Марк Эгарт - Два товарища Страница 6

Настя Познахирко пробежала по двору, мелькая босыми ногами, крикнула:

— Разлеглись, бесстыдники! Другого места вам нет!

Из-за ограды высунулась сморщенная физиономия Федосьи, звавшей Костю завтракать.

— Ладно, сейчас, — отвечал занятый спором Костя.

В эту минуту над морем послышался звук мотора. Мальчики разом подняли головы к небу, стараясь разглядеть самолет. Почтовые машины проходили над городом два раза в неделю, обычно к полудню, и звук был другой. Поэтому опять возник спор: почтовый это самолет или нет? Костя утверждал, что это бомбардировщик.

Сильный, сверлящий воздух звук нарастал. Уже можно было различить фюзеляж и опознавательные знаки на крыльях. Косте, во всяком случае, казалось, что он видит пятиконечные звезды на них. Ослепительно сверкнув на солнце металлическими частями, самолет повернул, оглашая тишину утра ревом мотора, и стремительно ринулся вниз.

— Садится… на воду сядет… гидра! — крикнул Борька Познахирко, расставив длинные ноги-ходули.

Все трое жадно смотрели на снижающуюся машину. Остановилась и смотрела, заслонясь рукой от солнца, и Настя. Одна Федосья трясла головой и продолжала сердито звать Костю.

Самолет не собирался, однако, садиться на воду. Он промчался совсем низко над морем и берегом — как раз в том месте, где стояли три голых мальчика. В то самое мгновение, когда он оказался у них над головой, раздался острый, щелкающий звук. Борька удивленно ахнул и повалился, опрокинув при падении Костю.

Когда Костя поднялся на ноги, он увидел, что Борька лежит скорчившись, держась руками за коленку, возле него расползается красное пятно, а Слава, бледный как бумага, кричит что-то страшным голосом и показывает в сторону забора. На заборе, запрокинув голову, с которой свалился платок, висела Федосья.

Костя непонимающими глазами посмотрел на нее и кинулся к Борьке. Тот стонал, испуганно таращил на Костю глаза и пытался отползти от лужи крови, которую смывала и не могла смыть волна.

Гул самолета удалялся, но все еще слышались короткие пробивающие воздух звуки, а с улицы доносились крики и топот бегущих людей.

Вдвоем со Славой, у которого дрожали и не слушались руки, Костя поднял Борьку и перенес повыше, на траву, потом, за неимением лучшего, схватил свою майку, разорвал на полосы и начал перевязывать ему ногу. Кровотечение уменьшилось, а боль усиливалась. Длинное лицо Борьки посерело под слоем загара, зубы стучали.

— Позови Настю! — приказал Костя Славе.

Настя уже сама бежала к берегу и, увидев брата, вскрикнула, всплеснула руками.

— Не кричи! — строго остановил ее Костя, стараясь быть спокойнее. — Давай перенесем его в дом.

Он начал поднимать Борьку, но заметил, что стоит нагишом перед Настей, и побежал одеваться.

Спустя четверть часа Борька. Познахирко, аккуратно перевязанный, лежал на своей кровати. Настя умчалась за доктором. Старика Познахирко не было дома, он ушел спозаранку на базар. Косте и Славе пришлось остаться возле раненого товарища. Но Косте не сиделось. Он решил, что остаться может один Слава, а он выйдет на улицу узнать, в чем дело, откуда взялся этот чертов самолет, стреляющий в людей.

— Вот! — сказал вдруг мрачным голосом Слава, не проронивший до сих пор ни слова. — Вот, вот! — Круглое румяное лицо его словно сразу похудело, губы задрожали.

— Чего — вот? — не понял Костя и, не дослушав, направился к двери.

Проходя по двору к калитке, он опять увидел Федосью. Ее голова была по-прежнему запрокинута на забор, коричневый, в цветочках, платок свисал складками.

— Федосья! Федосья! — несмело позвал Костя и увидел на ее желтом морщинистом лице черное круглое отверстие, которое облепили мухи. Ему стало так страшно, что он опрометью выбежал на улицу.

Но и на улице было страшно. Возле бульвара лежал ничком какой-то грузный мужчина, а поодаль от него испуганно жалась кучка женщин. Со стороны площади вели под руки молоденькую плачущую девушку. Она вырывалась и кричала: «Мама! Пустите меня к маме!» А на площади стояла санитарная машина, люди в белых халатах что-то делали, но что, Костя не мог разглядеть: милиция не пропускала никого.

Тогда Костя взобрался на ближний забор и сразу увидел всю площадь с темными пятнами здесь и там («Кровь!» — догадался он), женщину, которую несли на носилках к машине, а посреди площади шел человек в форме моряка и держал на руках девочку. Ее маленькие руки и ноги свешивались неподвижно и страшно, как у Федосьи. Моряк подошел ближе — Костя узнал Семенцова. Его обнаженная голова была кое-как перевязана, сквозь повязку проступала кровь.

Оглушительно скрипели немазаными колесами можары, возвращавшиеся с базара, мычали волы, немилосердно подгоняемые владельцами, во весь опор проскакал пограничник в зеленой фуражке со спущенным под подбородок ремешком… Вдруг со стороны горсовета (там на балконе находился громкоговоритель) донеслось: «Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза… Внимание!»

Костя побежал к горсовету. Милиция пропускала свободно, и там уже собралась толпа. Все смотрели на радиорупор. И вот раздался голос, звучавший напряженно, но резко и ровно. Он сообщил о вероломном нападении Гитлера на Советскую страну. Голос умолк, а люди словно еще чего-то ждали и не верили, что началась война.

В эту минуту на балконе горсовета появился полный пожилой человек с коротко стриженной седой головой. Это был секретарь горкома партии Аносов. В городе все его знали, потому что Аносов жил здесь давно: прежде был учителем, потом директором школы, потом его выдвинули на партийную работу. А старики еще помнили Аносова красным бойцом, дравшимся под командой Котовского с врагами молодой республики.

Аносов говорил просто, но умел находить нужные слова. И сейчас, обращаясь к жителям родного города, он нашел именно такие слова.

Костя слушал его, взволнованный и пристыженный. Этой весной Аносов присутствовал в школе на пионерском сборе, беседовал с ребятами, интересуясь, кто как учится. Спросил он и Костю, и Косте пришлось признаться, что по русскому письменному у него «пос». Он хотел объяснить, что преподавательница русского языка Зоя Павловна слишком строга к нему, но что он исправится… Аносов мягко улыбнулся и покачал головой. Потому и было теперь Косте стыдно.

Но опять мысль о войне вытеснила из его головы все другие мысли: «Разве это война? Прилетает самолет, перекрашенный под советский, стреляет в старую Федосью, в Борьку Познахирко, в девочку… Разбойники, вот они кто! Ладно, мы им покажем!» Костя выбрался из толпы и побежал домой.

Дома он увидел тетю Дашу и Епифана Кондратьевича Познахирко, которые несли на руках Федосью. Ее лицо было покрыто коричневым платком. Тетя Даша прошла мимо Кости, будто не заметила его, а может, и в самом деле не заметила. Она шла, как слепая, на ее лице горели красные пятна.

Федосью положили в кухне на ее деревянную кровать за печкой. Епифан Кондратьевич хотел что-то сказать, но не сказал, махнул рукой и вышел. Костя и тетя Даша остались одни.

События следовали одно за другим. По радио объявлена мобилизация и введено военное положение. Горсовет издал приказ о затемнении жилых домов и учреждений. Местный штаб противовоздушной обороны предложил рыть щели, укрытия, заготовлять песок и воду.

Весь маленький городишко был на ногах. Мальчики таскали в мешках и лукошках песок с берега, девушки наполняли бочки, кадки, ведра и прочую домашнюю посуду водой, мужчины рыли щели во дворах и закладывали отдушины в подвалах кирпичом и камнем, домохозяйки заклеивали стекла окон крест-накрест полосками бумаги.

Работы обнаружилось сразу столько, что Костя едва справлялся с ней. А ведь надо еще быть в курсе событий, знать, что случилось и что ожидается, наведаться к Борьке, у которого ногу раздуло бревном, повидать Славу, который весь день ходит как пришибленный. Костя даже накричал на него и обозвал «мокрой курицей». Знает ли он, что сказал Аносов? Все должны быть в строю. А он что делает? Уж не думает ли он держаться за маменькин подол или, чего доброго, прятаться вместе с девчонками в подвале? Костя, во всяком случае, не намерен прятаться.

Пока он помогал тете Даше заклеивать окна и делать светомаскировку, пока таскал песок и воду, в его беспокойной голове возник план, который он хотел предложить Славе и еще одному товарищу — Семе Шевелевичу. Но тут подъехали дроги гробовщика.

Дюжий толстый Данила Галаган, молдаванин, прежде арендовавший огороды за Казанкой, недавно сделался гробовщиком. Он слез с дрог, высморкался и спросил грубым голосом:

— Кого еще? Давай! — Будто за дровами приехал.

Тетя Даша успела вместе с соседками обмыть и переодеть Федосью. Ее положили в новенький гроб; Галаган наколотил гроб и отвез на кладбище. Костя и тетя Даша шли за гробом пешком. Люди останавливались, смотрели на них, старухи крестились и утирали глаза.