот что: к сожалению, на днях должен приехать мой старший сын, так что могу приютить вас только временно, однако твердо обещаю устроить в другом хорошем месте у моих друзей, и тоже у моря.

— Благодарю вас, сказал отец, поспешно встал и суетливо закланялся на прощанье, неуклюже пятясь задом к двери.

Одик последовал за ним.

— Виталик, проводи гостей, — бросил Карпов. — Скажи, чтоб их расположили в комнате Всеволода. До вечера!

Глава 3

КАРПОВ

Они той же дорогой шли назад, и перед Одиком все стояло лицо директора, широкое, загорелое, с твердыми, уверенными глазами. И его стол, и просторный кабинет, блистающий чистотой и порядком.

И Одику впервые бросилось в глаза, что у отца, шедшего перед ним, — измятые брюки с пятном сзади, что они у него вечно сползают и он то и дело подтягивает их; что у него от полноты и несобранности неуклюжая, неустойчивая походка, словно его заносит то вправо, то влево и он неточно знает свое направление и свою цель.

Впереди по-прежнему шел Виталик. Что он за мальчишка? Добрый? Хитрый? Насмешливый? Сдружится с ним?

Что-то не похоже: чешет вперед и не оглянется. Точно и забыл про них.

Комната Всеволода была большая, светлая, оклеенная обоями в крупную золотистую клетку, с широченной тахтой, креслами на тонких ножках и низким столиком.

Видя, как отец с матерью восхищаются комнатой, Виталик, стоявший в дверях, сказал:

— Ничего особенного… Располагайтесь, пожалуйста, — бесшумно прикрыл дверь и удалился.

— Нам бы такую комнату в Москве! — сказала мама. — Жаль, что ненадолго… Вот бы где пожить!.. Оля, ты хочешь есть?

— Я хочу, — сказал Одик. — Может, ее цыпленок остался?

— Замолчи. Я тебя не спрашиваю.

— Идемте к морю, — попросила Оля.

Они распаковали вещи, наскоро поели из дорожных припасов, переоделись — и к морю. Оно было в трех минутах ходьбы от дома, а если быстро бежать по той же Тенистой улице, то, наверно, и в двух. И Одик с Олей побежали. Ограда участков оборвалась, деревья робко отступили куда-то назад, прикрывая ветвями улицу, и здесь Оля, сильно обогнавшая Одика, точно споткнулась обо что-то неправдоподобно огромное и синее. И едва не упала. И остановилась, давая Одику обогнать себя. И замерла.

Это и было море, и начиналось оно от ее ног, от ее легких, с дырочками сандалий, а упиралось в горизонт и поддерживало бескрайнее небо.

А рядом был узкий галечный пляж. Он был сплошь усеян людьми в пестрых купальниках и плавках. Потом подошли мама с отцом. Мама расстегнула сарафан, он упал на камни, и она зажмурилась, засмеялась, взвизгнула и бросилась в сверкающую пену прибоя. Оля тоже скинула платье и, в красных трусиках, худенькая — ребрышки да косточки, — хромая от непривычки на твердых камнях — она-то думала, пляжи бывают только песчаные! — забегала возле воды. Море играло с ней, щекотало пятки, швырялось пеной, кололось брызгами. И казалось свирепо-холодным.

Наплававшись, мама пошла к берегу и протянула ей руку. Оля осмелела, прыгнула через накат и сразу наглоталась моря: ну точно рассольник! Только с горчинкой. Заработала ногами и руками и поплыла рядом с мамой. Отец сидел на полотенце и, широко расставив локти, стаскивал рубаху, а Одик, в больших трусах и майке, белокожий, толстоногий и какой-то весь надутый, бродил в тапках по гальке и с досадой смотрел на нее, Олю.

«Так ему и надо, — думала она. — Пузырь! Бублик! До сих пор не научился… Только притворяется, что хочет плавать… Как же это можно — хотеть и не научиться?»

И, выйдя на берег, Оля спросила:

— А учиться когда будешь?

— Успею, — буркнул Одик. — Сама бы поучилась, а то дергаешься по-собачьи, смотреть противно.

— А тебе повезло, — сказала Оля. — Очень повезло.

Одик, защищаясь рукой от солнца, пристально посмотрел на нее.

— Почему?

— А потому, что Игорька сюда не нужно было везти. Местный Игорек нашелся: есть кем командовать! Ать, два, ать, два! Ни на шаг не отстанет…

— Давно не ревела? — Одик подбросил обкатанный камешек. Видит же, что Виталик не обращает на него ни малейшего внимания, а говорит!..

Оля показала ему язык и пошла к отцу.

После обеда они всем семейством сидели на солнечной террасе в удобных плетеных креслах, и дующий с моря ветер, процеженный листвой сада, касался их соленых от воды лиц и плеч прохладой. Неожиданно появился Карпов. Он легко взбежал по ступенькам на террасу. Крепкий, подтянутый, он был в том же сером костюме и в сиреневой рубахе с отложным воротником. В руке он держал бутылку муската.

— Выпьем за приезд, — сказал он, и тут же Виталик без напоминаний и просьб принес длинные рюмки и в полном молчании поставил перед каждым взрослым, а его молодая смуглая мама — ее звали Лиля — подала тарелку с крупной свежей клубникой, источавшей невыносимо вкусный аромат, и вазу с большими желтыми яблоками.

Одик увидел, как натянулось и застыло отцовское лицо, а мамино, наоборот, оживилось, вспыхнуло и стало невероятно любезным, — никогда не видел его таким Одик! Но и в том и в другом лице было что-то жалкое. Что ж, это и понятно: когда они еще имели дело с таким важным человеком, как Георгий Никанорович? Да и к тому же сильно зависели от него.

Он был из другого мира. Он, видно, знал что-то такое, чего не знали они.

Одик стал пристально разглядывать лицо директора, грубоватое, шершавое, четкое, с широкой мужественной шеей в отвороте рубахи и мужественной поперечной морщинкой на лбу: она, словно с размаху, клином врезалась в его переносицу. Он был густоволос — точно ни одного волоска не потерял за всю жизнь, так мощно росли они на его голове; и чтобы они не лезли на глаза и не закрывали уши, он подстригал их коротко.

— Прошу! — Карпов показал на угощение, и отец с мамой придвинулись к столу. — Ваше здоровье! — Карпов поднял рюмку с золотистым вином.

— Спасибо. — Отец с мамой тоже подняли свои.

Отец выпил сразу всю рюмку, а Георгий Никанорович с мамой отпили по маленькому глотку и поставили на стол. Карпов снова налил отцу, и он теперь не торопился осушить свою рюмку.