Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов Страница 7

— Мудрость не терпит шума, — заявила правая сова, трепыхая крыльями. — Хорошо обдумай содеянное ночью, — сказала сова-визави.

Воцарилась тишина.

— Ну, с вами ясно, — подытожил я. — Очень содержательно! На всё пойдёте, только бы кусок изо рта выдрать. Не смешно. Хищники. Сычи несчастные.

— Опасссно не видеть знаков, — вдруг хором сказали совы, изрыгая пыль. Воздух в улице-коридоре сделался вязким и дымным. — Опасссно призывать, остерегись пяти дней! — И барельефы умолкли.

— Кино бесплатное, — тонко заметил я, — гудки в тумане.

— Слепому свет не в помощь, — насмешливо сказал некто сверху.

Гермес, склонив лик книзу, рассматривал меня серыми глазами. Я покопался в сумке — обёртка шоколадки радостно прошуршала у меня под рукой.

— Богу Гермесу совершаю жертву, — склонился я и подбросил батончик вверх. Всё так же, презрев козни и законы физики, он растаял совершенно и бесследно. — Чествую тебя шоколадкой, — сказал я и поклонился ниже.

Воздух сгустился ещё сильнее, и волосы у меня намокли от тумана.

— Я бы тебя подучил кое-чему, — сказал Вестник, являясь сверху. — Грубовато всё. Аматорство. Но ты — интересный сюжет. Так что, пойдём?

— Бабушка заругается, — виновато пискнул я, — велела ни ногой. Она герметиков на дух… Ой…

— Твоя правда, — делано равнодушно заметил именуемый Меркурием. — Предпочту не связываться. Вы известные скандалисты. Пойдёт потом копоть… Этот крик… Интриги. Ноты зря не слушаешь птичек, они дуры только с виду, своё дело знают. Просвещают. Зрят. Чуют. Ты уразумел, что они сказали?

— Выход там, где и вход, — ответил я, — тут такая улица просто.

— Тут всё далеко не просто, — заметил истаивающий Трисмегист. — Твои, извини меня, выводы — дилетантство. Ты хоть иногда, извини меня, оглядывайся на содеянное, что ли.

С этими словами он исчез, маскарон на фронтоне застыл безгласый.

— Оглядываться нельзя, — сказал я. — Открутят всю голову.

Маскарон в замочном камне, с тигровой шкурой на голове, моргнул, соглашаясь — что ему оставалось делать.

Где-то высоко над головой хлопнула форточка, встрепенулись голуби, и зашаркали по улице-коридору пешеходы. Ветер всколыхнул туман, принеся запах бензина и прелых листьев.

В «Детский мир» я не пошёл, ёлочные игрушки начнут продавать только через месяц. Впереди был книжный…

Я люблю книжные магазины, там пахнет покоем и путешествиями, кто сказал, что путешествовать не следует с комфортом? Британцы бы поспорили. К тому же над дверью этого книжного колокольчик — буржуазный, наверное, бронзовый, и как тут пройти мимо?

Что за ноту выплёскивают дверные колокольчики? Скорее всего, ре.

— Иди уже сразу наверх, — отозвалась укутанная в крупновязаную кофту продавщица, глядя на меня сквозь толстые линзы очков. — Поройся. На третьей полке.

— Свиньи роются, Марта Витальевна, — оскорблённо заметил я. — И вам доброе утро.

— До третьей полки они не достают, — успокоила меня Марта Витальевна, оторвавшись от кипы плохо пропечатанных накладных, вперемешку с фиолетовыми копирками. — Действительно считаешь утро добрым? — Она сняла очки. Взгляд её сделался беспомощным, и лицо словно оттаяло.

— Не каждое, — сознался я.

— Тогда ступай в подсобку, — снизошла она, — там Вера Ивановна и кофейник…

— Неравные силы, — заметил я. — Спасибо, я сначала книжки гляну.

— Как знаешь, — сказала Марта, — только сиди там тихо минут двадцать. И не топай. Я тебя прошу.

В магазине было тихо и темно, пахло кофе, и слышно было, как натужно веселится в телефон Вера Ивановна, повторяя: «Ха-ха-ха! Алё? Это вы, Роберт? Нет?! Палсаныч?! Нет? Ах, Елена Васильна! Ха-ха-ха! Тогда мне Вячеславсемёныча дайте. Алё? Да! Конечно, да! Ха-ха-ха! Да, конечно! Конечно… Как в апреле?! Вот ещё чушь! Нет! Я никогда не хожу в отпуск в апреле. Что это за отпуск — в апреле? А когда тогда пляж?»

Колокольчик над дверью попытался звякнуть ещё раз — как-то неестественно тихо.

Никакого ре, сплошной хрип, словно при удушении.

На второй этаж ведёт тёмная деревянная лестница вдоль стены, и она странно гудит под ногами. «Мезонин» книжного в Пассаже освещают похожие на дольки апельсина полукруглые окна, от пола и почти до потолка помещения — в них много филёнок и надтреснутых стёкол, подклеенных лейкопластырем. Тень от окон на полу напоминает игру в крестики-нолики или клинопись.

На втором этаже пахнет пылью, старой бумагой и почему-то воском и кожей. Воображаешь себя диккенсовским дитём с чердака в ожидании встречи со Сверчком, например, — встречаться с остальными как-то не хочется.

Я глянул на дремлющие безмятежно полки. Потускневшее многоцветие… Лестница скрипнула и попыталась прогудеть, нетипично — через ступеньку. И словно против воли. Я подошёл к шкафу, тёмному и солидному — от потолка до пола. «Букинист» — было написано над ним чёрными и красными буквами. На полках именно таких шкафов можно найти всё, что бывало на свете белом, всё, что есть, всё, что будет, всё, что может быть, и кое-что сверх того.

Внизу звякнул колокольчик, и хлопнула дверь — в магазин вошли покупатели.

Лампочка под потолком моргнула.

Я потрогал корешок обтянутой чёрным книги, на ощупь она была шероховатой. Пуговица на обшлаге зацепилась за полку, я дёрнул рукой, шкаф скрипнул, я дёрнул рукой ещё раз, рукав отцепился; треснула нитка, покатилась по полу пуговичка. Из верхнего ряда высунулась книжка, побалансировала мгновение, словно раздумывая — и свалилась вниз, саданув меня по макушке.

— Коварство какое, — проворчал я. — теперь ещё лезть наверх. Блин.

— Как ты там? — крикнула снизу Марта. — Прислать Веру Ивановну?

— Нет! — отозвался я. — Только кофейник…

Книжка валялась, распахнутая посередине, напоминая распоротую перину. Я уселся прямо на полу, презрев пуфик. Потёр голову. И придвинул к себе книгу…

«Иван Рак. В стране пламенного Ра. Легенды и мифы Древнего Египта», — прочитал я на обложке. Разворот гласил:

«Ка — подобие человека, его Двойник. Человек и его Ка похожи, „как две руки“, — поэтому слово „Ка“ пишется иероглифом, изображающим две руки, поднятые кверху. Ка изображается или точно так же, как и сам человек, или в виде тёмного, похожего на тень силуэта. После смерти человека Двойник-Ка обитает в его гробнице. Ему приносят жертвы в заупокойную часовню. В то же самое время Ка живёт на небесах и ни в земной, ни в потусторонней жизни с человеком не встречается».

— Хочешь кофе? — спросила Марта. — Чего ты сидишь на полу? И что тут так упало?

— Настроение, — буркнул я. На темени вызревала шишка.

— Жертвы есть? — осведомилась она.

— Только разрушения, — ответил я и взял у неё чашку с кофе. — Деревню Гадюкино смыло…

Марта отхлебнула кофейку.

— Я бы не советовала тебе эту книжку, — заметила она, — ты сказки, наверное, перерос. А вот это действительно интересно. — И она сунула