Валерий Гусев - Коллекция в бегах Страница 19

– Нет, что вы! Мы не пьем и не курим. Просто у вас такой красивый дворец снаружи, что очень хочется посмотреть на него внутри.

Я бы не сказал, что Леонард при этих словах изменился в лице, но что-то в его лице при этих словах дрогнуло. В глазах на секунду мелькнуло не то опасение, не то подозрение.

– Нехорошо напрашиваться в гости, – произнес он поучительно, – нужно ждать, когда позовут.

– Мы подождем, – сказал Алешка. – Чава-какава. Бонжур.

– Олег! Проводи ментов Оболенских.

Охранник пошел с нами к воротам, не отставая ни на шаг. И не спуская с нас глаз. Наверное, боялся, что мы сопрем со двора какой-нибудь пластиковый булыжник. А Леонард так громко, что даже мы услышали, скомандовал своему Максу:

– Звякни этому Ваньке-дураку. Пусть действует по второму варианту.

Мы вышли за ворота. Охранник направился в свою будку, на ходу отлепив комок жвачки.

– Лех, – сказал я, – мы с тобой на двоих стольник заработали. Считай, ни за что.

– Мы, Дим, гораздо больше заработали, – как-то очень серьезно сказал Алешка. – Теперь главное – не потерять.

Умеет он загадки загадывать… Но и отгадывать – тоже…

Когда мы добрались до дома, во дворе у нас, под березами, уже трескотня стояла – тыковки тусовались.

– Где бегали? – спросила нас мама. – А что ты такой чумазый? – Это Алешке вопрос.

– Он молотобойцем работал, – объяснил я. – Саблю ковал. Для Ильи Муромца.

– Сковал? – спросила мама.

– Сковал, – ответил Алешка.

– Тогда я за Илью спокойна. Иди, умойся.

– Да, обязательно. Даже с мылом. Тогда и тетушка Марта будет за меня спокойна.

Мама даже оглянулась: и где эта тетушка Марта? Не углядела. Зато тетушки-тыковки сидели рядышком на диване, затаив дыхание. Возле них опять стояли ведра с краской, торчали из ведер кисти и валики. Со своим имуществом явились головки приклонить.

Вообще, они что-то сейчас были не очень резвые. Пирожками не хвалились, на «ридну Украйну» в гости не звали.

Оказалось, что мама уже накормила их обедом. А нам остался только чай. С лепешками. Но мы не особо расстроились. Во-первых, в нас еще Кощеева похлебка булькала, а во-вторых, Алешка сказал:

– А мы себе яичницу сделаем. С колбасой. Давай, Дим, действуй.

– А колбасы нет, – сказала мама.

– А мы и без колбасы не заплачем. – Алешка бодро махнул рукой. – Мы голой яичницей обойдемся.

– А яиц тоже нет, – сказала мама. – Я забыла купить. Давайте я вам по-быстрому «вармишель» сбацаю. Но «мармалада» нет.

Тыковки переглянулись, покивали друг другу. Одна достала из ведра упаковку с яйцами, другая – колбасу. Неплохо подготовились. Они что, пришли навеки поселиться?

Пришлось опять ставить на всех самовар. Мы поужинали и напились чаю под березками. Алешка почему-то начал заливисто зевать и тереть глаза кулачками. Вовсю показывал, что очень устал и безумно хочет спать.

Мама отдала тыковкам папину подушку и наш старый плед. Извинилась, что ничего другого больше не нашлось.

– Ничего, хозяюшка, мы привычные. У себе в Украйне мы так прямо и почивали под уишнями.

– А под березами еще лучше, – сказал Алешка и зевнул так, будто хотел всех нас проглотить. У него даже за ушами что-то громко треснуло.

– А почему под березами лучше? – спросила Паша (или Глаша).

– Вишни в открытый рот не падают.

Тыковки посмеялись и, под недовольное ворчание дивана, улеглись, укрылись пледом.

И мы тоже пошли спать. Когда мы с Алешкой забрались на свой второй этаж, зевота у него кончилась.

– Ты, Дим, особенно-то не спи, – сказал он.

– Это еще почему?

– Второй вариант проспишь.

Я его не послушал и уснул довольно быстро. И спал до утра довольно крепко. Только иногда вздрагивал во сне, когда под березами тоскливо охал наш говорливый диван – наверное, тыковки ворочались в беспокойном сне, переживая за своего начальника Ван Ваныча.

Уже под самое утро мне показалось сквозь сон, что Алешка вылез из-под одеяла и тихонько спустился вниз. Ну да, это понятно – чаю надулся. И я опять крепко заснул. И опять мне сквозь приятный утренний сон показалось, что откуда-то вернулся Алешка, устраивается под одеялом и что-то, довольный, ворчит себе под нос. Вроде того:

– Иван-дурак… Второй вариант… Тыковки полопались…

Потом он хитро хихикнул, зевнул и успокоился…

Утро началось очень весело. Мама напевала песни своего детства и пекла оладьи. Они у нее получаются не хуже, чем пирожки у тети Моти со станции. Устав, мама все-таки села на кошку. Не промахнулась. Кошка до этого крепко спала – ночью она охраняла наш сарай от мышей и лягушек и, конечно, к утру уставала. Она на маму обиделась, истошно взвыла и прыгнула из-под мамы почти до потолка. Даже все-таки не почти. Мы с Алешкой проснулись от того, что кто-то или что-то ударилось в наш пол. Или в потолок с точки зрения первого этажа. Мы, просыпаясь, подумали, что это мама стучит нам длинной шваброй: пора вставать, умываться и завтракать.

Алешка на этот стук всегда ворчит одно и то же:

– Завтракать каждый день я согласен, а умываться – что я, кошка, что ли? Я и так все время чистый. С утра и до обеда. Один дядька сказал, что человек – он как кусок мыла. Чем чаще моется, тем меньше от него остается. И без всякой пользы.

– Мойдодыр, – обычно добавляю я, сильно зевая, – плохой человек. Кривоногий и хромой.

Тут Алешка садится в постели и яростно подхватывает:

– Вот, Дим, этот пацан, у которого свечка в печку, он разве в этом виноват?

– А кто виноват? Крокодил? Который мочалки глотает?

– Если у мамы умывальник кривоногий и хромой, то чего можно требовать от ее сына? Вот я, Дим, весь из себя чистюля в нашу маму.

Ну, чистюля он относительный. В основном в отношении зубов. Он зубы чистит так, будто на охоту собирается, нападать на мелких хищников. А вот ноги, например… Как-то недавно мама забралась вечером, когда мы уже легли, вернувшись с пруда, на наш чердак и содрала с Алешки одеяло. И ахнула:

– Ты почему в носках улегся?

– Для тепла, – не растерялся Алешка. Потому что это были не носки. Это он по берегу пруда бродил. Забыл от ила ноги сполоснуть. Чистюля!

– Ладно, – зевнул Алешка. – Надо умыться: сегодня с утра гости припрутся.

– Какие гости? – удивился я. – Кого ты пригласил?

– Это не я пригласил. Это Арбуз Иваныч. Ментов на нас натравил.

Ничего не понимаю.

– Скоро поймешь, – пообещал Алешка. – Второй вариант пошел.

Когда мы спустились под березки умываться, то тыковок на диване уже не было. Они, наверное, с утра пораньше умелись на свой строительный объект со своими ведрами и швабрами. Мы не очень расстроились.

За завтраком Алешка все время поглядывал в окно. Будто в самом деле кого-то ждал. И дождался!

Возле калитки остановился милицейский «уазик», и из него вышла целая толпа народа. Майор в форме, капитан Павлик, два сотрудника без формы и двое гражданских лиц, наши соседи через два дома. И все они вошли на наш участок. У соседей были смущенные лица, а у капитана Павлика лицо – очень злое. Я никогда его таким не видел. Он шел рядом с майором и говорил жестко и упорно, словно дрова рубил:

– Это грязная провокация, товарищ майор! Я напишу рапорт министру!

– Разберемся. – Майор сам был несколько смущен. – Поступило заявление, я обязан провести служебную проверку. – И тут он почти наткнулся на нашу маму.

Она стояла у него на пути, уперев руки в бока и грозно сверкая своими красивыми глазами:

– И что все это значит?

– Майор Семенов. Служба собственной безопасности.

– А мы вас не вызывали.

– Поступило заявление на полковника Оболенского в том, что на его даче хранятся похищенные картины. Я обязан произвести у вас обыск.

– Охренеть! – сказала мама.

Майор чуть заметно улыбнулся, Алешка взвизгнул от восторга.

– Граждане понятые, подойдите поближе к этому штабелю и наблюдайте за прохождением обыска. Приступайте, товарищи, – кивнул он оперативникам.

Те стали перекладывать доски.

– Потом, – сказала мама, – когда обнаружите похищенные полковником милиции Оболенским картины, уложите доски на место. В том же порядке.

– Обязательно, мадам, – отозвались бравые опера.

По мере того как штабель перемещался на другое место, понятые – дядька в шляпе и тетка в очках – постепенно придвигались поближе и вытягивали свои шеи. Им, наверное, очень хотелось своими глазами увидеть, какие картины воруют полковники милиции. А вот операм явно этого не хотелось. По мере того как уменьшалось число досок в прежнем штабеле, они заметно веселели.

– Все! – сказал с облегчением один из них. – Пусто-пусто, товарищ майор.

Товарищ майор достал из папки листок – заявление – и глянул в него. Поскреб пальцем висок. Указал на наш ревущий диван и процитировал:

– «…либо в диване, стоящем под двумя березами». Загляните в диван.

– Осторожно! – предупредила мама.