Принцип Портоса, или Последний свидетель - Александр Иванович Папченко Страница 9

Я ему шепчу:

– Отдай деньги! Папу пожалей!

А он мне:

– Кто тебя просил грабить?! Я останавливаю игру и приключение!

Как я про приключение услышал, я прямо… я чуть не умер от злости!

Папа принес ведро воды и окатил нас. Расцепились мы, и я сразу хотел всем объяснить, почему я без предупреждения лупил Витьку, а дядя Витя вздохнул и говорит:

– Ну вот, началось помутнение рассудка. Дети всегда раньше реагируют, как более чуткие…

И так как у Марии Переваловой лицо пошло пятнами, специально для нее объяснил:

– У детей организмы более чуткие.

И уже тише:

– А сейчас и у нас начнется. Поверьте моему опыту…

Я, если честно, не поверил, но действительно началось. Знаете, какие бывают женские капризы? А я не знал. Теперь знаю. Теперь я буду осмотрительным.

Мария Перевалова нежно улыбнулась и ласково говорит Сашке:

– Деточка, дай, пожалуйста, мне эту забавную штучку.

Деточка отдала. Перевалова повертела сахарницу в руках и говорит:

– С очень большим вкусом сделано. Ручная работа. Восхитительная вещица.

И спокойно так, с улыбочкой, ка-а-ак шваркнет нашу сахарницу об угол дома – только осколки просвистели у виска. У нас с Витькой и у Сашки челюсти отвисли от удивления. А у папы и дяди Вити не отвисли. Вот что значит жизненный опыт!

А Мария Перевалова фасонисто цыкнула зубом, как отъявленная хулиганка, а не студентка, преобразилась вся и нахально заявляет:

– Дорогой сосед! Зарубите на своем носу, что за солью вы ко мне больше не приходите! И за спичками. И за таблетками от зубов. Только за цианистым калием приходите. И за мышьяком. И ветка вашей дохлой, кислой сливы делает мне тень, и можете считать, что она уже спиленная. И ваши гнусные куры, которые бегают сейчас в моем саду, можете считать, уже плавают кверху растопырками у меня в супе! И, чтоб вы знали, весь поселок с этой стороны улицы Мичурина называет вас жалким подкаблучником.

И Мария, гордо сложив руки на груди, прислонилась спиной к забору.

Вижу, папа начинает оглядываться, а ружья, к сожалению, под рукой нет. Поэтому он вежливо говорит Марии Переваловой:

– Вы можете так постоять секундочку?

– Хоть три, – отвечает нахальная Перевалова.

– Три не понадобится. Я вас за две застрелю, – говорит папа. И мне: – Макс, тащи немедленно ружье!

Ну я, конечно, сдрейфил (еще бы, в таком состоянии я вообще людей раньше не видел) и говорю:

– Папа, давайте понимать нервное состояние Марии.

А он:

– Я не психиатр! Я наоборот – застреливать собрался!

А Мария Перевалова:

– Так вы Печорин? Что же вы раньше молчали? Вы – герой нашего времени!

Не знаю Печорина, о котором болтала Машка, но наш папа действительно герой – такое терпеть от какой-то там студентки! И тут Витька все хорошо исправил.

– Если вас застрелит папа, – сказал он, – как же вы выйдете замуж, о чем столько лет мечтали? Только-только Петька-радиотехник вам попался, а вас уже убьют! И вы не испытаете семейного счастья. Вы, наверно, думаете, что женихи под заборами валяются? Вы не думайте. Я б на вашем месте дорожил жизнью, поймав неженатого мужчину с хорошей профессией.

Знаете, что тут с Переваловой сделалось? Ка-а-ак она зарыдает, ка-а-ак подпрыгнет! И к себе ускакала. И сразу стала ветку нашей сливы отпиливать.

А папа сказал:

– Спасибо, сын, за мужскую выручку. А то поодиночке нас бабы с мухами съедят…

И зачем-то поглядел на Сашку.

А Сашка испугалась и говорит:

– Я не такая.

А папа:

– Конечно, девочка моя… Господи!

И тут из него словно воздух выпустили. Обмяк он как-то и гладит Сашку по голове.

– У меня еще три литра пива в холодильнике, – неожиданно вспомнил дядя Витя.

А папа:

– Неси, а?

А дядя Витя:

– Хорошо. Только о женщинах…

– Не-не! – замахал руками папа.

А когда все разошлись, я поднял бумажку, которая выпала из сахарницы, а там маминой рукой написано: «Паша, брось чудить. Я деньги положила на сберкнижку, на твое имя. Книжка в комоде, в верхнем ящике, под носовыми глажеными платками. Твоя Наташа».

Ну, тут у меня просто ноги подогнулись. Вот это приключение! Да?

А потом мы сидели на террасе. Не знаю, сколько прошло времени. Никто не считал. Дядя Витя с папой в креслах пили пиво. Витька с фонарем под глазом сидел на табуретке и носком кроссовки гладил пол. Сашка лежала в купальнике на животе, прижавшись щекой к собственной ладони, и слушала шорохи…

Да, вы не забыли? Июль остановился на два дня. Облака в высоком небе толкались пухлыми животами…

– Хорошо, – сказал дядя Витя, поднимая стакан с пивом. Плавленый янтарь, верно, бывает такого же цвета…

А потом полетели курицы. Это Перевалова их ловила и из своего сада через забор в наш двор перекидывала. Ничего летели, но довольно шумно.

– Черт с ними, с птицами, – заметил папа, тоже поднимая стакан.

От нашей речки Самарки прилетел ветер, чистый и немножко прохладный. Именно такой, о котором я мечтаю всю зиму.

– Да, – вспомнил я и вытащил из кармана американский фотоэкспонометр.

Тот самый, что года два назад родители подарили Витьке. Они, наивные, надеялись, что Витька станет фотографом или хотя бы кинорежиссером. Но Витька не захотел… Теперь я экспонометр немножечко, незаметно для глаза, расплющил, чтоб стрелка дальше цифры «одиннадцать» не заползала.

– На тебе, Сашка, американский дозиметр. Дарю! От всего сердца.

Витька, конечно, глаза вытаращил, увидев свой прибор в расплющенном виде, но я его вовремя ногой незаметно двинул, чтоб не болтал.

– Какой у вас низкий фон… – вздохнула Сашка, поглядев на шкалу. – Даже не верится.

– Этот Портос! – разгорячился вдруг Витька. – Со своими принципами! У нас бы он пропал со своим мировоззрением. Надо же: дерусь – потому что дерусь! А? Приключение ради приключения! Надо же!

– В наше время только Портос со своей позицией и смог бы выжить, – не согласился папа. – Какое счастье: живу – потому что живу! А? Славно… Процесс нужно замечать. Смысл жизни не в цели, а в самой жизни.

Фыр-р-р! – перелетела через забор очередная курица.

– С точки зрения процесса – пиво тепловатое, – вздохнул дядя Витя и, отмечая приземление очередной курицы, сказал: – Что-то птицы низко полетели… Нэвжэ к дождю?

А папа сказал:

– Года через два она станет детским редактором в каком-нибудь издательстве. Ноголомательница движется в литературу.

– Кому вона ногу зломала? Петьке?

– Не видишь, половина курей… или как?.. кур? охромела? Хоть костыли привязывай.

И ночью действительно был дождь. Я не спал до утра и очень устал. А все получилось как? Конечно, я показал папе выпавшее из разбитой сахарницы письмо. Но это его не очень успокоило. Он сказал, что и кроме денег у нас хватает чего грабить. Тогда Витька очень срочно с грамматическими ошибками наклеил третье письмо: «Мы пИредумали вас грабить. УспАкойтесь. Ваш Друг». И без всякой конспирации положил в наш почтовый ящик. Но папа не заметил грамматических ошибок и к вечеру вынес из дома мебель. Папа сказал, что последнее письмо – это верх цинизма, и что его на такую удочку не поймаешь, и что раз уж суждено быть ограбленным, так хоть чтобы дети не пострадали. А мы как раз пострадали. Надо же было кому-то охранять диван, стиральную машину и телевизор, которые папа оставил у ворот. Мы с Витькой договорились, что вначале буду охранять я, а потом я его разбужу и он будет охранять до рассвета. Но получилось не совсем так, как договаривались…

По вечерам у нас обычно тихо. Изредка пролетают в клубах пыли одуревшие рокеры на мотоциклах. Но к ночи и они идут на посадку. Тогда слышно, как на дискотеке играет музыка. Ветер, и эхо, и деревья, и разные живые звуки комкают мелодию, отламывают от нее кусочки, расплетают