Евгений Некрасов - Блин и зеленая макака Страница 2

Вздыхая и разглядывая в зеркало царапины, Суворова начала рассказывать о макакиных подвигах.

Пока фотомодель была дома, Зеленая Маня вела себя как ангелочек. Она обнимала Нину своими детскими ручонками, лезла целоваться и пыталась искать у нее в голове блох. (Разумеется, блох у фотомодели не было — просто так выражается обезьянья любовь.) Но едва Нина стала собираться на съемки, как в Маню вселился бес. Она почувствовала, что новая хозяйка уходит, и старалась ей помешать изо всех обезьяньих сил.

Нина отделалась порванными колготками и выскочила за дверь. Тут и началось. Макака разбила почти все, что билось, оборвала почти все, что обрывалось, и сломала многое из того, что ломалось. Остальное она изгрызла или загадила.

— Они там с Надькой, — закончила Суворова, показывая на дверь своей комнаты. — Надьку она еще терпит, а меня видеть не может. Ребята, заходите по одному. Может, кто-нибудь ей понравится?

Классные красавицы Ирки, Кузина и Синицкая, ревниво переглянулись. Наверное, каждая сравнивала себя с Ниной Су и прикидывала, сможет ли понравиться макаке.

— Я первая, — сказала Синицкая, поправляя перед зеркалом прическу.

Среди девчонок считалось, что у нее роскошные волосы, хотя Блинков-младший не замечал особой роскоши. Подумаешь, жесткие и курчавые как проволока (нужно ли говорить, что сыщик любил Кузину?).

— Погоди, я тебе апельсинчик с кухни принесу, — сказала Валька. — Бананами она уже облопалась.

Вооружившись апельсином, Синицкая изобразила на лице самую сногсшибательную из своих улыбок и пошла покорять макаку.

Восьмой «Б» приник к двери.

— Ма-аня! — слышалось оттуда. — Ма-аня, Манюня!.. Надь, вроде отзывается.

Ломакина почему-то не отвечала.

— Маня, Маня, на, на!

— Кажется, идет! — заглядывая в щелку, счастливым голосом сказала Суворова. — Апельсин взяла… Ой!

Блинков-младший так и не понял, кто завизжал: Синицкая или макака. Скорее всего обе, но кто-то громче. Зазвенела разбитая посуда, с грохотом упал стул, и Синицкая выскочила в коридор. На щеке классной красавицы багровели три царапины, как у Суворовой. В знаменитых волосах торчала банановая кожура.

Рыдая, Синицкая бросилась к зеркалу. Валька хватала ее за руки. Она чувствовала себя виноватой.

— Ир, ну ничего страшного, Ир! Надо только перекисью прижечь, а то вдруг у нее под ногтями зараза.

Услышав про заразу, девчачья половина компании дружно попятилась к выходу.

— Тащи перекись! — заголосила Синицкая. — И пускай теперь Кузина идет! Что, мне одной разукрашенной ходить?!

— Нет, это не девчачье дело, — вступился за свою Ирку Блинков-младший.

— Пускай идет! — рыдала Синицкая.

— Я пойду, — сказала Ирка. — Не бойся, Митек. В крайнем случае возьму ее на прием — папа мне показывал.

Отговаривать ее было бесполезно. Ирке хотелось, чтобы даже макака признала, что она в сто раз лучше Синицкой.

Суворова уже протирала синицкие царапины перекисью. Блинков-младший заметил, куда она поставила пузырек, чтобы не терять времени, когда придется обрабатывать Кузину. А его любимая восьмиклассница тем временем глубоко вздохнула и скрылась за дверью. Она шла на макаку с голыми руками, даже без апельсина!

В тот момент, когда за Иркой закрылась дверь, Блинков-младший вдруг сообразил, что все занимаются чепухой. В лучшем случае макака пойдет к Ирке на руки, а потом что? Нельзя же носить ее на руках всю оставшуюся жизнь. Макаке нужна клетка или на первое время хотя бы собачий ошейник с поводком.

Но было уже поздно останавливать Ирку. Она вошла в комнату, и оттуда долго не доносилось ни звука.

— Почему Ломакина тебе не отвечала? — спросил Митек Синицкую.

— Плачет.

— Ну и уходила бы оттуда.

— Нельзя! — сказала Суворова. — С Надькой Маня посиживает себе в шкафу и только иногда чашками бросается. А без Надьки знаешь как начинает беситься?! Ей, наверное, одной страшно.

Тишина в комнате затянулась, и это было уже неплохо. Все говорили шепотом, боясь спугнуть нервную макаку. Но тут дверь стала приоткрываться медленно-медленно, как будто сама собой. Ирка, пятясь, вышла в коридор и выдохнула:

— Простите, ребята, но я не смогла. Хотела взять ее на руки, и вдруг так страшно стало! У нее жуткое лицо, как у злой колдуньи.

— Сунуть ей в пятак, и все! — постановил Князь. — Суворова, тащи веревку. Сначала я ей под дых двину, а потом разок по черепушке. Она — брык, а я ее свяжу.

И, встав в боксерскую стойку, он для наглядности стал показывать свои воспитательные приемы на Орле. Само собой, Орел не захотел получать в пятак и стал уклоняться от ударов.

Пока они возились, Блинков-младший тихо вошел в комнату.

Глава II

О чувстве прекрасного у обезьян

«Когда-то здесь жили люди», — подумал сыщик, оглядываясь. Комната напоминала свалку в зоопарке. В зоопарке — потому что воняло. Больше всего Митьку потрясла сломанная пополам ножка стула. В месте перелома она была толщиной в два пальца, и, уж конечно, сломали ее не девчонки.

Ломакина, разукрашенная фирменными макакиными тремя царапинами на щеке, забилась в угол дивана.

— Только без резких движений, Блинок, — тихо сказала она, кивая на шкаф.

На полке среди блюдечек и чашек сидела Зеленая Маня. Лицо у нее действительно было ведьмовское: черное, сморщенное, с поджатым тонкогубым ртом и большущими желтыми глазами. Седые космы на голове торчали дыбом. Вряд ли макака была седой от старости — скорее у нее такая окраска. Сжавшись в комок, она казалась не больше сильно раскормленной кошки.

— Тцат, тцат, тца! — зацокала Зеленая Маня, и вдруг у нее выросла длинная мускулистая рука!

В следующее мгновение Блинков-младший осознал, что уклонился от чего-то летевшего в лицо, и удачно. Метко пущенная чашка просвистела над ухом, врезалась в стену и разлетелась на мелкие осколки. В стене осталась глубокая щербина.

— Не понравился, — хладнокровно заметила Ломакина.

Стараясь не громыхнуть, Блинков-младший поднял с пола целый стул и уселся посреди комнаты. Пускай макака привыкает. Зеленая Маня подумала и запустила в него другой чашкой. Эту Митек поймал и поставил на стол. Макака ответила очередью из двух чашек и блюдца. Он успел поймать первую, вторую чашку отбил рукой, а блюдце угодило ему в грудь. Удар был боксерский! Митек и не думал, что можно с такой силой бросить обычное блюдце.

— Тцат-цат-цат! — восторженно завопила макака.

Сыщик отвернулся, следя за ее отражением в полированной дверце шкафа, и Зеленая Маня притихла. Наверное, решила, что раз этот большой обезьян не глядит в ее сторону, то и не полезет.

— Чем воняет? — спросил Митек Ломакину.

— Тем самым. У нее понос. От бананов, наверно, — мы ей восемь штук скормили.

— В зоопарк надо звонить, — решил Митек. — Пусть приезжают с сетями или как у них там положено. А то Князь уже собрался ее по башке бить.

Ломакина усмехнулась:

— Пускай попробует, а мы посмотрим. Видал, как она стул разломала?

Дверь приоткрылась, и в щель проскользнул Ванечка со скрипкой. Его пытались втащить назад, но гимназист лягался. Вваливаться за ним в комнату восьмиклассники боялись, чтобы не раздразнить макаку. В конце концов его отпустили.

Чувство прекрасного есть даже у диких животных, — сообщил гимназист-второклашка, подтягивая сползшие в схватке штаны. — Я сыграю ей на скрипке!

— Не надо! — в один голос зашипели Блинков-младший с Ломакиной.

— Надо, — твердо ответил скрипач, раскрывая футляр. — Музыка приносит умиротворение в души.

Зеленая Маня приглядывалась к гимназисту-второклашке с любопытством. То ли в ней уже начало просыпаться чувство прекрасного, то ли она скрипок еще ни разу не ломала.

Скандалить с малявкой не хотелось. Это уж точно не принесло бы умиротворения в макакину душу. И вообще Блинков-младший считал, что нельзя запрещать людям учиться на ошибках. Он махнул рукой:

— Пиликай!

Ванечка поклонился, как на сцене, прижал скрипку щекой, вдохновенно взмахнул смычком и…

Чтобы не обидеть гимназиста, скажем, что играть на скрипке учатся очень долго. Проходит лет двадцать, прежде чем первоклассник музыкальной школы становится первой скрипкой в оркестре. Ванечка стоял только в самом начале этого пути.

Он запиликал гамму. Не музыку, а подготовку к музыке. Упражнение для пальцев и слуха. Получалось у него не то чтобы совсем плохо. В природе встречаются звуки и попротивнее: любовные песни котов или скрип резинки по стеклу.

Макака замерла. Может быть, Ванечкина игра напомнила ей родные джунгли?

— Я же говорил! — счастливо выдохнул скрипач, не переставая водить смычком.

Умиротворение длилось недолго. Не зря обезьян зовут четверорукими. Все четыре макакины лапки сцапали с полок что попало и запустили в музыканта. Виртуозно запузыренное блюдце выбило смычок у него из пальцев, хрустальный бокал угодил под дых, а две чашки — в скрипку.