Татьяна Постникова - Замечательные каникулы Страница 4

В столовой тётя Катя в первую очередь широко распахнула окна, и утренний ещё свежий воздух заполнил всё помещение.

Тётя Катя заставила нас с мамой умыться холодной водой. Потом усадила за стол и поставила перед нами удивительные японские чашечки, лёгкие и изящные, как лепестки.

– Посмотрите, – сказала она, – на дне чашечки нарисована веточка цветущей сакуры. Обратите внимание, от горячего чая рисунок станет намного ярче. Из такого произведения искусства чай пить – особое удовольствие. А теперь самое главное.

Она сняла с полки небольшую узкую книжечку, раскрыла наугад и протянула мне.

– Машенька, я знаю их наизусть, а ты читай про себя. Это японские хокку. Здесь они несложные. Увидишь, как от них хорошо на душе становится.

«Ливень весенний —Как же преобразился мир!Как стал прекрасен!»[1]

Стихотворение было непонятным, непохожим на стихотворение, но мне понравилось.

– А теперь это, – предложила тётя Катя.

«Вешнее марево.Слива роняет свой цветНа серый камень…»[2]

– Здорово, – сказала я.

– Я рада, что тебе понравилось. А вот это – моё любимое. Прочитай вслух для нас с мамой.

Я прочитала и невольно улыбнулась:

«Лист опавший поймалИ лапкой прижал осторожноСмешной котёнок…»[3]

– Ну вот, теперь можно и чаю выпить, – сказала тётя Катя. Я даже не могу сказать, вкусный был этот чай или нет, но от этого чаепития как-то легко стало на душе, и вновь вернулась радость, которая переполняла меня, пока мы ехали по утренней солнечной Москве. И я поняла, что всё будет просто замечательно и у меня, и у мамы с папой, и у тёти Кати. И у всех на свете. Даже говорящие клопы меня сейчас совершенно не раздражали.

И вот, когда мы наслаждались тихой радостью после удивительного чая, Гусар, лежавший у порога, вдруг вскочил и радостно залаял, завиляв хвостом и повизгивая от возбуждения. Дверь широко распахнулась, и в столовую вошёл дядя Вадим. Он уже был вполне живой, но выглядел ужасно: серые ввалившиеся щёки, покрасневшие, тусклые от усталости глаза.

Тётя Катя поднялась из-за стола и подошла к нему.

– Уже всё?

– Да. Сегодня серые нас забили почти сразу. Катюша, сделай мне, пожалуйста, кофейку покрепче.

– Может быть, тебе лучше прилечь?

– Потом. Ты уже ввела девочек в курс дела?

Тут глаза тёти Кати недобро сузились.

– Нет, дорогой мой. Полагаю, что это надо будет сделать тебе самому. Я этого не смогла даже с помощью Минутыча.

– Ну, что же. Самому, так самому. Но только после кофе.

– Так что у вас тут всё-таки происходит? – спросила мама.

– Лизок, у меня от усталости язык не работает. Сейчас кофейку попью – и всё постараюсь объяснить.

– Давай, а я пока схожу, проверю, как дела у Ивана, как бы опять давление не подпрыгнуло, – сказала тётя Катя и вышла.

А мы с мамой терпеливо сидели и ждали, пока дядя Вадим выпьет свой кофе. А он, как нарочно, пил не спеша, прикрыв глаза и смакуя каждый глоток. Наконец чашка опустела. Дядя Вадим заглянул в неё, чтобы убедиться в этом, потом встал, потянулся с хрустом, и, снова усевшись за стол, сказал:

– Что же, теперь я готов всё объяснить, но, пожалуйста, Лиза, давай договоримся, пока я не закончу свой рассказ, не перебивай меня и не задавай никаких вопросов, какие бы странные вещи я не говорил. Когда я закончу, можешь меня хоть на кусочки разрезать, удовлетворяя своё любопытство. Но до этого – ни слова. Ты готова?

– Но ты хотя бы в двух словах можешь объяснить, что всё это значит? – спросила мама.

– В двух словах не получится, – ответил дядя Вадим, – то, о чём я хочу рассказать, слишком невероятно и сложно. Так что, пожалуйста, наберись терпения. Обещаю, что потом отвечу на любые твои и Машины вопросы.

– Но…, – возмутилась мама.

А бестелесный голос прошелестел:

– Может её обездвижить на пять минут?

– Ни в коем случае, Минутыч. Не забывай, пожалуйста, что это моя сестра.

– Ну, смотри. Хозяин – барин.

– Вадим! – возмутилась мама. – С кем ты разговариваешь?

Я теперь поняла, что было странного в этом голосе. Он произносил все слова совсем без ударения. А ещё было непонятно, с какой стороны он звучит. Но самое главное – в столовой кроме нас никого не было!

Дядя Вадим встал, взял себе чашку, вылил в неё остатки японского чая и спокойно ответил:

– Я ещё не начал свой рассказ, поэтому принимаю твой вопрос. И даже сразу отвечу на него. Лиза, Маша, позвольте вам представить – Время. По старой дружбе оно позволяет нам называть его Минутычем, но это совсем не значит, что с ним можно фамильярничать.

– Ну, знаешь! – возмутилась мама.

А дядя Вадим сказал строго:

– Всё, Лизанька. Теперь помолчи.

Мама плотно сжала губы, скрестила руки на груди и отвернулась к окну, давая понять, что больше участвовать в этом безобразии не намерена. А я почему-то поверила дяде Вадиму. Ведь время реально существует, значит, оно может…

Нет, ерунда какая-то получается.

– Ну, вот и славненько, милые девочки. Теперь наберитесь терпения и выслушайте мой рассказ. Так вот, прежде всего постарайтесь поверить, что наш мир не единственный. Миров существует великое множество. Я даже не знаю сколько. При этом наш мир занимает некое срединное положение и по уровню цивилизации и по своему месторасположению. Хотя невозможно представить, какая может быть география в межмирье… Но как бы то ни было, именно из-за особого положения нашего мира межмировые миротворцы давно хотели включить людей в свою работу. Да, надо сказать, что «миротворцы» – термин неправильный. Никто из нас не создаёт, не творит новые миры. Скорее, мы пытаемся немножко подправить ситуацию в уже существующих мирах, подремонтировать их, так сказать. Но «миропоправлятели» или «мироремонтники» как-то совсем на язык не ложится. Поэтому мы предпочитаем называть себя «миротворцами». На языке ангелов это звучит примерно как «эолелолло», а на языке сатиров как «вжбыхр». Сатиры и ангелы очень опытные миротворцы и наши наставники и учителя. Они на протяжении не одной сотни лет неоднократно приходили к людям, но взаимопонимания не добились. Мы, люди, вообще, как выяснилось, не очень умеем слушать. Не хочу обидеть никого из присутствующих, тем более что это неумение слушать других – общечеловеческая проблема. А ещё сложность состояла в том, что наш мир, в отличие от многих других, окружён плотной оболочкой, и людям никогда не приходилось видеть иные миры, а поверить на слово в их существование человечество ещё не было готово.

Первой удачей миротворцев было обнаружение окна в скорлупе нашего мира. Это окно было обнаружено в Москве, на Дорогомиловской улице на высоте восемнадцати с половиной метров над землёй. А вскоре последовала и вторая удача: в этом нужном месте оказался нужный человек.

Фёдор Павлович Овалов родился в 1919 году в Ленинграде. Отец его был инженером-путейцем, мать – швеёй. Фёдор решил пойти по стопам отца и стать инженером. На студенческом празднике, посвящённом встрече 1940 года, он впервые увидел свою будущую жену Валю Коркину. 22 июня сорок первого года у них родился сын, а 24 июня Фёдор ушёл на войну. Валя и маленький Жека умерли зимой сорок первого в блокадном Ленинграде, и Фёдор решил, что и ему незачем больше жить. После этого он бросался в самое пекло. Единственно, к чему он стремился, – убить как можно больше фашистов, ставших причиной смерти его близких. Удивительно, но при этом он не получил на войне ни одного серьёзного ранения, словно судьба оберегала его для того, что бы он смог выполнить главную миссию своей жизни. Возможно, так оно и было. Я даже почти уверен в этом.

Вернувшись с войны кавалером трёх орденов Славы, Фёдор Павлович решил закончить учёбу в институте. Правда теперь это был московский институт – вернуться в Ленинград он не смог. После окончания института Овалов начал строить мосты, и стал Героем Труда. Как герою войны и труда ему предложили роскошную квартиру в «сталинском» доме на Дорогомиловке. В том самом доме, на пятом этаже которого было «окно» в межмирье. Вот с этого и начинается наша история миротворцев.

Как-то раз к Овалову пришёл сосед Сергей Степанович. Был он страшно напуган.

Этот человек также, как и Фёдор Павлович, потерял во время войны всех близких. С тех пор он стал всё чаще и чаще выпивать.

– Федя, а я сейчас видел зелёного чёрта, – взволновано крикнул он прямо от порога, – видел, вот как прям тебя сейчас вижу.

– Степаныч, завязывал бы ты с этим делом. Видишь, уже и черти зелёные являться стали.

– Да ты что, Федя, да разве ж я… Да я так, только самую малость. Можно сказать, и не пил почти, только понюхал, – неуверенно возразил сосед, испугано озираясь.

– Видно не то ты, Степаныч, нюхал. Смотри, тут и до белой горячки недалеко.

Через два дня сосед пришёл снова. Был он абсолютно трезв, но перепуган до дрожи.