Алексей Алферов - Басмачи Страница 2

Дошел Юсуф до кургана, взошел на вершину. Обернулся — станция далеко позади и внизу осталась, как лишай выросла на степи, и в обе стороны от нее полотно желтыми полосками расходится. От кургана взял он немного правее, как учил стрелочник, и пошел дальше. Скоро и станция пропала из виду.

Утром итти было легко, а как стало припекать, начал Юсуф уставать. Разморило его жарой, в ногах слабость, после станционной ржавой воды мутит. Идет он, жердочкой подпирается, голодную слюну в сторону сплевывает. Прошел верст десяток, перебрался через крутой овраг, выбрался на другую сторону, глядит — вдалеке пригорок, словно кустарником порос. Отошел еще немного — смотрит, движется кустарник. То был внизу, а теперь поднялся до половины пригорка. Догадался Юсуф, что это не кусты, а овцы.

«Ну, — думает, — надо обойти стадо. А то у пастухов собаки злые, почуют чужого человека — разорвут».

Стал он забирать стороною. Вдруг видит — вынырнули вдали из-за пригорка две точки, маленькие, словно блохи, и скачут в его сторону.

Испугался он, оглянулся, где бы укрыться. Да куда тут спрячешься — везде степь голая, гладкая, как тарелка.

Стал он на месте. «Будь, — думает, — что будет».

А точки приближаются, и видно уже, что это двое верховых, пригнувшись, скачут. Вот уж совсем близко.

Видит Юсуф — скачут прямо на него дикие люди, маленькие, грязные, из-под косматых шапок желтеют рожи скуластые, раскосые. Коней нагайками крестят.

«Эх, — думает Юсуф, — прямо на басмачей нарвался».

Поднял он кверху руки.

— Отдам, — кричит, — все отдам, только живым оставьте!

Скинул он шинель, стащил сапоги, бросил на землю и босиком побежал дальше.

Далеко отбежал Юсуф. Когда скрылись верховые за пригорком, сел на траву, посмотрел на свои голые ноги.

«Ну, — думает, — я еще легко отделался, а то басмачи редко живого отпустят».

И решил Юсуф все-таки продолжать путь.

Солнце уже перевалило за полдень, когда он, наконец, пришел в аул.

Аул был большой. Кривыми рядами лепились серые глиняные мазанки на выгоревшем от солнца бугре. Посреди аула площадь, и на ней лавки и чайханы.

На площади кучки народу. Всюду в воздухе торчат оглобли распряженных повозок, возле них разложены тюки шерсти, овчин, груды глиняных горшков и мисок. В стороне овцы, быки, верблюды и возле них пастухи полудикие, оборванные, из глухой степи — точь-в-точь как те, что повстречал Юсуф по дороге.

В чайханах под навесом сидят люди, пьют жирный киргизский чай, заедают белым пухлым хлебом.

Ходит Юсуф, смотрит, как они едят, а попросить не решается. Смотрят и на него люди, молча разглядывают грязного, оборванного чужака.

«Эх, — думает Юсуф, — если бы знали, что я голоден, может и накормили бы».

Ходит он, заглядывает во внутрь, а попросить совестно. Наконец решился.

Подошел он к одной лавке, где хозяин дремал за стойкой. Постоял немного, только хотел попросить.

— Кетчь, кетчь — прочь, — сказал торговец, разлепляя глаза.

Словно варом обдало Юсуфа. Сгорбился он и пошел долой с площади.

Совсем ослабел он, через силу доплелся до края аула, лег на какой-то заваленке. В голове шум и знобит всего.

«Ну, — думает, — видно здесь и подыхать придется».

До вечера провалялся он на заваленке. За все время никто не прошел мимо и не видел его. Только раз пробежала собака с обрубленным хвостом, порычала и побежала дальше.

К вечеру, когда зной спал, стало ему легче.

Встал он, хотел сходить напиться к ручью, что протекал вдоль аула. Видит — недалеко от него сарай какой-то стоит на отшибе, к его стенке жердь приделана, и на нее куры на ночлег взлетают. Обрадовался Юсуф — вот оно где мое счастье.

Поздно вечером, когда все в ауле затихло, подкрался он в темноте к сараю, пригнулся к земле, смотрит — виднеется против зари жердь и на ней темными комками спящие куры.

Подлез он под самый насест, высматривает, как бы покрупнее птицу захватить.

Только он приподнялся — словно толкнуло его что под руку: что ж это я делаю?

Опустился он опять на землю. И страшно ему, и себя до слез жалко.

«До чего ж, — думает, — я дошел — кур с голодухи ворую».

Повернулся он, хотел уж уйти обратно, да зацепился за что-то в темноте ногой. Пошатнулась жердь, всполошились куры, закричал петух, захлопал крыльями.

Как подскочит Юсуф. Схватил петуха — и бежать. Бежит так, что ветер в ушах, только слышит, как хрустит под пальцами петушиное горло. Сзади ему слышны шум, крики, будто весь аул за ним гонится. А это потревоженные куры с насеста разлетаются.

Далеко отбежал Юсуф. Наконец, запыхался, остановился.

Смотрит — в ауле спокойно, сам он в степи стоит. Прислушался — все тихо, только слышно где-то в темноте вода журчит. Пошел он, спустился в ложбину, отыскал воду, напился, насбирал сухого былья и развел огонь. Вычистил, выполоскал петуха, и когда огонь разгорелся, засунул его в угли жариться. Как наелся, сразу повеселел, силы в нем прибавилось.

«Надо, — думает, — хорошенько выспаться, а завтра, пока цел, убираться опять на станцию. Лучше уж там как-нибудь пережду».

Хотел он лечь тут же, возле костра, да побоялся в степи на земле спать. Может наползти змея или тарантул.

Вернулся он обратно в аул. Но теперь зашел с другой стороны. Вышел на базарную площадь— там пусто, только стоит несколько повозок. Подошел он к крайней повозке, смотрит — сверху плетенка сделана, словно в ней ягнят возили. Пощупал рукой — внутри солома ворохом.

Забрался Юсуф в повозку, зарылся поглубже в солому и сразу крепко уснул.

Сколько он времени спал — Юсуф не помнил. Снилось ему, что сидит он один в вагоне, товарищей с ним нет. Возле него мешки какие-то сложены. За загородкой овцы стоят, жуют сено.

Только один баран не ест, выставил голову за загородку и уставился на Юсуфа. Смотрит, не мигает.

Замахнулся на него Юсуф шапкой — баран ничего, только повел упрямо рогом и опять, словно с усмешкой, вытаращился на него.

«Ну, чорт с тобой, — подумал Юсуф, — смотри».

Подложил он в изголовье шинель и лег на нары, а сам нет, нет, да и взглянет на загородку.

Вагон раскачивается, скрипит, стучит колесами — под потолком фонарь болтается, огонь то вспыхнет красным языком, то погаснет.

Снаружи ночь, темень… Жутко стало Юсуфу. Вдруг видит, поднялся баран на задние ноги, перешагнул через загородку и идет прямо на него.

Только уж это не баран, а басмач в овчинном полушубке. Забился Юсуф глубже на нары, выхватил наган, да пальцы онемели — не может курок спустить. Мешки, что в углу лежали, зашевелились — из ниx еще басмачи вылезли, обступили со всех сторон нары — норовят его шашкой достать.

Вдруг вагон сильно тряхнуло, стенки расскочились в сторону. Басмачи куда-то исчезли и сам он больно ткнулся головой во что-то твердое.

«Крушение», — подумал Юсуф и проснулся.

Покачивается повозка из стороны в сторону, катится степью, на рытвинах подпрыгивает. Впереди едет верхом киргиз старый с ружьем за плечами, ведет в поводу лошадь, что в повозку запряжена.

Верно уж давно едут, позади ни аула, ни дороги не видать; одна степь вокруг.

«Что за чудеса, — подумал Юсуф, — как засну, так и приключится что-нибудь. Наверно, к басмачу попал. Ишь, с ружьем едет. Заметит — убьет. Ведь, не поверит, что я заснул в повозке». Стал он ловчиться соскочить на землю, да боится, как бы киргиз не увидел. Сидит, высматривает, ждет какого-нибудь кустика, чтобы спрыгнуть за куст и схорониться. Тут начали подниматься в гору.

«Ну, — думает, — как доедем до верхушки, пойдет повозка вниз, надо прыгать».

Но подымались недолго. Свернул киргиз в сторону, погнал лошадь низиной. Грунт пошел мягкий, трава высокая под колесами шумит. Проехали немного, остановились. Слез киргиз с лошади, подошел к повозке, стал распрягать.

Зарылся Юсуф поглубже в солому, лежит, не дышит.

Распряг киргиз лошадь, хлопнул ее по спине ладонью, пустил пастись. Сам потоптался возле, отвязал что-то от оглобли, взвалил на спину сбрую и ушел.

Выглянул Юсуф из повозки, смотрит — невдалеке несколько юрт чернеют. Веревками к кольями притянуты. Людей не видно. Только с той стороны из-за юрт дым подымается, — верно, бабы стряпают.

Показались две девчонки маленькие, сели в тени под стенкой, ребят укачивают.

Юрты стоят на пригорке, во все стороны далеко видать, везде степь нетронутая, ни клочка вспаханной земли и скота не видно.

Странно это показалось Юсуфу.

«Чем, — думает, — живут люди. Овец не держат, земли не пашут? Теперь, — думает, — недолго ждать осталось. Как смеркнется, пойду воду искать. Тут, наверное, где-нибудь родник есть».

Пролежал он так до вечера, слышит — чьи-то голоса в стороне. Припал Юсуф к щелке, смотрит — стоит неподалеку с десяток лошадей под седлами. Лошади крепкие, откормленные. Вышли из-за юрт парни молодые кучкой. На всех халаты новые, шашки, за плечами винтовки блестят. Подошли парни к лошадям, остановились, ждут кого-то.