Алексей Югов - Черный дракон Страница 5

Или этот нож. Что в нем творится, подумать страшно! Ведь и в нем, в самом его железе, идут беспрерывное движение, толчея, колебания: молекулы толкают, ударяют друг друга. А в каждом атоме носятся вокруг центра электроны, как все равно земля вокруг солнца. А кто это замечает? Нож гладкий, твердый, всегда одинаковый.

И как это людям не страшно жить, когда они прочитают про все это?

Однажды ее послали в булочную. Она только что оторвалась от книжки. И когда шла, то мостовая не казалась ей такой надежной и прочной, как прежде: в каждом булыжнике молекулы, атомы, электроны — кружение, толчея, вихри...

В булочной, возле прилавка, старая женщина укладывала хлеб в кошолку. Марусе подумалось: «Сказать бы ей, сколько она электронов сейчас в сумку положила!.. Рассердится, пожалуй. Дома ведь не любят, когда говоришь про это...»

Да, в семье и в самом деле начали опасаться этого чрезмерного увлечения наукой. Наконец, отец не выдержал: отобрал у Маруси все ее книжки и запер на ключ. «До осени ты их не получишь, — сказал он. — Бегай на улице, играй, занимайся спортом. Поедешь в лагерь — ни единой книжки!»

Сначала она заплакала, но затем, сказать по правде, почувствовала даже облегчение. Ей и самой подчас было тяжело: она в последнее время не могла, например, съесть яблоко без того, чтобы не вспомнить: «А вот яблочная молекула такая же маленькая против яблока, как само яблоко против всей земли, против всего земного шара». В конце концов, эти неотвязные мысли и рассуждения при всей своей правильности способны были убить вкус и запах любого яблока.

Лето она провела в пионерском лагере под Москвой, в сосновом лесу. Лес был сухой, чистый и светлый, как горница. Когда по утрам играли зорю, то звук трубы звонко отдавался по всему бору. Недалеко от лагеря была река.

Ребята купались, удили рыбу, собирали грибы, землянику, устраивали аквариум; коллекции марок уступили свое место гербариям и коллекциям насекомых.

И редко-редко в течение лета тревожили Марусю мысли о том, сколько атомов было в ягодах, которые она съедала. «А мне-то что? Хоть их сколько будь!» — думала она при этом и усмехалась, щурясь от солнца,

Когда Маруся перешла в седьмой класс, ей снова пришлось услыхать про молекулы, атомы и электроны. Но это было совсем другое.

Раньше, когда Марусю одолевали назойливые мысли, что все предметы состоят из молекул, атомов и электронов, что даже стол, за которым она обедает, незримо кишит, словно муравейник,— все это было ни к чему, а только мучило ее, портило ей жизнь. Ну, атомы, электроны, а что из этого? Какой толк? К чему было применить эти знания? Только бабушку раздражала своими разговорами про все это, больше ничего.

А вот Надежде Павловне они служили безотказно, эти незримые и расторопные слуги. На глазах целого класса она иногда заранее объявляла, что они сейчас будут делать, и не было еще случая, чтобы хоть один из этой неисчислимой и невидимой армии подвел Надежду Павловну и сделал не то, о чем она говорила: до такой степени она изучила их характер!

«Неужели есть что-нибудь такое на свете, чего не знает даже Надежда Павловна?» — думала иногда Маруся Чугунова, глядя, как зачарованная, на свою учительницу.

И однажды на одном из уроков тайная, несбыточная мечта пришла к ней, мечта, в которой даже Катюшке Зайцевой нельзя признаться, хотя Катюшка и умная сердцем и все, все поймет и никому ничего не скажет.

«Хорошо бы вдруг оказаться ее дочерью, — подумала Маруся, глядя на Надежду Павловну. — Как бы ей тогда ребята завидовали!

— Чугунова, о чем твоя мама будет нам сегодня рассказывать? — стали бы спрашивать у нее на перемене. А она еще дома все опыты пересмотрела и сама их научилась делать! Наверно, тогда бы Соня Медведева не очень-то задавалась, что у нее отец — летчик... Да, уж такой матери она бы даже посуду мыть не позволяла: все бы за нее сама сделала. А вечером они уходили бы в кабинет... Обе они в серых лабораторных халатиках с перламутровыми пуговками... Надежда Павловна делает опыты, а Маруся ей помогает: отвешивает на маленьких весах необходимые вещества, складывает из фильтровальной бумаги воронки, фильтрует растворы...»

Как-то после одного из уроков химии на столе оказалось много разных скляночек, приборов и реактивов. Катя Зайцева, Маруся Чугунова и еще одна девочка помогали их относить.

Физический и химический кабинет школы помещался в большой полуподвальной комнате. От цементного пола, от кирпичных стен тянуло сухой прохладой. Было тихо, как в подземелье. Пахло известкой и пылью. Окна были двойные, с решетками и выходили на двор.

Шум улицы почти не достигал подвала. Только иногда цементный пол вдруг начинал дрожать, и дрожь эта передавалась ногам. Это означало, что по улице проносился грузовик.

На полу стояли огромные бутылки в корзинах широкого плетения. Было много застекленных шкафов, да вдобавок еще и большая сводчатая ниша в стене была снабжена полками сверху донизу. И шкафы и открытые полки были заставлены запыленной лабораторной посудой невиданного устройства: таких приборов Надежда Павловна еще ни разу не приносила на урок. Тут были многоэтажные стеклянные воронки-шары высотою около метра; многоэтажные змеевики из стеклянной трубочки; большие фаянсовые чаши и пестики; склянки с тремя горлышками, заткнутые резиновыми пробками с пропущенными сквозь них коленчатыми стеклянными трубочками, и многое, многое другое.

Но больше всего поразила девочек целая связка тонких стеклянных трубок, прямых и высоких, как тростник. Иные из них чуть не достигали потолка.

— Надежда Павловна, а для чего вам такие? — спросила Маруся Чугунова.

— Для чего? А вот сейчас узнаете.

Надежда Павловна взяла из связки одну трубку, надпилила напильничком и отломила. Затем она зажгла спиртовку и, держа отломок серединой в пламени горелки, начала постепенно сгибать его. И — удивительное дело — стекло гнулось в ее руках, словно воск!

Через минуту вместо прямой трубки оказалась согнутая в виде скобы.

Теперь только узнали девочки, откуда в приборах Надежды Павловны и круглые, и прямоугольные, и змеей извитые трубки: оказывается, она сама их изготовляла из этого длинного и прямого «стеклянного камыша».

— А хотите, этот вот отломок можно вытянуть,— сказала им Надежда Павловна, которой приятно было, что они дивились ее искусству.

— Покажите, Надежда Павловна, хотим!

Тогда она снова так же нагрела отрезок посредине и медленно стала растягивать за концы строго по прямой линии. И вдруг на глазах девочек трубочка стала растягиваться, растягиваться, словно леденец, вынутый из горячего чая!

Девочка, стоявшая возле Кати Зайцевой, взвизгнула от восторга и укусила ей плечо.

— Да ну тебя!.. Вот сумасшедшая! — заворчала на нее Катя.

Она поправила на своем вздернутом носу большие круглые очки, отодвинулась так, чтобы подруга могла стать ближе к столу, и сказала:

— Ты бы смотрела лучше да запоминала...

Той было, конечно, нечего возразить, но она все-таки сказала протяжно: «Ну!» — и повела плечом.

Тем временем трубка вытянулась и истончилась настолько, что оба кончика соединяла теперь лишь тоненькая стеклянная ниточка.

— Маруся, закрой колпачком горелку, — сказала Надежда Павловна и вслед за этим осторожно переломила, вернее, даже перервала, трубочку: настолько она истончилась.

И, тем не менее, трубочка была не сплошная: в ней, словно в комарином хоботке, виднелся просвет.

— Надежда Павловна! — вскричала Маруся Чугунова. — Я никогда бы в жизни не поверила, что так можно сделать! Я думала, что их только на стекольном заводе могут вырабатывать!..

Надежда Павловна рассмеялась:

— Вот видите: обыкновенная спиртовка — весь мой завод.

В это время хозяйственная Катя Зайцева повела пальцем по одной большущей колбе, и на запыленном стекле остался след. Ей стало неловко. Однако Надежда Павловна уж заметила след.

— Да, да, — сказала она, смутившись и покачав головой, — ужасно у меня запущено здесь. Прямо-таки стыд... И не знаю, что делать: ни минуты нет свободной... А Васильевна ведь еще ничего здесь не знает: только перепутает мне все...

— Надежда Павловна...

— Надежда Павловна... — сказали одновременно Катя и Маруся и замолкли, почувствовав, что обе хотят сказать одно и то же.

Некоторое время они переглядывались, не зная, которая будет продолжать. Наконец, стало ясно, что говорить будет Катя.

— Надежда Павловна, — сказала она, и щеки ее стали краснее обычного, — можно мы уберем здесь с девочками?

Тогда осмелилась и Маруся:

— А можно мы вам помогать будем... по химии?

Надежда Павловна звонко рассмеялась и так неожиданно обняла их всех троих, что девчонки стукнулись головами.

— Химики вы, мои химики, — сказала она,— да как же это вы помогать-то мне будете, а?..