Вильям Козлов - Красное небо Страница 8

— Что-то батя не идет, — заметил Ратмир. Ему было трудно объяснить, почему он обозвал приятеля дураком.

— Чего ты с Тонькой на чердаке делал? — помолчав, поинтересовался Володька.

— С Тонькой? — не глядя на него, сказал Ратмир. — Она дура.

— Один ты умный, — заметил Володька.

— Тоже дурак, — улыбнулся Ратмир — ему хотелось сгладить свою резкость.

Пассажирский остановился, потом снова дернулся и немного прополз вперед, теперь багажный вагон оказался как раз напротив горы белых ящиков. С лязгом раздвинулись двери на роликах, и грузчики стали швырять в черный проем вагона багаж. Слышно было, как ящики грохались на пол.

— Где этот Красный Бор? — спросил Володька. Он долго сердиться не умел, да и времени для этого не было.

Ратмир объяснил, заодно рассказал про двоюродных сестренок, про речку и Черное озеро.

— Счастливчик ты, Шайтан! А мне куковать в пионерлагере, — вздохнул Володька. — Чего доброго, целых две смены… С тоски подохнешь!

— У меня дядя тоже не сахар, — сказал Ратмир. В Красном Бору ему не дадут особенно прохлаждаться: дядя Ефим быстренько впряжет в домашнюю работу.

Володька поскреб пальцами затылок, волосы у него были пегие: спереди русые с желтизной, а к макушке темные. Подбородок острый, хоть орехи коли, щеки впалые, а светло-коричневые глаза глубоко запрятаны. Володька внешне выглядел старше своих лет, да и рост у него был приличный, почти на полголовы выше Ратмира.

— Что я тебе, Рат, скажу… — таинственно начал он и, оглянувшись, понизил голос до шепота. — Я в нашем сарае, в дровах, нашел рацию! Лампы там к ней и всякие запчасти.

— Да ну? — удивился Ратмир.

— Сорокин, гад, спрятал, их сарай рядом с нашим.

— На кой тебе рация? — взглянул на него Ратмир. — Отдай.

— Кому?

— Отнеси в милицию, — посоветовал Ратмир. — Это же серьезная улика.

— Я включил ее, пищит, огоньки мигают… Была бы у тебя тоже рация, я тебе бы в Красный Вор шифрограмму отстукал… А ты — мне.

— Нынче же отдай, — сказал Ратмир. — Ладно бы еще пистолет нашел…

— Я все дрова перекидал, больше ничего не было.

И тут показался отец со швейной машинкой в руках. Володька сразу умолк и даже отошел в сторонку…

— Ты там очень-то с дядей не конфликтуй, — сказал отец. — Я знаю, он большой зануда, но в гостях, ратоборец, не дома. Терпи, казак, — атаманом будешь!

— Он меня не любит, — ответил Ратмир.

— Он никого не любит, кроме Мани да своих дочек. И еще себя.

— Когда ты приедешь? — поинтересовался Ратмир.

— Может, через две недели, — сказал отец. — Мы на этой ветке начнем путь ремонтировать. — Ну, пойдем в вагон, Илья Муромец! — потрепал его по плечу отец. — Через три минуты отправление…

— Я сейчас… — Ратмир подошел к Володьке, протянул руку, потом толкнул кулаком в грудь. Все-таки Грошев — единственный в городе у него настоящий друг-приятель. И вот сейчас Ратмир почувствовал некоторую грусть, что расстается с ним.

Ни Володька, ни Ратмир, ни даже прозорливый отец еще не предполагали, что в скором времени грянут такие грозные события, которые в один миг превратят это безмятежное синее небо в железный ад. И много еще лет над их головами будет грохотать красное небо.

— Рацию отдай, Грош! Ты же поможешь диверсанта разоблачить!

— На кой она мне? — пожал плечами Володька.

Ратмир стоял у опущенного окна и смотрел, как все дальше отодвигается большое кирпичное здание вокзала, все быстрее уползает перрон со стоящими на нем высоким отцом в железнодорожной фуражке и худым как жердь Володькой Грошевым. Ни отец, ни Володька не подняли руку и не помахали ему. И он им не помахал. Тогда это у мужчин не было принято…

Уезжая теплым летним вечером в Красный Бор, Ратмир и подумать не мог, что больше он никогда не увидит древний, утопающий в зелени город Задвинск таким, каким он был в июне 1941 года.

ГЛАВА 3

Утром, уходя на службу, дядя Ефим сказал Ратмиру:

— Вы, я знаю, городские, народ балованный, а у нас тут бездельников не больно жалуют… Будешь, племяшок, гряды в огороде пропалывать или воду в бочку из колодца таскать?

Ратмиру не хотелось делать ни того, ни другого: ему хотелось пойти на речку Боровинку и выкупаться, но с дядей лучше не спорить, он всегда прав… И потом, если начнешь возражать, нотациями замучает. Остановится напротив и, заложив ладонь за широкий командирский ремень со звездой, начнет пространно разглагольствовать о необходимости повседневного труда, о том, как он в детстве гусей пас, когда еще был от горшка два вершка, обязательно вспомнит, что в позапрошлом году задарма сшил свояку (отец Ратмира приходится дяде Ефиму свояком, потому что тот женат на сестре матери тете Мане) костюм из первостатейного командирского сукна… Этот полувоенный костюм до сих пор висит в гардеробе, отец его, кажется, ни разу и не надел. Не потому, что костюм был плохо сшит — дядя свое дело знает, — просто отец привык к синей железнодорожной форме, а дядин костюм был из зеленого сукна.

— На работу опоздаете, — заметил Ратмир, почувствовав, что дядя настропалился и впрямь просветить его о пользе труда в обществе. Прислонившись к резному столбу крыльца, он уже заложил крепкую ладонь за коричневый ремень и даже ногу отставил в начищенном хромовом сапоге.

— Не твоя забота, — сказал дядя. — Ты глянь на мой дом? — повел он глазами вокруг. — У кого еще в поселке есть такая добрая хоромина? Бревна-то подогнаны одно к одному. Думаешь, даром мне все это досталось? Сам ездил в лес, сам метил деревья. А за яблоньками проскочил аж в самый Питер! Зато ни у кого в поселке нет такой душистой антоновки…

— Я пойду воду таскать, — сказал Ратмир и, повернувшись к дяде спиной, направился к колодцу.

— Племяшок, воды натягаешь, потом сбегай на Ближний луг — нарви молочая кролям! — бросил вслед дядя.

Он никогда не называл его по имени, вот придумал противное «племяшок»! Имя у него и вправду не простое, многие на нем спотыкаются. Тонька, например, звала его Рат, двоюродные сестренки — Мирка, а тетя Маня — Денис, по фамилии. Все это еще можно стерпеть, но вот «племяшок» раздражало Ратмира. Тем более что он никакой дяде не племянник, тете Мане — другое дело.

Колодец был во дворе у дощатого забора. Крутя рогатый барабан с тонким металлическим тросом, Ратмир доставал помятым с одного бока ведром холодную колодезную воду и бухал в огромную железную бочку, стоявшую рядом. Туда, наверное, сорок ведер влезало… Льешь-льешь — и конца-края не видно! Из темной дыры тянет прохладой и сыростью.

— Там большая жаба живет, — услышал он тоненький голосок. Это Аля.

— Я раз вытащила ведро, а там — жук-плавунец, — прибавила Таня. У нее голос погрубее.

— Что вы хотите делать: воду таскать или молочай кроликам рвать? — повернулся к ним Ратмир.

— Мы хотим купаться, — ответила Аля.

— Папа нам не разрешает воду доставать из колодца, — прибавила Таня.

Родные сестры, а не похожи друг на друга! Аля немного выше Тани, и волосы у нее почти черные. Нос маленький, вздернутый, губы припухлые, карие глаза большие. Таня полнее сестры, ноги у нее толстые, и она, точь-в-точь как ее отец, вывернув ноги вовнутрь коленками и уперев руки в бока, начинает покачиваться с носка на пятку. Только в отличие от дяди Ефима не произносит длинных речей. Кстати, хотя дядя и любит поговорить, речь его невнятная и путаная. Иногда его сразу трудно понять, слишком часто прерывает он ее такими междометиями, как «э-э, да-а, эхма». Черты круглого лица у Тани погрубее, чем у сестры, нос крупнее, волосы светлые, а глаза голубые.

Дядя Ефим — очень хороший семьянин, он никогда голоса не повысит ни на кого, даже на Ратмира, а уж о том, как он нежно заботится о своей семье, и говорить не приходится: тетю Маню он называет «мамуля», только что на руках ее не носит, а дочек — «кошечки» и «воробышки». И работой никого из своих домашних не обременяет. Дядя Ефим считает, что трудиться должны мужчины. Жена его, тетя Маня, никогда и нигде не работала, зато она прекрасная домашняя хозяйка: готовит так, что пальчики оближешь! Ее и заставлять не надо, она сама все делает по дому, в охотку копается в огороде. Любит ходить за ягодами, грибами. Правда, если примется поливать из лейки грядки, дядя Ефим тут же выскакивает из дома и выговаривает:

— Мамуля, ты же знаешь, что тебе нельзя поднимать тяжести? Скажи племяшку, пусть он польет…

Ратмир половину своих дел перекладывает на Алю и Таню, и те беспрекословно его слушаются. Как-никак он все-таки старший двоюродный брат. Когда дядя дома, Ратмир, понятно, не трогает девчонок. Дядя тут же вмешается и прочтет «племяшку» лекцию о том. что женщин в обществе нужно беречь и не загружать тяжелой работой, потому как они существа слабые и нежные…

Пусть воду из колодца им тяжело таскать, но молочай-то кролям могут нарвать?