Марк Эгарт - Два товарища Страница 8

Он хотел сам спуститься, чтобы растолкать этих горе-моряков, но не покидать же вахты! От волнения Костя не мог стоять на месте, то и дело поглядывал в бинокль на далекий огонь в море. «Что бы это могло быть? Пожар или бомба угодила? Может, мина? А катер где? Наверное, там. Узнали и двинулись в два счета… вот это моряки!» Костя с нетерпением ждал известий. Наконец внизу послышались торопливые шаги.

— Славка?

— Я.

— Ну что?

— Ничего. Они сами знают. А меня прогнали. «Марш, говорят, домой, не твое дело». А что горит?

— Какое-то судно.

Заскрипела лестница. Слава взобрался на крышу и с жадностью приник к биноклю.

— Здо́рово горит… танкер, должно быть… Гляди, это нефть, я думаю.

— Какая нефть? — Костя недоверчиво взял бинокль, недовольный тем, что Слава заметил что-то такое, чего он не заметил. — Никакой не танкер, баржа, по-моему. Где твоя нефть?

Однако Слава продолжал утверждать, что видит горящую на воде нефть. В разгар спора Костя вдруг дернул товарища за руку:

— Смотри, а это что?

Позади них, за городом, далеко-далеко в степи, поднималось бледное зарево.

— Да ведь это луна! — воскликнул Слава.

Но он не знал того, что знал честно бодрствовавший на вахте Костя: что луна уже зашла. Костя безмолвно смотрел на зловещий багровый отсвет, падавший на город от далекого зарева в небе. Томительное предчувствие беды сжало его сердце.

— Это не луна. Это… немцы, — сказал он дрогнувшим голосом.

Далекое зарево вызвано было пожарами. Вражеские самолеты подожгли хлеба, щедро уродившиеся этим летом. Хлеба горели, и отблеск пожаров виден был за десятки километров. Но жители города узнали об этом лишь утром. А пока, проснувшись, они с тревогой смотрели на красное, будто раскалившееся от огня, небо. Они оборачивались к морю, там по-прежнему была ночь, и в ночном темном море горел и дымил, как факел, тонущий танкер. С него пограничники спасли и доставили на берег мокрых обожженных людей.

Весь следующий день со стороны прибрежной дороги и дальше, из степи, доносился необычный, сильный, ни на минуту не стихающий шум. То двигались на запад войска.

Изредка ветер доносил с запада отдаленный гул — то ли гром гремел, то ли пушки стреляли. И опять стихало. Дорожная пыль, взбиваемая тысячами ног и колес, стлалась по степи, густая и горькая, как дым пожарищ. Солнце едва пробивалось сквозь эту дымовую завесу.

Война, война… Все говорило о ней. Возле городского военкомата толпились призываемые в армию. В здании горсовета обосновался штаб воинской части, и связисты тянули провода полевого телефона, разматывая тяжелые катушки. С треском подкатывали запыленные мотоциклисты с донесениями.

И опять — теперь прямо через город — шли войска. Загорелые, крепкие пехотинцы в гимнастерках и в касках, вскинув винтовки на ремни, могучие танки, сотрясавшие своей тяжестью улицы маленького города, батареи на тягачах, зенитные установки, саперные части… И вся эта сила двигалась на запад, на запад, в бой!

— Если бы мы были старше! — восклицал Костя.

— Ну и что? — рассудительно, как всегда, возражал Слава. — Все равно требуется подготовка.

На это Косте нечего было ответить. Но он не мог, не хотел оставаться в стороне, ему было стыдно. И Слава понимал его.

Под вечер доставили раненых с пограничной заставы, которая первой встретила врага. Это были женщины, дети — и ни одного мужчины. Пограничники остались там и дрались до последнего. Рассказывали, что командир заставы, раненный в обе ноги, подполз к пулемету и в упор срезал вражеский пикировщик.

Раненые прибивали в город всю ночь. Школу отвели под временный госпиталь. В классах расставили койки, в учительской устроили операционную. Костя и Слава вызвались было помочь, но им сказали, что обойдутся без них. Они пошли в военкомат, но и там они не были нужны, а пионервожатый, к которому они обратились, ответил, что ждет указаний.

Но Костя не желал больше ждать и слоняться без дела. Он решил обратиться прямо к секретарю горкома партии, к Аносову. Может быть, он его помнит: ведь он разговаривал с ним весной. И пусть Аносов скажет, должны ли пионеры в военное время сидеть сложа руки?

Несколько часов Костя дежурил возле горсовета (там, на втором этаже помещался горком партии). У подъезда стоял часовой и не пропускал его. Здесь находился теперь военный штаб. Все-таки Костя ждал. И дождался. Аносов вышел в сопровождении военного. У обоих были озабоченные лица. Военный что-то говорил, Аносов внимательно слушал. Так внимательно, что не заметил Кости, хотя тот изо всех сил старался попасться ему на глаза. Видя, что Аносов вот-вот уйдет, Костя — будь что будет — загородил ему дорогу.

— Товарищ Аносов… Петр Сергеевич… Я к вам, то есть мы, пионеры пятого «Б» класса… Вы у нас были весной. Никто на нас не обращает внимания, а мы хотим, то есть мы обязаны, раз война! — выпалил Костя единым духом, весь красный, потный, уже страшась своей смелости, но не желая показать этого, а желая показать обратное: что он, Костя, серьезный молодой человек и обращается по серьезному делу.

Аносов остановился, с удивлением разглядывая рыжего взъерошенного мальчика. Он спросил:

— Как тебя зовут? Костя Погребняк? А-а… — На усталом, озабоченном лице секретаря промелькнула улыбка. Может быть, он действительно узнал Костю?

К огорчению Кости, так хорошо начавшийся разговор был прерван военным, который нетерпеливо сказал:

— Поехали.

Лицо Аносова снова сделалось озабоченным. Он шагнул к машине и, открыв дверцу, обернулся к Косте:

— Вот что, друзья-товарищи, помогите-ка раненым. Пишите им письма, читайте газеты… доброе дело сделаете!

С этими словами Аносов уехал.

Костя был горд свыше всякой меры. Обратиться к самому секретарю горкома партии, побеседовать с ним запросто и получить от него совет, указание — это не всякий сумеет. Слава, к которому поспешил Костя, полностью оценил успех товарища, однако заметил, что следует сообщить пионервожатому. Пошли к вожатому. Тот одобрил инициативу ребят. Решено было взять шефство над ранеными. После этого все трое отправились в госпиталь.

Начальник госпиталя, маленький толстый военврач в очках, был занят и коротко ответил:

— Ладно. Два раза в неделю, от часа до трех. Только не сорить и не шуметь. Обратитесь к дежурному.

Ребятам выдали длинные, не по росту, халаты, и они вошли в хорошо знакомый им пятый «Б» класс, в котором помещались теперь тяжелораненые.

Вид раненых поразил Костю. Желтые, заострившиеся, словно высушенные болью лица с остановившимся, тусклым или лихорадочно блестящим взглядом, запах гноящихся ран, мучительные стоны… Так вот, значит, какая она, война!

Со стесненным сердцем смотрел Костя на раненых. Он ступал на цыпочках, боясь потревожить их, нерешительно оглядывался, пока, наконец, не присел возле одной из коек.

— Здравствуй, друг… как тебя звать? — еле слышно произнес раненный в голову боец.

Костя ответил и предложил ему почитать газету. А может быть, он хотел бы написать письмо родным?

— Письмишко неплохо бы… — Раненый с трудом повернул забинтованную голову в сторону Кости: — Ты, малый, в каком классе учишься? Пять кончил? Стало быть, должен грамотно писать.

Костя почувствовал, что краснеет.

— Напишу как надо, — ответил он мрачно и переменил разговор: — А где вас ранили?

— На переправе. Налетел он и давай садить, только держись! Ну, и ему дали.

Раненый рассказал о товарище, который сбил вражеский самолет, и о других бойцах, а о себе — ни слова. Косте это понравилось. Он достал припасенные бумагу, карандаш и принялся писать письмо под диктовку.

В третьем часу Костя и Слава покинули госпиталь, очень довольные новой деятельностью и не подозревая, что больше им не придется увидеть своих новых знакомых.

В это время Аносов находился на берегу Казанки. Он приехал сюда вместе с комиссаром пехотной части, оборонявшей ближний участок фронта. Вчера городской комитет обороны обратился к населению с призывом выйти на строительство оборонительного рубежа. Аносов побывал на мельнице, на рыбзаводе, в железнодорожных мастерских, на собрании домохозяек, и теперь горожане, вооруженные кирками, лопатами, ломами, рыли окопы на левом берегу Казанки.

Берег был возвышенным. Отсюда далеко открывалась степь, ровная как стол, кое-где изрезанная оврагами. Комиссар обратил внимание Аносова на эти овраги: они могут послужить укрытием для противника. Комиссар предупредил, что окопы должны быть готовы к вечеру, и уехал.

Аносов обошел линию сооружаемых окопов, поговорил с людьми. Он не скрывал от них серьезности положения: пусть каждый помнит, что и от него зависит судьба родного города. Лицо Аносова и сейчас оставалось спокойным, лишь изредка в его глазах появлялось напряженное выражение, и тогда было видно, чего стоит ему это спокойствие.