Ариадна Борисова - Записки для моих потомков Страница 6

Нас посадили на скамейку, дали попить воды и, когда мы немножко успокоились, велели признаваться во всём.

— Вот так история, — сторож почесал в затылке.

— Мы больше не будем…

— Чес-слово…

— Никогда…

— Всю оставшуюся жизнь!..

Сторожу пообещали заплатить за арбузы и разобраться с нами. И тут дядя Гоша вдруг расхохотался:

— Ой, не могу! «Лето, — говорит, — благодать, простите, пожалуйста!»

И дядя Сеня с бабушкой тоже с облегчением рассмеялись.

Нам, конечно, попало ещё как. Сообщили всем родителям. Отец Васьки предложил нас выпороть. Но дядя Сеня сказал, что мы и так уже наказаны собственными животами.

А вечером снова пришел сторож и принес здоровенный арбуз.

— Вот, — сказал он, протягивая арбуз бабушке, — на рынке купил. Наши-то недоспелые. Я тут утром накричал на вас, так что извиняйте…

Его пригласили поужинать с нами. Я хотела убежать, но было велено остаться. Взрослые разговаривали о чём-то, а потом я улучила момент, осмелилась и спросила:

— Дядя Гоша, а у вас на огороде… барабан водится?

— Какой такой барабан? — удивился сторож.

— Страшный, чёрный, в чёрных очках…

Сторож опять захохотал:

— Ну вы меня сегодня совсем уморите! Барабан! Это ж чучело было! Такое же, как у вас, только в моём старом чёрном костюме!

Несколько дней подряд нас донимал дразнилками Сарданин братишка Вовка. Высовывался то из-за поленницы дров, то из куста, кричал: «Огогодный багабан!» и убегал, нахально хохоча.

А репка у бабушки всё-таки выросла. Бабушка разрешила нам самим её выкопать. Репа была крепкая, жёлтая и точно — сладкая как мёд. Мы ели репу с чёрным хлебом и запивали холодным молоком. Это было ужасно вкусно.

Спелые арбузы, конечно, тоже сладкие и уж в сто раз вкуснее маленьких. Но мы поклялись на них вообще не смотреть. Сколько бы нам ни предлагали, мы всё равно не станем их есть. Ни за что, никогда, всю оставшуюся жизнь!

Воспитательные цели

На улице ужасный зной. Я хожу как варёная. Мой друг Васька говорит, что и у погоды иногда бывает высокая температура. Мы посмотрели на термометр — целых тридцать восемь градусов! Наверное, и правда погода заболела, раз у неё такой жар. На небо просто невозможно смотреть: кажется, что солнце расплавилось и расплылось по нему, как масло на сковороде. Даже в загоне у хрюшек, где почти не бывает сухо, земля покрылась трещинами. Поросята тоже томятся от жары и лежат под навесом, стараясь поглубже зарыться в пыль. Иногда их пускают пастись на луг позади дома. Тогда мы с Васькой работаем пастухами, бегаем с поросятами или катаемся на них верхом.

Васька дал им имена по дням недели: Понедельник, Вторник, Среда и так далее, всего их семь штук. Мы всех знаем «в лицо». У нас неплохо получается и дрессировка. Поросята, например, научились проходить сквозь обруч, если им показываешь еду. А ещё, когда мы устаем играть и бегать, Васька включает маленький магнитофон от машины, и они слушают музыку. Честное слово, слушают и даже подпевают, то есть подхрюкивают. Особенно им нравится одна красивая хоровая песня, которая называется «Лакримоза».

Эту песню придумал композитор Моцарт. Я тоже не могу слушать её спокойно. Музыка такая чудесная — от неё у меня в груди что-то кричит, плачет и волнуется. Хочется сделать какое-нибудь прекрасное дело: ограбить банк и раздать все деньги бедным старушкам или взять на воспитание сто человек сирот. И становится стыдно, что я живу как-то не так, и все мы живём неправильно, а можно бы совсем по-другому…

В этот день мы погуляли с поросятами, поплескались в огороде под шлангом, и Васькина мама позвала нас на обед. Суп был горячий, просто ужас! Есть совсем не хотелось. Тем более сверху в супе плавал жареный лук, а я его терпеть не могу. Чтобы не обидеть Васькину маму, я отхлебнула несколько ложек супа и поковыряла вилкой в салате. Ладони у меня сразу стали мокрые, а голова вспотела. Я, кажется, заразилась жаром от погоды.

Васька прикрикнул на меня:

— Валентинка! Питайся! От питания организм становится толще и сильнее, поняла?

Я ещё немного попиталась. Абсолютно без удовольствия, только из вежливости и для силы организма, и нас, наконец, отпустили.

Спасаясь от погодной болезни, мы забрались в большой сарай в глубине двора. Васькин папа называет его по-старинному «амбар», потому что он построен не из досок, а из толстых брёвен. Амбар и сам древний, а брёвна от старости серебристые и все в дырках от выпавших сучков. Там темно, прохладно и сказочно, как в избушке Бабы-яги или в краеведческом музее. Пахнет засохшими кожами, сухими травами и мышами. По стенам висят веники, это Васькина мама заготавливает лекарство «от спины» и «от горла». Под самым потолком прикреплены огромные лосиные рога.

В углах сарая-амбара в беспорядке свалены лопаты, тяпки, колёса, мётлы. На полках стоят банки, пустые и с вареньем. На топчане расстелена медвежья шкура с залысинами. Рядом стоит сундук, оклеенный изнутри красивыми открытками. В нём хранятся кипы старых журналов.

Мы с Васькой удобно устроились на шкуре лысого медведя и от нечего делать поиграли в слова. Это такая игра, когда один человек задумывает слово, говорит его первую и последнюю букву, а второй человек это слово отгадывает. И вот Васька загадал слово на букву «с» с окончанием на «к».

— Наверное, сырок?

— Нет, — ухмыльнулся Васька.

— Сыщик?

— Не-а!

— Ну, супчик…

— Да нет же, нет!

— Что тогда?

Васька хитро прищурился и выпалил:

— Сапок — вот что!

— Глупый ты, Васька! Проверочное слово «сапоги». Значит, последняя буква — «г». Я бы тебе по русскому языку двойку поставила!

Васька насупился. Чтобы он не сердился, я предложила посмотреть картинки в журналах. Разглядывать картинки — моё любимое занятие. Нам встретилась очень интересная картинка с бегущими людьми, на которых заваливались дома, а кругом летели камни и горел пожар. Картинка называлась «Последний день Помпеи», её нарисовал художник Брюллов. Васька немного поразмышлял, как там такое могло произойти, а я предположила, что, должно быть, всё взорвали террористы.

Вдруг из журнала выпала потрёпанная тетрадка. Это оказался школьный дневник. На обложке было написано: «Дневник ученика 3-го класса Соловьёва Васи». Васька сначала сильно удивился: он и есть Соловьёв Вася. А потом сообразил, что дневник — отцовский, ведь у них с отцом одинаковые имена и фамилии.

Мы полистали дневник… Вот это да! Он так и пестрел двойками! Мало того, там были замечания: «Баловался на уроках», «Не записывает домашние задания» и даже «Сорвал занятия»! В конце дневника на табельном листе было размашисто выведено: «По русскому языку оставлен на осень».

Васька ужасно расстроился. Он никак не мог этому дневнику поверить и всё листал его и перелистывал.

— Так вот почему мама говорит, что я весь в отца, — огорчённо произнес он, — но я-то хоть на осень не остаюсь!

Я сказала:

— Подумаешь, всё равно твой папа школу закончил и даже стал почётным шофёром. Мозги же не сразу умнеют, а постепенно. И ты когда-нибудь тоже обязательно поумнеешь.

Ваське расхотелось смотреть журналы. Во дворе его папа колол дрова и складывал их в поленницу для просушки. Он взмахивал над чуркой топором — бац! — и получались аккуратные золотистые полешки. Кожа у Васькиного папы лоснилась, будто намазанная маслом, а на руках, как мячи, перекатывались тугие мышцы.

Васька сел на бревно поодаль и осторожно спросил:

— Пап, а ты в школе хорошо учился?

— Эх-ма! (бац!) — сказал Васькин отец. — Конечно, хорошо и даже отлично! Пятёрки, как чурки, колол!

— А двойки у тебя были?

— Да ты что, брат? Какие двойки? (бац!) У меня их сроду не было!

Васька ещё что-то хотел спросить, но передумал.

Васькин папа сложил поленницу, велел нам подмести щепки и никуда со двора не уходить. Вышла Васькина мама, и они куда-то уехали на уазике.

Мы подмели щепки в кучу. Было невыносимо жарко, пришлось опять постоять под шлангом на огороде. Бедные поросята под навесом совсем сопрели. Мы их пожалели и решили устроить душ. Стали выводить по одному поросёнку из загона и купать из шланга, а они радовались и хрюкали, довольные. Потом мы выпустили их во двор, ведь теперь они были чистые и не могли ничего запачкать.

Свинка по имени Суббота ткнула меня пятачком, чтобы я почесала её за ухом. Пока я разговаривала с ней, Васька оседлал Четверга и закричал: «Ура!» Я, конечно, тут же уселась на Субботу. Мы с Васькой схватили по прутику и бросились в бой! Суббота норовила удрать, но я крепко сжала ногами её толстые бока. Я дралась прутом как саблей! Васька ловко увернулся, глупая Суббота с маху врезалась в дрова, и мы едва успели отскочить — поленница зашаталась и рухнула! А вместе с нею свалилась жердь с верёвкой, на которой сушились три прищеплённые подушки.