Олег Верещагин - Ох уж, эти детки! Страница 7

А шел я, раб Божий Кузьма, лесом два десятка ден, да еще ден сверх, великим опасением, шел, где один диекий зверь ходит. И ел ежа, и змею ел, и всяку нечистую ядь, что православному есть невелено, ел по тяжкому голоду, и без сна вовсе измучался — темным временем лежу под подводою, с пищали руки не снимаю; сучок в лесу вздрягнет — а мне чудится, убогому: подбираются недобрые люди. А от тех воровских ляцских людей были мне докука и опасение, так что и вздохнуть немочно иным временем. Пуще смерти страх был — сгину, и сгинет со мной казна немалая, что людьми нашими на доброе дело по грошику собрана. Еду лесом, а сам-то молюсь: дай, Господи, сгинуть, а то ведь встану на том свете перед товарищами полегшими, будут они мне в глаза плевать, а я утереться не осмелюсь, раз не сберегу богатства для дела нашего… А беси-то так и вьются вкруг, так в ухо шепчут: бросай путь, заворачивай куда-нито, с той казной проживешь боярином, безбедно,

сыто да в роскоши! Сплюну им в харю за плечо, перекрещусь, да и дале еду.

Да вот видно и не доехать мне. Вчерашним-то днем стрелили по мне из пищали скровзь листву на броде, и вошел свинец мне в бок — глубоко-т. А следом ляцкие воинские люди числом четверо из лесу на меня псами злыми кинулись. Взмолился я Господу, и дал он мне силу: стрелил я по ляхам тем из пищалей, из обоих пистолей, и двух до смерти застрелил. А другие двое налетели на меня, и шаблями по голове били, и по рукам, коими закрывался, и отсекли мне клок кои с волосом да ухом левым, и персты на шуйце отняли. А я, сирый, боли не вчувствовал, и бок-то зажал рукавом, и стоял, и шаблей от н6их с подводы отмахивался, и одно кричал: "Господи, помоги!" И внове Господь дал мне силу, и срубил я людишек ляцких до смерти. А после нутро изверг и без разума упал, и лежал долго — так-то тягостно было людей живых саблей пластать… Прости их Господи, как простил врагов своих, ибо и эти не видели, что творили, и сгинули на чужой земле — пожалей их…. А мне идти дальше вовсе невмочно. Схороню казну, пока есть какая сила, да и поеду легко к людям — даст Бог, выберусь к православным, и им передам грамотку эту и тайну великую и путь обскажу. А коль и того не возмогу — спрячу грамотку где-нито. Простится ли мне — не ведаю, а только что мочно было — сделал я, теперь же сил не стало, видит Бог, и простите мне грех мой, братия убиенные. Мне ответ держать, не довез я казну. Помоги, Господи, к людям выйти и слово сказать единое, а там бери меня к себе. Как будет светлый государь на Руси, так он отца моего и мать, и сестер младших защитой не оставит. Горько, что не увижу их более. Умираю я, раб Божий Кузьма сын Иванов, шестнадцати годов отроду, за Русь, за веру православную. Худым словом не поминайте. Русскую землю Бог от напастей спасет. Аминь….

… В комнате Макса наступило полное молчание, только сердито и асуплено сопел Юрка. Всем четверым живо представился дремучий, лес и окровавленный человек, почти их ровесник, сидящий на телеге. Вот он выводит последнюю строчку — своей кровью на клочке ткани, отпоротом от рубахи — мутным, пропадающим взглядом смотрит по сторонам и, придерживая бок замотанной тряпкой рукой, сползает с подводы. Стоит, покачиваясь, потом берет лошадь под уздцы и ведет в чащу. Он так и не доберется до….

— А ведь он погиб… — каким-то тонким, незнакомым мальчишкам голосом сказала Саша и отвернулась к стенке, провела по ней пальцем.

— Это было давно, — хмуро ответил Макс, перебирая листки распечатки.

— Но ведь это было, — заметил Федор. — Здесь было. ЗДЕСЬ.

— Надо найти этот клад! — подал голос Юрка. Старшие воззрились на него, и он, удивленно ответив им таким же понимающим взглядом, повторил: — Надо найти этот клад и построить парк, а в нем памятник этому стрельцу. Тогда все будет честно, и он попадет в рай, разве нет?

— А ведь устами младенца глаголет истина, — заметил Макс, и Юрка так просиял, что пропустил мимо ушей «младенца». — Тем более, что на обратной стороне есть схема.

— Так распечатай ее, что сидишь?! — рыкнула Саша. Макс пожал плечами:

— Уже.

…Позже Федька ругательски ругал себя за то, что понадеялся на штаб, оставив в нем записку, натруску, и даже распечатки. Когда вечером ЮК — уже в полном составе — собрался у Гридневых, верстак был пуст. Конечно, в компьютере Макса данные оставались, но оставался и тот факт, что ученым, властям, вообще кому бы то ни было, предъявлять было нечего. А текст на компьютере можно набрать любой.

История оставалась еще более загадочной и печальной от того, что к верстаку сбоку была пришпилена канцелярской кнопкой записка довольно таинственная, хотя и современная. Вырезанные из газеты буквы, наклеенные на липкую основу для ценников, гласили:

ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ТОРФЯНЫХ БОЛОТ.

ГЛАВА 4

ЙОУ, В НАТУРЕ

По мнению Женьки Звягина Жизнь была устроена несправедливо, но вполне объяснимо.

Без денег жить плохо. Есть люди, у которых денег много, есть — у которых мало. Те, у которых их много, эти деньги украли, потому что честно много денег не заработаешь. Это Женька видел на примере свое матери, которая на двух работах едва-едва получала достаточно, чтобы они с Женькой могли существовать. Жизнью это было трудно. Если красть, то можно попасться — если, в смысле, красть у государства. Если красть у людей, которые бедные, то это стыдно и глупо. Если у тех, кто богаче, то могут просто убить.

Поэтому выхода как такового не было. Поэтому за свои тринадцать лет Женька ни украл ни копейки ни у кого. И по этой же причине он мечтал разбогатеть. Сильно, но честно, если это возможно. Даже не столько для себя (он бы только хотел компьютер и мотороллер-скутер), сколько для матери, чтобы она не ломалась по двенадцать часов, а жила, как ей хочется, одевалась, во что пожелает. Может быть, даже нашла мужа — Женька был бы не против. Мать ему было жалко так, что по ночам, думая о ней, он иногда кусал подушку и плакал, хотя даже себе не любил потом в этом признаваться.

Жизнь стала казаться чуть более справедливой, когда год назад Звягин познакомился с Максом Ковалыком, который был на класс старше, а через него — с ЮКом в целом. В этой компании Женька не ощущал себя ни лишним, ни ущербным, а был построен тем, кем должен быть тринадцатилетний пацан: веселым, шумным, достаточно беззаботным существом, у которого нет черных мыслей. И ему было плевать, что Макс может тратить на себя суммы, сравнимые с зарплатой матери Женьки (все равно он тратил их на всех Юков), а Лешка Степанков, например, даже того, что Женька имеет, лишен — живет у какой-то дальней родни, которой в пень не уперся, и поесть нормально может только тут, в штабе…

Федьку Гриднева Женька боготворил, хотя и не знал такого слова. Такие пацаны раньше встречались ему только на телеэкране, да и то в основном в старых советских фильмах, которые Женька иногда смотрел. За таким можно было пойти и в огонь и в воду. и если еще этим утром кто-то сказал бы Женьке, что он обворует Федьку, Женька не в шутку полез бы в драку.

Этот случай из тех, про которые в милиции говорят: "Так получилось…" — и "дяденьки милиционеры" не верят… а зря. Бывает, что руки работают независимо от головы, которая вообще выключается.

Он зашел в штаб, как к себе домой. То есть — как обычно. Никого не было; Женька вообще-то хотел рассказать, что тополя допилили и поинтересоваться, что «командование» намеревается делать дальше. Обнаружив, что штаб пустует, Женька послонялся внутри, поворошил бумаги на верстаке…

…И сейчас сидел перед телевизором, перебирая их и размышляя, что же ему делать дальше и как быть. нет, его не беспокоили мысли о каком-то там погибшем стрельце. в конце концов, Женька не знал и не стремился узнавать, как звали его прадеда, посмертно получившего Славу третьей степени за Курскую Дугу, так что уж заглядываться в дальние дали… Но вот то, что он обокрал Федьку, не давало покоя.

"Верну, — тоскливо подумал Женька. Тоскливо — потому что перед его мысленным взором стоял киношный сундук, сквозь прогнившие бока которого просыпались и лежали горкой на каменном полу золотые монеты. — Скажу, что взял просто посмотреть." Он вздохнул, сложил бумаги и ткань стопкой и взглянул на экран. Там длинноволосая крашеная блондинка с большим ртом и почти без лба, закинув одну длинную ногу на другую, брала интервью у какого-то пузана с доброй довольной улыбкой радушного хомяка.

— Согласитесь, это довольно странное хобби для делового человека, хорошо известного в бизнес-кругах обоих наших столиц и даже за пределами этой страны, — щебетала блондинка в лад подсказкам, идущими к ней прямо в крошечный наушник. — Поиски кладов — разве это

занятие для продвинутого бизнесмена?

— Абсолютно нет, — весело и беззлобно отозвался хомяк. — Более того: в какой-то степени убыточно… — он развел руками, как бы приглашая всем посмеяться над столь странным хобби. — Я за всю свою жизнь нашел всего два клада, представьте, хотя занимался этим каждую минуту. Сколько же раз меня надували!.. — и он вновь без злобы, с юмором махнул рукой.