Эдуард Веркин - Остров последнего злодея Страница 6

– Что-то тут все равно не так… – прошептала Октябрина.

Я же продолжал убеждать.

– Не забывайте о том, что наш эксперимент даст чрезвычайно интересную информацию! К тому же вы можете выиграть Лунную Карту!

Еще что-то говорил. Улыбался. Размахивал руками. И они сдались окончательно.

– Мы должны посовещаться, – сказал Потягин. – Антон, ты не мог бы оставить нас одних?

Разумеется, я оставил их одних. Отправился купаться. Заплыл на километр, лежал на волнах, качался, как дельфин, наслаждался минутами безмятежности, вполне может быть, даже последними. Скоро начнется кутерьма, скоро послышатся вопли…

Потягин махал рукой, звал меня обратно.

– Мы согласны, – сказал он, когда я вернулся.

– А я и не сомневался.

– Только мне не нравится слово «надсмотрщик», – заявил Потягин. – Оно какое-то…

Потягин затруднился в определении.

– Неприятное, – закончила за него Октябрина. – Мне тоже не нравится.

– Да-да, – присоединился Урбанайтес, – оно неправильное. Давайте будем использовать слово «начальник»!

– Ну хорошо, начальники. Значит, договорились. Фома, дай, пожалуйста, трансмиттер.

Урбанайтес протянул мне прибор. Я размахнулся и зашвырнул его в море.

– Это чтобы не было соблазна сбежать, – пояснил я.

Глава 4

Сахарный прах

Я проснулся.

Услышал море, увидел море, порадовался воде. Как показали дальнейшие события, воде я совершенно зря радовался. Вообще радоваться в жизни ничему не следует. Стоит тебе хоть чему-то порадоваться, как его тебе дается в таком безобразном избытке, что потом и смотреть не можешь.

Вода…

Но это уже совсем потом, а тогда я совершенно чистосердечно порадовался воде.

Боты почувствовали, что я проснулся, ожили. Андрэ принялся варить кофе, жарить гренки и яичницу, выжимать ананасы и готовить мой любимый соус из кедровых орехов и сливочного масла.

– Время? – спросил я.

– Четверть седьмого, масса, – ответил Андрэ. – Ванну готовить?

– Нет, Андрэ, в следующий раз. Сегодня у меня другие заботы. Принеси, пожалуйста, граммофон. И сирену.

– Слушаю, масса.

Андрэ бесшумно удалился, я же выполз из гамака. Немного попрыгал со скакалкой, принялся за завтрак. Кедровый соус получился, надо будет потом взять этого Андрэ с собой. Боты все одинаковые, однако, как ни странно, у разных серий разные способности. Одни на балалайках играют, другие велосипедисты, третьи готовят хорошо. Такие редко встречаются, мне повезло.

Отзавтракав и выпив кофе, я приступил к делам. Первым делом прицепил к звуковой системе граммофон, раскрутил ручку, поставил пластинку. Древний «Марш энтузиастов» – удивительно взбадривающая песня и к случаю весьма подходит.

Скрипучий марш полетел над деревьями. Когда пластинку заело, я взял микрофон и заорал:

– Подъем, лодыри! Солнце уже высоко! Потехин, Ахлюстин, Урбанайтес! Крошка Октябрина, живо ко мне! Поспешайте! Поспешайте!

Поднял с пола сирену, запустил. Сирена была еще хуже «Марша энтузиастов», она вполне могла поднять из земли стадо мертвецов, а мегафоны я развесил чуть ли не на каждом дереве.

Не зря старался. Через пятнадцать минут показались коллеги. Никаких больше рубашечек, никаких шортиков, джинсовые комбинезоны, кирзовые сапоги (еле отыскал – большая в наши дни редкость), рваные соломенные шляпы.

– Доброе утро, сеньоры, – приветствовал я их. – Как спалось?

– Отвратительно, – ответил за всех Потягин. – Что за глупые деревянные кровати?

– Для придания колорита, – пояснил я. – Надсмотрщики… То есть начальники, они как раз и спали на таких кроватях. Работники спали вообще на тростниковых снопах, а питались…

Все четверо поглядели на меня с интересом, а боксер Ахлюстин с аппетитом ротвейлера понюхал воздух.

– Это гренки с кедровым соусом, – пояснил я. – Знаете, кедровые орешки, сливочное масло и одна венгерская травка, получается удивительно вкусно. Главное – правильно пожарить хлеб, чтобы корочка была только с одной стороны, впрочем, мой Андрэ в этом, кажется, знаток…

У кого-то забурчало в животе. Покраснела Октябрина.

– Может, к завтраку приступим? – недобро сощурился Ахлюстин.

– Да, разумеется, вон там стол, под баобабом. Там и котел, вы можете разогреть на огне.

Эти переглянулись.

– Надо было взять ботов, – сказал я. – Они бы все сделали.

Потягин скрипнул зубами и направился к столу. Остальные за ним. Я устроился в шезлонге, велел Андрэ отжать апельсинового сока и принялся наблюдать. Через такую маленькую золотую подзорную трубу.

С костром они провозились долго, хотя я все сделал, чтобы облегчить им задачу, – и дров нащепал и огниво подкинул. Но эти герои умели только языком трепать, пол-огнива перечиркали, прежде чем дымом запахло. Кое-как все-таки согрели, Октябрина принялась раскладывать кушанье по мискам, и тут послышались уже недовольные возгласы.

Я ждал этого. Подошел к ним.

– Что-то не так? – поинтересовался я.

– Это что, еда? – Октябрина брякнула ложкой.

– Конечно. Отличная еда! Кукурузная каша. И кукурузный хлеб. Сплошные белки и углеводы. Это обычный рацион надсмотрщиков. То есть начальников.

Урбанайтес простонал.

– Нам что, теперь все время это есть? – Ахлюстин понюхал кашу. – Эти… белки?

Я щелкнул пальцами.

С этими щелканьями целая эпопея была. Полтора дня сидели со Шлоссером, настраивали ботов на щелчки. Чтобы каждый щелчок, каждый его оттенок отвечал особой команде. Двадцать четыре щелчка накопилось.

Я щелкнул, и Андрэ принес мне ружье.

– Кукурузной каши у нас достаточно, на некоторых пальмах растут орехи и фрукты, в море крабы и рыба. Если захотите шашлычка…

Я потряс ружьем.

– К северу отсюда водятся свиньи. В случае острого белкового голодания можете завалить парочку. Но напоминаю, что ежедневную норму надо выполнять. Если не выполняешь норму – лишаешься завтрака.

И я похлопал Ахлюстина по плечу.

– Как это лишаешься завтрака?! – возмутился Потягин. – Почему?

– Я же вам говорил – наш эксперимент в точности воспроизводит быт сахарной латифундии. А там все было жестко. И чтобы достичь результатов, надо приблизиться к реальным условиям… Кстати, через двадцать минут начинается рабочий день. Пейте кофе.

– Тоже кукурузный? – брезгливо спросил Ахлюстин.

– Ячменный, – поправил я. – Очень питательный и бодрящий. Обеда вам не полагается, сухой паек можете получить у Андрэ. А теперь вперед! К новым трудовым подвигам.

И я стрельнул из ружья в воздух. Коллеги вздрогнули и загремели ложками, после чего разбрелись по своим участкам. А я еще некоторое время сидел за столом. Делать мне особо было нечего – до вечера, во всяком случае. Эксперимент – штука такая, особая. Как ком с горы – катится сначала медленно, зато потом, набрав массу и обороты, летит так, что не остановить. Поэтому первые дня два-три беспокоиться не придется, можно дышать, можно думать.

После завтрака я плавал. Час. Тупо, туда-сюда, туда-сюда, как крокодил. Это чтобы аппетит нагулять, с аппетитом у меня в последнее время туго, то ли предчувствия, то ли еще чего…

Аппетит нагулялся, я с удовольствием перекусил креветками по-гавайски, смешал себе коктейль, расслабился и даже вздремнул под шум волн. И даже не вздремнул, а полноценно выспался.

Потом читал Мессера. Какой ум! Какая книга! Пиршество духа, честное слово! Так проникнуть в глубь семантических дебрей! Читал про «напряги», читал про «кидалово», читал про «лохов». Про лохов особенно понравилось – все эти мои друзья стопроцентные лохи, так завтра им и скажу. А какие производные от слова «лох»! Какая мощь, какая энергия! Поэзия!

В шестнадцать ноль-ноль меня побеспокоил Андрэ. Солнце клонилось к закату. Я выпил ультразеленого чая и направился на плантации взглянуть, как там да что, куда жизнь катится.

Начал с Октябрины, ее фронт работ был ближе всего ко мне.

Плантация – штука простая. Прямоугольное поле, амбар. Даже не амбар, просто навес – чтобы тростник складировать. Тростник у нас хороший – за ночь не только отрастает, но и распадается в прах. Вернее, в сахар, в сахарный прах.

Для ботов никакого барака не было, они могли ночевать и в поле. Еще избушка для надсмотрщика – чтобы Октябрине было где погреть натруженные кости.

Столб еще.

И тростник везде.

Сахарный тростник весьма похож на тростник обыкновенный, только потолще и повыше. И цвет такой невеселый, казематный какой-то. Заблудиться в нем легко, зайдешь на три метра, и все – потерялся, растет стеной. Одним словом, растение угрюмое, для удовольствия такое выращивать не возьмешься. И вдоль тростниковой стены выстроились все двадцать ботов.

Они дружно и неумело размахивали мачете, врезались в начавшую уже коричневеть растительность. Еле-еле, никакой производительности. Я поискал Октябрину. Не видно. То ли зарубили ее, то ли сама зарубилась. Денек сегодня был жарковатый.