Энцо Руссо - Следствие ведет Россана Страница 15

— Вебята, вебята…

Следующим был урок математики. Преподаватель, высохший, желтолицый старичок, минут через десять после начала урока вдруг почувствовал себя плохо. Некоторое время он крепился, но потом не выдержал: попросив школьного сторожа предупредить директора, он еле слышно попрощался с ребятами и ушел домой. Через несколько минут сторож вернулся и объявил, что все могут быть свободны. Очевидно, старый добрый директор Мартини решил, что раз до конца занятий меньше часа, то уж не стоит заменять заболевшего учителя.

— Ты что будешь делать? — спросил кто-то из стайки девочек у складывавшей книжки Россаны.

— А что?

— Пойдешь с нами в центр?

— Мне что-то не хочется, да и, наверно, скоро начнется дождь.

— Тогда чао!

Она попрощалась с ними и прямиком направилась в полицейское управление. Эти свалившиеся с неба сорок пять минут были идеальным предлогом, чтобы зайти к отцу и разузнать новости. Может, получив выкуп, похитители отпустят старого Пьеро. Наверно, он в неважной форме после стольких дней неволи, да еще без своей любимой трубочки — в день похищения она, только что зажженная, так и осталась валяться на панели возле его лотка.

Главное, жив ли он. В одной утренней газете высказывалось предположение, что бродячий торговец уже ликвидирован в соответствии с новой техникой похищений: похищенного убивают, чтобы тот не передал следствию никаких сведений о своих похитителях. Ведь, живя бок о бок с похищенным в течение многих дней, недель, а то и месяцев, похитителям трудно ничем себя не выдать. Дикция, голос, походка — это все опасные улики, которыми располагает похищенный, вернувшийся на свободу. Не говоря уже о том, что он может узнать место, где его прятали. Но о возможной гибели дядюшки Пьеро Россана не хотела даже думать. Она просто не допускала такой мысли. Пусть они не знают, где он, но Пьеро, несомненно, жив, он обязательно должен быть жив, и не пройдет и нескольких часов, как его отпустят, — вот единственное, во что ей хотелось верить.

— А, Комиссарочка! Какие будут приказания? — услышала она вдруг голос шутливо преградившего ей путь старшины Калабро.

Россана поднималась по пологим ступеням лестницы, ведшей на этаж, где находился кабинет отца, и не заметила его.

— Вольно, старшина, — ответила она.

— Идешь к папе?

— Да, если только он у себя и если только не занят.

— У себя, у себя. Правда, все равно что его нет.

— То есть как это?

Старшина понизил голос: как-никак комиссар Да Валле — его непосредственный начальник, а смеяться над старшими по чину не положено.

— Да он, бедняга, на ногах не держится. После такой ночи ему бы сегодня поспать до полудня.

— А что еще у вас стряслось? — спросила, сгорая от любопытства, Россана.

В самом деле, лучше воспользоваться случаем и расспросить старину Калабро, благо он сейчас в хорошем настроении, чем папашу Да Валле, невыспавшегося, усталого и способного завестись с пол-оборота.

— Наверно, это была стычка между двумя бандами. Но на этот раз они схватились всерьез. Трое убитых и наверняка есть раненые, хотя, когда мы приехали, уже никого не нашли.

Россана, не удержавшись, присвистнула, и молоденький полицейский, проходивший мимо со стопкой папок под мышкой, улыбнулся.

— Серьезное дело, Комиссарочка. Одного из убитых мы хорошо знали: это известный в Риме уголовник, о котором года два — три не было ни слуха ни духа. Двое других — французы, а точнее — марсельцы.

— Контрабандисты?

— Возможно, возможно. Мы нашли их у речного порта Фьюмичино. Одно можно сказать: оба они приехали в Италию без паспорта и без въездной визы!

— Значит, нелегально?

— Да. Однако хватит болтать, надо идти, не то мне достанется на орехи от твоего папаши.

— До свидания, — попрощалась с ним Россана и стала подниматься выше, а старшина, козырнув, поспешно затрусил рысцой в другую сторону.

В коридорах полицейского управления, как всегда, было людно. Проходя мимо зала для представителей печати, Россана увидела одного из заместителей начальника полиции, вокруг которого толпились и галдели репортеры. Вероятно, разговор шел о перестрелке в Фьюмичино — новом событии, отодвинувшем на второй план похищение старика Пьеро, которое в первые дни так волновало газеты.

— Можно? — спросила она, осторожно заглядывая в полуоткрытую дверь кабинета.

Комиссар Да Валле говорил по телефону. Он поднял глаза и поглядел на дочь, будто не узнавая, и вновь уперся взглядом в свой стол, нервно постукивая по нему карандашом. «Ну и дела!» — входя в комнату, подумала Россана, заранее смирясь с тем, что ей вряд ли удастся что-нибудь разнюхать. Отец, видно, в таком настроении, что к нему не подступись. Если он не велит ей сейчас же убираться домой, то вообще можно считать, что ей крупно повезло. Но едва она опустилась на стул, по первым же словам отца поняла, с кем он говорит по телефону: на том конце провода был директор Мартини.

— Повторяю вам, будьте спокойны… Во всяком случае… да-да, прекрасно понимаю… да, конечно, но повторяю: мы, как всегда, сами примем все необходимые меры…

Несколько секунд он помолчал, но раздраженное выражение не сходило с его лица.

— Господин директор, — вновь заговорил отец, — полиция ведь не виновата, что эти люди выбрали вас в качестве посредника. Бесполезно обвинять нас, словно мы… Что, как вы говорите? Ну это я вам не могу сказать, но обещаю… Да-да, обязательно. До свидания!

Он поглядел на Россану, будто только сейчас увидел, потом, сделав над собой усилие, улыбнулся. Эта добрая улыбка разгладила на его лице морщины — следы усталости.

— Привет, доченька.

— Здравствуй, родитель. Какие новости?

— Вот только что звонил твой неугомонный директор. Между прочим, он порядочный зануда. Только ты, пожалуйста, ему этого не передавай.

— Я тоже считаю, и тоже между прочим, что он зануда, однако, надеюсь, это останется между нами.

Оба одновременно рассмеялись.

— Похитители требуют еще полмиллиона долларов, причем наличными и немедленно, иначе они не отдадут старика. И на сей раз настаивают, чтобы деньги передал лично адвокат Алесси. Кстати, позвоним и скажем ему об этом.

Ошарашенная новостью Россана смотрела, как отец набирает номер, и думала о том, что же будет после этого нового требования. До сих пор похитители вели себя как опытные профессионалы, взять хотя бы выдумку с вертолетом. Но что касается суммы выкупа — их поведение поистине необъяснимо: сначала полмиллиона, потом миллион, теперь еще полмиллиона. В чем дело?

— Его нет, — сказал комиссар, вешая трубку.

— Папа, ты думаешь, он заплатит?

— Кто, американский братец? Ну, кто теперь может гарантировать, что за вторым требованием не последует третье и так далее? Он ведь может сказать «хватит», понимаешь?

— И что же тогда?

На лице у комиссара отобразилось нетерпение, и он вновь забарабанил пальцами по столу.

— А я откуда знаю? Они могут отпустить старика, могут снизить сумму выкупа, или продолжать настаивать, или вообще совсем замолчать, а могут и убить его… Кто знает?

Вновь опасность, что старому Пьеро грозит гибель! Россана нахмурилась: ее душила бессильная ярость, захотелось что-то разбить, сломать. Вот они все тут, глядите: американский братец, его сыщик, его адвокат, директор школы, полиция, сама она, Фабрицио, Руджеро и множество других — целая компания беспомощных идиотов, — они не способны разыскать старика, ни на что не годны, кроме как ждать, терпеть вымогательство, выбрасывать на ветер миллионы…

Она так погрузилась в свои печальные мысли, что не сразу поняла, что за странные звуки доносятся до нее с другой стороны стола. Удивленно подняв глаза, Россана увидела, что отец смеется; ей пришлось подождать, пока пройдет этот приступ веселья.

— С чего это ты? — спросила она сквозь зубы.

— Да я вспомнил об этом бедняге твоем директоре, — задыхаясь от смеха, проговорил комиссар, и Россана невольно улыбнулась: действительно, в Орацио Мартини, таком важном, величественном и так сильно напуганном, было что-то комическое.

— Он жалуется, — продолжал комиссар, вытирая выступившие слезы, — что они каждый раз звонят ему, как только у него выдается редкая спокойная минутка. «Понимаете, комиссар, не тогда, когда у меня в кабинете толпится народ или когда я хожу по школе. Нет, какое там! Впервые они позвонили мне домой, как раз когда я садился ужинать — это у меня единственная спокойная минута за весь день. А потом стали звонить сюда, в школу, и всякий раз когда хоть изредка удается побыть в одиночестве, чтобы обдумать тысячу заботящих меня дел». И знаешь, все это таким жалобным голосом, так смиренно…

Заглянувшему в кабинет дежурному представилась необычная картина: комиссар и его дочь дружно хохотали, чуть не валясь от смеха на стол.