Алексей Биргер - Тайна приволжской пасеки Страница 12

— Пока еще тихо и народу мало, — заметил Николай Христофорович, оглядывая зал. — Людей особенно не прибавится, а музыка начнется где-то через полчаса… Рекомендую заказать рыбу в горшочках — она гордо называется «осетрина по-боярски». Кроме рыбы, только сосиски, наверно, и имеются. Ну, еще дежурный омлет. Медовый напиток у них неплохой — нечто вроде сбитня, местного производства. А мы с тобой, Олег, возьмем грамм триста настойки на травах. Тоже местная специфика. Так сказать, волжский вариант «ерофеича». Раньше целиком шла на экспорт и в валютные магазины, а теперь спрос на нее упал и можно спокойно купить в городских магазинах. Попробуешь, что это такое, и если понравится, то загрузимся, чтобы ты мог в Москве дарить.

— Угу… — Котельников-старший с любопытством проглядел меню. — Ты командуй, что заказывать, ведь мы не знаем, что здесь хуже, что лучше. Наверно, стоит еще и по салатику взять… Так, свекольный, из квашеной капусты, из огурцов и помидоров, винегрет…

— Не будем рисковать, — ответил командор. — Салаты у них день на день не приходятся — иногда вполне съедобные, а иногда с души воротит… Всегда хорош «салат с мясом курицы», но он вычеркнут — значит, сегодня его нет. Возьмем лучше «мясо по-татарски». Это такое копченое мясо, которое подают холодными ломтиками, обложенными для красоты дольками огурцов и помидоров. С мясом не прогадаешь.

— А что такое «мусс клубничный»? — спросила Оса, изучавшая в меню раздел десертов.

— На любителя. Здесь считают, что мусс — это манка, сваренная с сахаром и соком ягод. Когда получается сварить ее так, чтобы она, застыв, оставалась пышной и нежной, то получается очень неплохо. Но когда это твердый ком… брр! И еще они поливают мусс этим коричневым сладким соусом — вы наверняка встречали его во многих заведениях общепита. Я не знаю, из чего он делается. По цвету — карамельный, а по вкусу не похож. Я бы советовал взять по куску шарлотки с яблоками — ее здесь умеют выпекать.

Командор с таким удовольствием и так подробно обсуждал меню, как будто ничего важнее этого на свете не было, и ребятам подумалось, что он, наверное, пытается заговорить зубы самому себе, расслабиться, отвлечься от того, что ему предстоит.

Они успели поесть как раз к тому моменту, когда на невысоких подмостках, где были зачехлены музыкальные инструменты, появились четыре исполнителя и стали готовиться: сняли чехлы с ударных и с рояльяка, взяли первые аккорды на духовых…

Надо сказать, что «осетрина по-боярски» действительно оказалась вкуснейшей, а Котельников-старший очень одобрил настойку, заказанную Николаем Христофоровичем.

— Славная штуковина! Напоминает «ерофеича», который делал мой дядя.

— Какой дядя? — с интересом спросил Петя.

— Ты его уже не застал. Старший брат моей матери, твоей бабушки. Он был священником. Ну, я, по-моему, о нем рассказывал… В свое время это было не очень удобное родство: могло помешать поступлению в институт, получению хорошей работы. Дядя — служитель культа, это по советским временам был чуть ли не криминал! А он был такой большой, добродушный, и его жена — матушка-попадья — была такая же большая и добродушная. У него был приход довольно далеко от Москвы, в Ивановской области, он и водку на травках настаивал, и маленькая пекаренка у него была своя. И даже сыроварня! Приезжая в Москву, он всегда привозил в подарок собственный хлеб и сыр. Хлеб был сероватым и очень ароматным, вот такими большими кругляшами он его выпекал, — Петькин отец показал руками. — А сыр у него получался мягкий, с остринкой. Он говорил, что это «молодой сыр», что надо бы его выдержать, да вот собрался к нам… Мне до сих пор кажется, что вкуснее сыра я в жизни не ел! Ну, да ладно, это из области далеких воспоминаний… Пошли, что ли, если все доели?

Вся компания поднялась из-за стола и направилась к выходу. Разговор на том закончился, а Петя подумал, что надо бы подробней расспросить отца при случае об этом дяде — сельском священнике. Много интересного есть в истории семьи, если покопаться!

Оркестр им вслед грянул какую-то псевдорусскую песню — к большому удовольствию остававшихся в зале. Путешественники вышли на улицу и повернули к пристани, чтобы забрать Бимбо и попрощаться на ночь с Николаем Христофоровичем.

Бимбо встретил их радостным лаем и прыжками восторга. Он уже засиделся в одиночестве на этой яхте! Петя погладил Бимбо и взял его на поводок, чтобы вести по городу.

От ребят не ускользнуло, как Николай Христофорович взглянул на смотрителя пристани, высоко подняв брови — словно спрашивая о чем-то без слов, — а тот в ответ еле заметно кивнул. Надо понимать, что катер был уже приготовлен…

— Доброй ночи! — попрощался со спутниками командор. — Отдыхайте, а я сейчас заполню судовой журнал, да и тоже на боковую.

Ребята и Котельников-старший побрели обратно в гостиницу. Как и предсказывал Николай Христофорович, у обслуживающего персонала гостиницы не было никаких возражений против собаки. Петькин отец забрал ключи, и вся компания поднялась наверх, на третий этаж.

— Как будем делиться по номерам? — спросил Котельников-старший, отпирая оба номера.

После недолгого обсуждения решили, что Оса, Сережа и Саша займут один номер, а Петькин отец, Петька и Миша — ну и, разумеется, Бимбо — другой.

— Тогда чистить зубы — и спать! — решительно распорядился Петькин отец. — Завтра у нас опять насыщенный день, так что отдыхать надо как следует!

Через полчаса все уже лежали по кроватям. Бимбо уютно устроился на потертом ковре, почти у выхода из номера.

Петя лежал и пытался представить, что сейчас делает Николай Христофорович. Все еще на яхте? Или уже перебирается на катер, чтобы плыть через реку? Наверно, он еще на яхте, а поплывет попозже, в глухой час ночи, когда легче подобраться незамеченным. Чем он занимается в данный момент? Заполняет судовой журнал? Или чистит и заряжает ружье, тщательно его проверяя, прикидывает, сколько взять запасных коробок с патронами — одну или две?

Сон не шел, да и какой тут сон!

Петя устал держать глаза закрытыми. Он открыл их и повернул голову. За окном уже почти стемнело. Петькин отец, передвигавшийся по комнате совсем неслышно, чтобы никого не разбудить, курил у открытого окна, выпуская дым наружу.

— Папа! — негромко позвал Петя. — Ты еще не спишь?

— Я-то не сплю, — ответил Котельников-старший. — А ты вот спи. И не разговаривай, Мишу разбудишь.

— Я тоже не сплю! — послышался Мишин голос.

«Разумеется, — подумал Петя, — Миша тоже думает о том же самом и не может уснуть. Наверно, и в соседнем номере никто не спит». Возможно, их приятели, не связанные присутствием Петькиного отца, обсуждают сейчас между собой всю ситуацию…

— Папа, — спросил Петя, — а что такое Новосибирск?

— Как — что? — удивился Петькин отец. — Город такой.

— Нет, я имею в виду другое… Когда мы говорили… ну, когда Николай Христофорович рассказывал, за что он себя осуждает, то вы упомянули Новосибирск. Что там было, в Новосибирске?

— А, ты про это… — Отец ненадолго задумался. — Это было в шестьдесят восьмом году. Мы тогда и познакомились с командором Берлингом, при интересных обстоятельствах… — Котельников усмехнулся. — В Новосибирске был организован грандиозный праздник авторской песни. Того жанра, который еще часто называют бардовской песней. Высоцкий, Окуджава, Галич, Визбор…

— То, из-за чего ты как-то чуть не загремел с работы? — спросил Петя. Отец уже рассказывал ему, как его чуть не вышибли взашей из закрытого института за попытку организовать вечер памяти Высоцкого — в восемьдесят первом или восемьдесят втором году, Петя точно не помнил. Спасло отца только то, что он был незаменимым специалистом — практически единственным, занимавшимся перспективными разработками сложной техники, имевшей военное значение.

— Да, — отец кивнул. — А все неприятности начались с того слета, или фестиваля, — называй как хочешь. Там было исполнено на многотысячную аудиторию несколько песен, которые власти посчитали не совсем советскими… и даже совсем не советскими! Особенно возмутил эпизод с песней «Памяти Пастернака», которую Галич исполнил тогда чуть ли не впервые. В конце песни весь зал дружно встал — весь многотысячный зал… Сразу пошло донесение в ЦК, что на слете творится форменное безобразие. Ну и началось!.. Николай Христофорович должен был выступать со своими песнями на следующий день. В воздухе уже пахло грозой, а в его текстах тоже были сомнительные подковырочки… В общем, он не вышел на сцену. Я с ним встретился в тот день. Мне повезло, что я оказался в Новосибирске по работе и видел все это собственными глазами. Впрочем, я бы, наверно, все равно туда поехал, как многие специально приехали с разных концов Союза. Я спустился в ресторан при гостинице, в которой жил, а там уже сидел Николай Христофорович — потягивал коньячок с самого утра. Я знал его как автора двух песен, ходивших тогда по стране, «Воля твоя, солдат…» и «В майский день, на пороге у лета…». Сейчас этих песен никто и не вспомнит… Впрочем, поют иногда… В общем, я набрался смелости и спросил у него, собирается ли он выступать. А он кивнул на почти пустую бутылку коньяка и сказал: «Куда там выступать, когда меня так понесло». Мы с ним посидели. Довольно долго сидели, надо сказать.