Сергей Иванов - Близнецы и "звезда" в подземелье Страница 25

Наркотики... Значит, он, Олежек, получается — наркоделец?

Наверно, так.

Значит, его надо заловить!

Тут вдруг Олег стукнул себя ладонью по лбу:

Слушай, надо же родителям сообщить, что ты нашлась!

А откуда они знают, что я терялась?

Ну, сама прикинь, Оль.

И он стал рассказывать, как было дело. Да, Ольга поняла, что у брата действительно не было выхода. Ведь как бы она сама психовала, если б Олег не явился на представление. И тут до нее дошло:

Слушай, да они же еще в цирке!

Ну, допустим...

Олежек, давай раскрутим этого подлого Висюлькина. Ну нельзя же, чтоб он столько людей обманул!

Хорошо, только не кипятись. И что ты конкретно предлагаешь?

Это удивительно, однако у нее уже был готов план. Причем потрясающий! Олег часто замечал, особенно в последнее время: именно он, Олег, считается у них будущим детективом, но умные планы и всякие идеи чаще придумывает Олька. Странно!

Об этом Олег размышлял, пока они возвращались в дом Валентины Васильевны, то есть ромашкинской тети... Достали ключ из-под порожка, вошли, открыли подпол. Безумный вопль раздался оттуда:

— Спасибо! Спасибо! Спасибо вам!

Сердце, у Ольги, например, так и сжалось. Но они не имели права выпускать его из земляной тюрьмы.

— Послушай, Ромашкин. Тебе придется переночевать здесь! — сурово сказала Ольга. — И прекрати стоны, будь мужчиной. Тут Надя ночевала, хрупкая девочка. А ты — здоровенный мужик и такой трус... Не ожидала.

Казалось, Ромашкин задумался. И Ольга, воспользовавшись этим, бросила вниз шариковую ручку и тетрадь — письменные принадлежности, которые нашлись в доме у тетки.

Будешь писать под мою диктовку. Первое письмо Висюлькину. Пиши! «Дорогой Сергей Евдокимович, я на три дня свалил к корешам в Таганрог. Такое дело, что мне находиться здесь опасно. Но совершенно не по вашей части! Вместо меня за Н. Моровой будет следить моя близкая подруга, известная вам Ольга Серегина. И все будет делать по вашему приказу. Виталий Ромашкин». Написал? Подписался? Молодец. Бросай тетрадку сюда...

А вы мне хотя бы свет включите? — в голосе его звучала мольба. — Штепсель возле стола...

— А ты Надьке включал? — спросил Олег сурово. И тогда Ромашкин сказал с искренностью провинившегося детсадовца:

Простите меня! Я больше так никогда не буду!

Тетрадку бросай сюда! И ручку.

А давайте я вам только листок с письмомотдам, а ручку и тетрадку себе оставлю.

Это еще зачем?

Ромашкин помедлил немного, потом сказал:

— Я стихи буду писать!

Вот уж воистину пути господни неисповедимы. Да, представьте себе: этот дурацкий тип писал стихи! Хорошие или плохие — судить не мне. Позднее, быть может, я приведу некоторые из них, вот сами и скажете.

Близнецы переглянулись.

— Он врет, — сказал Олег. — Он ручкой будет ступеньки прокапывать, чтобы крышку открыть и смыться!

Ольга потрогала каменную, намертво засохшую глину, в которой Ромашкин якобы собирался рыть ступени, и покачала головой: вряд ли такую породу осилит и шахтерский отбойный молоток!

Но тут ее посетила еще одна умная мысль.

— Ладно, мы оставим тебе ручку и тетрадку, — сказала она. — И свет тебе оставим. Но только сначала ты должен написать еще одно письмо, — и стала диктовать: — «Дорогая мама, я на несколько дней уеду с ребятами по Дону...»

И тут она увидела, что Ромашкин не пишет, а сидит на тюфяке, опустив голову. Ольга почувствовала, что сердце вроде уколола ледяная игла.

— Ты почему не пишешь, Виталь?

И сообразила, что назвала его по имени. В первый раз. Обычно-то они его звали только по фамилии — врага своего!.. И Ромашкин понял это и посмотрел на Ольгу... как бы с надеждой. Но не в смысле, что его отсюда выпустят, а совсем как-то по-другому. Потом это исчезло из его глаз, и он сказал очень спокойно:

— Да не надо ей письма...

Он хотел еще что-то добавить типа «обойдется» или «перебьется». Но ничего не сказал. Не хотелось так говорить о своей матери при этой девочке.

Хотя мамаша, может, и заслуживала чего-то подобного! Двухдневное, а то и пятидневное отсутствие Витальки она просто вряд ли заметила. У нее своих дел навалом — не до сына.

Ольга что-то почувствовала и сама хотела бы прекратить этот разговор. Но тут была такая ситуация... Вы ее поймете после — и ситуацию и... Олю. А пока что она сказала:

Нет, я тебя прошу, напиши. Это надо для дела.

Тебе?

Да, именно мне.

Ну... тогда давай напишу.

Они разговаривали так, словно один из них не сидел в яме по приказу второго — спокойная, почти дружеская беседа... Олег, который оставался молчаливым свидетелем этой сцены, лишь покачал головой. Мысленно, конечно.

Ромашкин написал, как она просила, — в смысле, про поездку по Дону.

— Давай мне письма, Виталь.

Ольга легла на пол и низко спустила руку в погреб. И Ромашкин сейчас — учитывая его немалый рост — вполне мог бы подпрыгнуть, схватить Ольгу за руку и утянуть к себе... Сразу ситуация резко поменялась бы в его пользу!

Но Ромашкин ничего подобного не сделал. Хотя он действительно подпрыгнул и вложил в Оль-гину раскрытую ладонь письмо. И одновременно дотронулся до ее тонких девчоночьих пальцев. И если вам интересно знать, то я скажу: Виталий Ромашкин потом долго еще хранил воспоминание о том прикосновении.

Судьба его, кстати, сложилась не очень-то счастливо... Но это уже другая история.

Глава XXIII ВИСЮЛЬКИН РЫДАЕТ

Делать нечего. Придется дальше его деньги тратить. Потом отдадим!

— Чего ему отдавать-то? — сказал

Олег сердито. — Он столько нам всего наустраивал, а мы ему будем отдавать?

Олегу не нравилось, что родная двойняшка помягчала к этому типу... Ну и, допустим даже, у него мать действительно не самая лучшая... что, кстати, еще не доказано! Ты сам должен быть человеком, потому что уже не маленький... и так далее — чего тут объяснять-то. А Олька уж сразу жалеть!

Ольга знала за Олежкой эту особенность: он не умел прощать за одну секунду. Не очень-то хорошая черта. Но раз они были... ну вроде бы единым организмом, то она не осуждала брата, просто старалась сделать так, чтобы от его суровости было меньше вреда. Сейчас она просто промолчала. А Олег, который относился к себе трезво, был благодарен Оле за ее такт. В результате они просто обменялись взглядами и побежали ловить такси.

А не поздновато ли вам на машинах-то разъезжать? — спросил парень, который сам был старше их, может, лет на пять или шесть.

Если ты в смысле денег, — решительно сказала Ольга, — то они у нас есть!

И на том разговор был окончен... Оказывается, шофер действительно волновался из-за денег — как и очень многие теперь. А остальное, увы, их на самом деле не трясет!

Ну и бог с ними.

Близнецы доехали до того отличного двора, где жил Ромашкин. Хотели бросить записку в почтовый ящик. Переглянулись: нет, не подходит — подозрительно. Уж лучше вовсе ничего не делать. Потому что записку матери оставляют в кухне на столе, правильно?..

Взглянули на окна... вот удача! Окна ромаш-кинской квартиры светились. А ведь его мама сегодня должна была работать в ночную. Но что-то не сложилось. Отлично, им повезло.

Олег спрятался на площадке между первым и вторым этажом, а Ольга поднялась к двери Ромашкиных и позвонила.

Мама оказалась тетенькой с красивым, но каким-то усталым, а может, просто равнодушным лицом. Сказала, разглядывая Ольгу без всякого любопытства:

Его нет.

А я знаю... Я вам от него записку принесла.

Вот как? — взяла бумажку. — Куда же он теперь направился?

Я точно не знаю. Он сказал, тут все написано.

А ты, что ли, не читала?

Ольга ничего не ответила, лишь опустила глаза, как девица, уличенная в мелкой лжи.

— Ладно, ступай, — милостиво сказала мать Ромашкина.

А, между прочим, могла бы и поблагодарить!

Спасибо, до свидания, Клавдия Васильевна!

До свидания, до свидания...

Имя и отчество не поправила, значит, Ольга запомнила правильно. Это может очень даже пригодиться. Как и записка... Кстати, так оно и получилось. Но ужз когда она приехала к Висюлькину.

Настроение, надо сказать, было у Сергея Евдокимовича не из лучших. Ему не повезло в одном очень важном деле. Пока Виталька Ромашкин безуспешно набирал его номер и сердито думал, с кем это можно так долго трепаться, Висюлькин столь же безуспешно прозванивался в Москву, куда должен был привезти уже хорошо известные нам конверты, в которых лежал... Кстати, Генка, который в свое время был не столько странствующим рыцарем, сколько просто «странствующим пацаненком», угадал совершенно точно: там был гашиш — не самый дорогой, но все-таки дорогой наркотик!

Его Висюлькин собирался переправить в Москву и там сдать оптом неким господам, которые обещали ему за эту почти шестикилограммовую партию... Впрочем, какое нам дело, сколько ему обещали тех нечистых денег!