Спящая - Мария Евгеньевна Некрасова Страница 21

– Что ты там делал, Луцев?

Как будто это её дело! Лёка не стал отвечать, пошёл в дом, зная, что они пойдут за ним. Эта шла молча, а мать семенила, шумно загребая ногами, и бормоча: «Ну, Лёнечка, это невежливо, ну ответь учителю…» – фу.

На кухонном столе была чистая клеёнка и чай, накрытый на двоих в бабушкином сервизе для особых случаев.

– Ты ей ещё пирогов напеки! – Лёка сказал это матери на цветочном и с удовольствием отметил, как она вздрогнула. Вздрогнула и засуетилась, усаживая эту за стол, отодвигая табуретку…

– А меня-то не ждали. – Лёка кивнул на две чашки. – Можно я пойду?

Мать залилась краской и уставилась в пол. А эта как будто так и надо:

– Видите, он ни с кем не может найти общего языка. Не может нормально общаться ни со сверстниками, ни с учителем…

– Я?! – Лёка выкрикнул это вслух так, что, наверное, стёкла задребезжали.

– …К тому же нервный. – Эта невозмутимо отхлебнула чая. – Думаю, его всё-таки стоит изолировать. Мы с вами третий год бьёмся, а толку ноль. – Она вызывающе глянула на Лёку. Он уже изучил этот взгляд – взгляд училки и дурацкого Славика: «Ты мне ничего не сделаешь, а я тебе – что захочу».

Мать забормотала что-то совсем неразборчивое. Она боялась, Лёка не понимал, чего именно, только чувствовал. Да что эта училка себе позволяет?! Лучше бы и правда была цветком в горшке!

– Изолировать?! В подпол?! В тюрьму?! В ссылку?! – он сказал это на обычном, но, кажется, слишком громко.

Училка ошарашенно уставилась на него, как будто не сама только что распиналась, какой он, видите ли, нервный. Да с ней кто хочешь психанёт, она же… «Человек, – подсказал он сам себе. – Глухой, который не слышит даже цветов и оттого глух к чужим страданиям. Глупый, оттого что думает, будто всё знает, и злющий, если вечно выгораживает дурацкого Славика». Отчего-то эта мысль сразу улучшила настроение. Лёка подмигнул матери, а этой запел на цветочном:

– Танец! Танец! Танец глупых тапок! – уголки рта сами собой поползли к ушам.

Эта вздрогнула. Лёка не шантажист. Он просто напоминает, кто есть кто. Она забегала глазами: то на Лёку, то на мать, шумно выдохнула:

– Думаю, надомное обучение вполне подойдёт. У него же астма. Возможно, это достаточное основание. Я разузнаю, какие нужны документы, а пока…

Мать как будто вынырнула из своего испуга: закивала, взяла с холодильника блокнот и ручку, которой записывала рецепты, стала писать под диктовку этой.

Лёка молча взял со стола своё письмо (эта не возразила) и пошёл в сарай. Больше он никогда не писал писем.

* * *

…А назавтра началась райская жизнь. Лёка просыпался когда хотел, когда матери уже давно не было дома. Спокойно вставал, спокойно кормил щенков и выгуливал во дворе: все соседи на работе, никто их не видел, никто ничего не знал. Щенки бегали по двору где хотели до самого обеда. Еду Лёка готовил им сам: когда матери нет на кухне, готовить оказалось легко и просто. Он даже отыскал в ящике под плитой древнюю битую кастрюльку, которой мать уже давно не пользовалась и не хватилась бы. Варил сразу на весь день и уносил к щенкам в сарай.

После обеда он немного притворялся перед самим собой, что делает уроки. Толку от этого было чуть, но сразу после того, как заканчивались уроки в школе, приходила эта, и надо было хотя бы делать вид, что учишься.

Один на один она была не такой противной, как в школе: может, ей стены не помогали, а может, просто побаивалась этого странного Лёку, от которого неизвестно, чего ждать. Ей даже удавалось кое-что объяснять, чтобы до Лёки доходило. Он сам не заметил, как тройки в табеле «окрепли» – по выражению училки. Ну то есть она сама их ставила и считала заслуженными, а не выпрошенными Лёкиной матерью.

С матерью, кстати, она не пересекалась: уходила гораздо раньше, чем возвращалась мать, которая, кажется, вздохнула с облегчением. Лёке тоже было легче учиться дома: не доставал дурацкий Славик, и цветы всегда были политы, мать старалась. Ничто не отвлекало, и училка была довольна, что Лёка не вскакивает посреди урока.

…И всё равно она злая! То и дело выспрашивала, не скучает ли Лёка по ребятам. Даже смешно о таком спрашивать! Обычно Лёка пожимал плечами и бубнил ей на цветочном «Отзынь!». Училка бросала на него ошалевший взгляд, но тему меняла.

Цветочный она понимала не хуже матери. Иногда Лёка просто от лени отвечал ей на цветочном. Не обзывался, а по делу. Спросит она вслух: «Чему равна сумма того-то и сего-то?» – а Лёка ей на цветочном: «Тому-то и сему-то» – и пишет в тетради нужную цифру. Училка уставится ошалевшими глазами, скажет: «Я начинаю тебя понимать без слов, это хороший знак». Тут главное – не засмеяться.

Нет, ему было не лень, просто цветочный удобнее. На нём можно сказать то, о чём говорить вслух язык не повернётся. И если тебя понимают, то почему нет? Несколько раз Лёка даже читал вслух на цветочном. Эта была погружена в какие-то свои мысли и только рассеянно кивала, пока не заметила, что губы у Лёки не двигаются.

– Ты читал сейчас?

– Читал. – Лёка и это сказал на цветочном. Не похулиганить, а просто забыл.

Училка опять уставилась шальными глазами и стала ворчать что-то про дикцию.

В конце концов год он закончил неплохо, «укрепив» за месяц все свои тройки. А потом наступило лето.

* * *

Наверное, самое длинное и самое насыщенное в Лёкиной жизни. И дело не в свободе, и не в отъезде дурацкого Славика с бандой, и даже не в Волшебной девочке. Просто щенки подрастали. Они росли быстро, к августу были уже Лёке по пояс. Обросли пушистой шерстью и как-то повзрослели в самом человеческом смысле. Нет, они по-прежнему встречали Лёку этим щенячьим «Пришёл-пришёл!», по-прежнему требовали «Играть-играть!», но уже не только. С ними можно было болтать почти о чём хочешь, как со взрослыми животными. Они знали, кто из соседей что готовит, чувствовали, когда мать скоро придёт, далеко слышали её запах, когда она выходила из автобуса на остановке.

По ночам, когда втроём гуляли, Лёка уже спокойно брал их в лес и не боялся, что заблудятся или дадут заблудиться ему.

Собакам нравился лес. Они носились кругами, докладывая, где прячется ёжик, а где белка. Трогать их