Владимир Галкин - Чудные зерна: сибирские сказы Страница 24

— Пошто товар не так лежит? И гнилой, поди?! Конфисковываю!

Богатые торгаши откупались, а простым мужикам хоть не торгуй!

Вот явился урядник к Терёхе:

— А ну-ка, собирайся, городской начальник тебя требует, да вместе с твоей таратайкою!

Пожал Терёха плечами, запряг конька: покатил к дому градоначальника. А тот у ворот уже поджидает. Как услышал музыку, так и затрясся весь:

— Продай! — говорит.

У Терёхи аж лицо вытянулось:

— Не продажная, ваше скородие, разве можно такой забавы лишиться?! Ни у одного ямщика, почитай, нет.

— Ну, так сменяй на бычка аль жеребчика — всё польза! А с таратайки кой те прок?!

Терёха и объясняет:

— Над ней год мороковал — боле такой не сделаю: терпежу не хватит. Нешто вашему скородию не понятно?!

Тут традоначальникову терпенью конец пришёл. Побагровел:

— Не хочешь добром, в каталажку велю посадить!

А урядник решил выслужиться, коня из таратайки стал распрягать. Терёха, однако, вцепился в вожжи:

— Не отдам!! — кричит на всю улицу.

Градоначальник глядит — народ у ворот собирается, заморгал глазами: «Кабы смуты не было!» Многие уж выкрикивают:

— Не по закону забижают мастера!

Ну и велел отпустить. Только думку-то не оставил таратайку добыть.

К весенней ярмарке губернатор с ревизией в город пожаловал. Градоначальник, само собой, в самолучшем трактире, что у базарной площади, велел столы накрывать да собраться всем его прихвостням, чтоб губернатора славили, а покуда к себе зазвал: игрушки затейливые, часы показывает, юлит, угождает. Сам все думает: «Кабы орден мне выслужить?» А как получил известие, что столы накрыты, к губернатору-то с поклоном:

— Покорнейше просим, ваше превосходительство, изъявить милость — своим присутствием осчастливить лучших граждан нашего города!

Губернатор довольный, градоначальника по плечу похлопав:

— Быть тебе к награде представленному!

Тот и расцвёл от радости, губернатора к трактиру повёз. В это время Терёха с женой на таратайке к базарной площади прикатил. Народ-то дивуется:

— Ишь ты, занятна кака штуковина!

Терёха поставил таратайку в тележный ряд, коня распряг, хотел увести к кузнецу подковать, да жена-то и говорит:

— Чую, на таратайку твою чужие глаза зарятся. Кабы не укатили.

Подумал Терёха да поменял колеса местами:

— А теперь пущай угоняют! — И повёл коня к кузнецу, а жена в лавку пошла товары глядеть.

В это время урядник мимо скакал на своем мерине. Углядел таратайку Терёхину и скорей к трактиру погнал мерина. Тоже захотел выслужиться. «Авось повышение получу», — думает. Вызвал градоначальника, зашептал на ухо: так, мол, и так, ваше скородие, таратайку Терёхину сейчас прикачу. Удивим губернатора музыкой, а захочет — и с ветерком покатаем. Градоначальник и кивнул:

— Живее давай! Приставом тебя сделаю!

Урядник прискакал к тележному ряду, руки в боки:

— Это пошто в неположенном месте таратайка оставлена? Кто хозяин, такой-этакой?

Мужики, что рядом стояли, плечами пожали:

— Терёхина это таратайка. И место что ни на есть правильное.

Да урядник-то закричал:

— А где ж хозяин? Почему без присмотру? Ясно, что брошенная! Свезу в участок её!

Ну и впряг в неё своего мерина, да только дернул вожжами-то — святые угодники! Что тут задеялось!..

Из-под таратайки свинья завизжала, собака залаяла, волк взвыл и медведь зарычал. Бабы кто куда, мужики за топоры да за вилы, головами крутят:

— Откель медведю быть? Неужто с цепи у цыган сорвался?!

В это время градоначальник губернатора из трактира вывел:

— Не изволите ли глянуть? Вашему превосходительству сурпрыс приготовлен!

Стоят у крыльца, ждут, за ними градоначальниковы прихвостни высыпали. А мерин с испугу на них прямо понес. Лучшие-то граждане с градоначальником толпою в дверь повалили и губернатора бросили, у того с испугу неприятность в портках получилась, упал, за живот схватившись. Затоптал бы мерин, да откуда ни возьмись Терёха выскочил, в прыжке за узду поймал. Повис. Остановил.

Тут визг с лаем, вой да рычание прекратились, и поняли все — Терёхина таратайка-то. На ней урядник сидит, за вожжи держится, сам от страха трясётся и дурачком прикинулся:

— Я, — говорит, — братцы, покататься только хотел. А гляди-ка, с секретом таратайка-то!

Мужики подошли, губернатору подняться помогли, головой покачали:

— Катаньем своим шуму наделал. Их превосходительство в комфуз даже ввёл!

Глянули все — где губернатор лежал, там место мокрое, и от самого несёт, как от дитяти обмаранного, на весь базар хохот поднялся. Однако Терёха глянул хмуро:

— Будет вам над генералом скалиться! — Урядника с таратайки столкнул и стал мерина распрягать. А тут градоначальник перепуганный из трактира выскочил, за ним его прихвостни. Мужиков оттеснили, столпились круг губернатора. Охают. Ахают:

— Не зашиблись ли, ваше превосходительство?

Однако губернатор и не глянул в их сторону, буркнул только, чтоб коляску скорей подавали. А градоначальник суетится, раскланивается. Губернатор из коляски под нос руку сунул ему. Градоначальник два пальца, как всегда, пожать приготовился, да глядит — меж них третий, розовый, выглянул:

— Вот тебе орден, болван!

И прочь понесла коляска губернатора. Градоначальник долго стоял ошарашенный, пока кашель урядника за спиной не услышал. Обернулся и съездил уряднику по носу:

— Это тебе вместо пристава!

…Губернатор-то, как очистился, чиновникам своим ревизию приказал по всем правилам сделать — много делишек они раскопали. Градоначальнику, чтоб на месте-то удержаться, немалой взяткой пришлось откупиться. А вот Терёхе житья не стало: градоначальник, как губернатора проводил, велел ему подале куда-нибудь убираться и в колясках да тарантасах его певучих ездить по городу запретил.

Ну, да у мастера всегда при себе мастерство останется. Дом продал и укатил. Говорят — постоялый двор в другом уезде открыл, ямщиков привечал да колёса чинил.

Митюшин пояс

К плотницкому делу в таёжных местах каждый горазд. Добротные избы мужики ставили. Соберутся артелью — в лето полсела на пустом месте вырастет.

В одной артели мастер был — Митюшей звали. Построят мужики избу, он начнёт её фигурами украшать: на крыше то конька, то петуха приладит, на воротах барашков вырежет, окна вязью резной украсит. Ему артельщики и говорят:

— Выстроил дом — за другой берись. Чего на украсы время терять.

Митюша им своё: дескать, сотню лет дому стоять, людям в нем жить должно радостно.

На него рукой и махнули — сызмальства такой, ещё при отце к резному делу пристрастился.

Отец у него столяром был, ладно мастерил. Сыну мастерство передал — для жизни верный хлеба кусок.

Митюша сделает стул да к тому же на спинке узор затейливый вырежет. Подойдёт отец, поглядит сквозь очки, прищурившись:

— Ишь ты, чудно! Где подсмотрел?

Митюша плечами пожмёт:

— Листочек вчера разглядывал, вроде узор похожий.

Отец иногда ворчал, да вскоре заметил — на ярмарке у других мастеров не шибко берут, а его стулья, с Митюшиными рисунками, нарасхват. И наказал сыну, чтобы всю мебель впредь узором украшал.

Отец был доволен: сын мастерство постиг. Да только по-другому всё обернулось. Кой-кому не понравилось, что Митюша в первые мастера выходит, — подожгли ночью дом. Отец с матерью той ночью и погибли. Митюша чудом живой остался. Схоронили родителей, а Митюшу взял к себе в артель дядька родной — он избы строит. Теперь, говорит, моему ремеслу поучись, плотницко дело тоже хорошее.

Вскоре привык парень, ремесло постиг и опять за своё принялся: то к окнам, то к крыше канву узорную приладит — и поглядеть любо. Многим избы украшал, но сам всё не доволен работой: вроде рисунок занятный, но живости нет.

Раз пошёл Митюша с ребятами в тайгу, хлебца взял, молока крынку, да поотстал от друзей. Присел под деревце отдохнуть. Глядит — ствол у деревца этаким вензелем скрученный, и узор — глаз не оторвёшь.

Любопытно стало, рукой тронул, а вензель зашевелился.

— Змейка! — охнул Митюша.

А змейка сползла на землю, свернулась кольцом, головку подняла, покачивает. Митюша отлил молока в берестяную чашечку, подставил к ней. Она попила и зашипела:

— Ш-ш-то гляди-ш-шь, Митюш-ш-ша-мастер?

Митюша ушам не поверил, заикаясь, ответил:

— Узор твой приглянулся. Не видал такого.

— Хорош-ш-шо, — зашипела змейка, — будет тебе от меня память.

Обвила опять дерево. Этаким вензелем накрепко и… выползла из шкуры.

Митюше не впервой змеиную кожу видеть. Только те бесцветные, мёртвые, а здесь рисунок яркими красками играет, а тронешь — узор появится ещё затейливей. Митюша глаз отвести не может: красота-то какая! А змейка зашипела: