Мирча Сынтимбряну - Большие каникулы Страница 8

Видя, как ты взволнован и как Бегаешь, высунув язык и стараясь усвоить все эти понятия, я молчала, словно воды в рот набрала, даже когда понятие «удар в штангу!» поразило меня, как громом, прямо в голову, отбросив кувырком на несколько шагов, когда другое понятие — «подошва» — ободрало мне кожу и когда практическая работа под названием «пеналти» вдребезги разбила чернильницу, забрызгав меня всю, с ног до головы…

Видно, так полагается в седьмом классе, так принято на физике, — говорила я себе, с нетерпением ожидая конца первого урока. И вот, под звук свистка наступила перемена… Ну, слава богу, сказала я себе, сейчас будет химия… Я получу новые знания.

Ты в самом деле взял меня и понес… на другой конец поля. Так я узнала, что по химии нужно «сменить ворота». Скоро, под новый свисток началась химия. Я ждала, затаив дыхание. Но, к моему величайшему удивлению, вскоре выяснилось, что этот новый предмет удивительно, невероятно похож на первый. В точности, ну в точности те же понятия: «Удар! Гол! Рука! Штрафной! Офсайд!»

Что же сказать о моем удивлении, когда на третьем уроке — алгебре — мне довелось услышать то же самое. Добавилась лишь математическая формула «4:0», которая — я это поняла — наполнила тебя счастьем и гордостью и принесла тебе всеобщее уважение. Потом мы пошли домой, отдыхать.

На следующий день у нас была география, румынский язык и анатомия. На первом уроке ты положил меня на холмик в небольшом лесочке. «Да, это география! — решила я. — На свежем воздухе, на лоне природы…» И стала ждать — вся внимание. Целый час ты склеивал в огромный ком шарики репейника. На уроке румынского ты залег в кусты и начал что-то выслеживать, ползая по-пластунски. Наконец на уроке анатомии поймал трех щеглов, которые прилипли, бедняжки, к репейникам с урока географии.

И счастливый пошел домой. Я была при тебе, твоя школьная сумка. Я узнала, что такое география, румынский и анатомия.

Так просто. Всего за полдня.

На третий день я ждала истории и геометрии. Мы остановились на берегу реки, и ты начал рыбачить. Вскоре я поняла: разница между историей и геометрией заключается в том, что на истории ты ловишь трех лещей, в то время как на геометрии — только двух.

Ты был горд. Я тоже. За три дня в твоем школьном расписании для меня не осталось никаких тайн. Я знала все свои обязанности: на физике, химии и алгебре я должна получать пинки, на географии и румынском — носить щеглов, а на истории и геометрии — пахнуть рыбой.

И — как раз тогда, когда я уже решила, что знаю все, — началась путаница. Потому что на четвертый день, когда я снова приготовилась к физике, ты понес меня на рыбалку, что, как известно, соответствовало истории; на уроке истории мы ловили лещей, как на географии, а на румынском, когда я ждала, что мы поползем по-пластунски по какому-нибудь холмику, ты бросил меня куда-то в сторону и начал гонять мяч, как на физике и геометрии!!!

С тех пор все пошло кувырком, и я больше ничего не понимаю. Я совсем растерялась и очень несчастна. Я думала, что кое-чему научилась, а оказалось, что я ничего не знаю. Я думала, что приношу пользу, но теперь, таща в своих отделениях лещей, понимаю, что тебе была нужна не я. Я думала, что добилась уважения, но что я слышу со всех сторон?

— Вон — сумка прогульщика!

Слыхал? Так меня все называют. Теперь я знаю: ты просто прогульщик! И я страшно несчастна.

И знай, мой жестокий хозяин, что если завтра мы снова будем целый день проходить физику, без конца меняя ворота, ты меня, как говорится, потеряешь навеки. Тебе ведь все равно не нужна школьная сумка. Я пойду на фабрику и попрошу превратить меня в то, чем я должна была стать с самого начала: в пару боксерских перчаток. Дошло? Я думаю, все достаточно ясно. Поэтому кончаю и, сгорая от нетерпения, остаюсь

Твоя несчастная школьная сумка.

У МЕНЯ КОНЧИЛАСЬ ТЕТРАДКА…

— ПОСМОТРИТЕ-КА! КОНЧИЛАСЬ… А ведь я купил ее только позавчера!

Удивление третьеклассника было непритворным. Нет, он не из тех, кто, засунув тетрадь на дно ранца, невинно заявляет:

— Я не мог написать задание. У меня кончилась тетрадка. Не на чем было…

Тетрадь, о которой идет речь, кончилась на самом деле! Но странно — она вся как-то съежилась… да нет, что я говорю? — растаяла! Да, просто-напросто растаяла, как снег под солнечными лучами. От нее осталось всего лишь жалкое воспоминание в обложке… А листы словно улетели, вырванные каким-то странным ветром. У других ребят тетрадные страницы не улетают, не умирают, не тают у вас на глазах. Что же случилось с этой? Что за тайная болезнь изгрызла ее листы? Это следовало разгадать во что бы то ни стало. Ведь если речь идет о неизвестной до сих пор эпидемии, она может поразить все тетради третьего класса, всей школы, всего города?!

Так мучительно раздумывал я, услыхав жалостный возглас мальчика.

Тетрадка кончилась, в этом не было никаких сомнений. Но почему? Пытаясь разрешить загадку, я рассматривал ее корочки, пожухшие, как общипанные крылья. И вдруг прямо у меня над ухом раздался звонок, похожий на велосипедный… Я вздрогнул.

— Кто въехал в класс на велосипеде?

— Я!

Голос принадлежал тетрадной страничке. Странно! Страничке в клетку — точно как в той тетради.

— Я блуждаю с позапрошлого дня, — продолжала страничка. — И не одна — потому что отправилась не просто на прогулку, а на велогонки. Но я одна задержалась в пути. Может быть, потому, что переднее колесо у меня немного сплющено и совсем нет седла. Мальчик забыл его нарисовать. Но это ничего, мы, тетрадные странички, можем педалить и так. Вот — я уселась на колесо и рассказала вам все…

«Итак, болезнью, погубившей тетрадь, оказалась страсть мальчика к рисованию», — размышлял я, пытаясь угадать, сколько примерно велосипедов мог он послать вокруг нашего класса, как вдруг какое-то жужжание направило мое внимание в другую сторону. К потолку. Это был самолет.

— Странно! — воскликнул я. — Ты приземляешься прямо на тетрадь?

— Откуда вылетел, там и приземляюсь. Это мой аэродром. Посмотрите, какие у меня крылья, какой фюзеляж, какой хвост… Нравится вам мой красивый, плавный полет? А как должен был постараться для этого конструктор, вы не подумали? Сколько моделей, сколько пробных полетов! У него почти кончилась тетрадь. Но, кажется, я мешаю вам своим жужжанием. Вы, я вижу, задумались…

— Да, я считаю, — ответил я. — Позавчера в тетради было пятьдесят листов. Пять-шесть велосипедов, пять-шесть аэромоделей — это максимум дюжина листов… повисших, так сказать, в воздухе. Но где же остальные?

В этот момент где-то прозвучал рожок — совсем как у почтальона прежних времен.

— Почта?

— Да, почта, старинная. Я — записка, которая ищет адресата. Из тетрадки я вылетела с надписью «оч. оч. срочно», но заблудилась и попала в мертвую зону. Под названием учительский стол.

«Вот, значит, как распределяется вина…» — размышлял я, продолжая умножать в уме обнаруженные листы, чтобы прийти наконец к… вычитанию, Но результат не совпадал с тем, что было в тетради. Не хватало еще нескольких листов. Как и где они пропали?

— Здесь! Здесь! Здесь!

Голоса неслись из мусорной корзины.

— Что вы там делаете? Я вижу, вы целы. С вами не случилось никакой аварии — ни велосипедной, ни авиационной, ни…

— Да. У нас совсем мелкие неполадки.

— Тогда почему вы оказались среди мусора?

— О, это уже не наша вина. А нашего хозяина. Он нетерпелив. Как появится самая маленькая, незначительная ошибка — а в спешке он делает их множество — долой весь лист. На каждое задание — пять-шесть вырванных листов. Вот, посмотрите… Он должен был написать слово «существует». На первой странице он написал «сусчествует», на второй — «сучествует», потом «чесуствует» и только потом — подумал… что надо было думать с самого начала…

Я подошел к концу — выследил почти все листы. Не хватало всего трех страничек. Они не появлялись, и так как мне уже порядком надоела вся эта история, я подумывал было прервать следствие, как вдруг услышал голос:

— Ну чего вы? Чего ждете?

— Жду еще три страницы. Сумма не получается…

— Как так не получается? Мы здесь.

— Да, но вы такие… чистые, не исписанные, не мятые. Почему вы не в тетради?

— Потому что мы выпали сами. Так всегда бывает в тетрадке с вырванными листами. Остальные выпадают сами.

— Так что же мне с вами делать? Вставить назад, в тетрадь?