Адам Багдай - Тайна черного зонта Страница 3

При появлении детей дед Куфель приоткрыл один глаз и приветливо улыбнулся.

— Кого я вижу?! — громогласно вопросил он надтреснутым, но еще довольно зычным голосом.

— Добрый день, дедушка. Хорошая сегодня погода.

Старичок протяжно зевнул и приоткрыл второй глаз.

— Замечательная, только эти проклятые мухи не дают покоя.

— Надеюсь, ревматизм вас сегодня не донимает? Старичок потянулся, отчего тесный его сюртук затрещал по швам.

— Благодарение богу, ничто меня сегодня не донимает, — сказал он и, тепло улыбнувшись, добавил: — Ну а ты, молодой человек, как себя чувствуешь?

— Спасибо, очень хорошо.

— А каково самочувствие твоей уважаемой мамы?

— Спасибо, она абсолютно здорова.

— А твоего братишки?

— Спасибо.

— А бабушки?

— Бабушка, благодарение богу, находится в полном здравии.

Гипця с искренним недоумением прислушивалась к столь витиеватому обмену любезностями. Когда дед Куфель, перечисляя родственников, добрался до бабушки, она тронула Кубуся локтем.

— Слушай, у тебя ведь нет ни бабушки, ни брата.

— Тс-с! — одернул ее мальчик. — Не мешай. Деду нравится расспрашивать, ну так что?

Гипця молча пожала плечами. Она не могла дождаться, когда же наконец ее спутник приступит к делу Креци. Метод Кубуся требовал, видимо, очень большого терпения.

Тем временем старичок поправил на шее большую «бабочку» в горошек и, откашлявшись, провел ладонью по лысине. Потом, окинув Кубуся быстрым взглядом, он спросил:

— А у тебя ко мне какое дело?

— У меня? — протянул Кубусь с безучастным видом. — Да я так… Вот проходили мимо, я и подумал, что хорошо бы вас навестить…

— Ну-ну… — рассмеялся дед. — Очень приятно, что не забываешь старика! — чуть насмешливо проговорил он.

— Что вы, как можно! — живо запротестовал Кубусь. — Вы, наверно, сегодня еще не пробовали пивка?

В глазах старика блеснули веселые искорки.

— Ты как в воду глядел, не пробовал.

— Так какое пиво вам принести?

— Кружечку светлого, только с шапочкой.

— Сию минуту! — Кубусь повернулся на каблуках и исчез в дверях буфетной.

— Золотой паренек, золотой паренек! — с признательностью прошептал старик и, предвкушая близкое блаженство, облизал сухие губы.

Увидев пиво, он окончательно проснулся. Голубые глаза его светились радостью, а полное лунообразное лицо выражало довольство. Сдунув легкую пену, он с наслаждением погрузил запекшиеся губы в прохладную золотистую жидкость и медленно потянул в себя пиво.

— Неплохо, неплохо, — оценил дед Куфель благотворный напиток, — но все же не то, что в прежние времена!

Старик отставил кружку в сторону.

— Ну а теперь скажи, что тебе надо, — произнес он, лукаво прищурив глаз.

— Да, собственно, ничего…

— Говори же, я тебя знаю! — засмеялся старик. — Ну, пожалуйста, скажи, какое у тебя ко мне дело.

Кубусь громко сглотнул.

— Может быть, вы, дедушка, знаете, кто из местных занимается собачками?

— Собачками, говоришь? — Дед Куфель задумался, машинально потирая ладонью лоб.

— Собачками, — подтвердил юный детектив. — У одной пани пропала такса, и она очень по ней убивается.

— Сейчас, сейчас… — Старик отчаянно тер свою лысину. — Готово, уже знаю! Что-то подсказывает мне, да и кости мои чувствуют, что это Толусь Поэт. Знаешь Толуся Поэта?

— Нет.

— Так узнаешь. Очень интересный человек. И какой умный! А если питает слабость к породистым псам, так это, пожалуй, вина не его, а скорей собачья.

— А где он живет?

— Тут недалеко, на Озерной, в доме четырнадцать. Спросишь Толуся Поэта, и каждый тебе покажет. — Дед Куфель понизил голос: — Только не говори, что это я тебе сказал, а то он на меня обидится. И вообще, поделикатней с ним, у него чувствительная поэтическая душа.

ГЛАВА V

ВИЗИТ К ТОЛУСЮ ПОЭТУ

— Озерная, номер четырнадцать. Это, наверно, здесь, — произнесла Гипця. Дети остановились у маленького деревянного домика. Таких домиков-пенсионеров немного уж оставалось в Варшаве. В небольшом садике за проволочной оградой цвели желтые ноготки и крупные пурпурные пионы. За ними, у самого дома, густо разросшиеся сирень и акация заслоняли окна, доставая почти до самого края крыши. Казалось, что крыша поднимается прямо из этих зарослей. А над кустами виднелся выступавший из мезонина крохотный балкончик с разваливающимися перилами. Оттуда сквозь раскрытую дверь доносилось веселое собачье тявканье.

— Это, наверно, здесь, — повторил Кубусь, задирая голову. — Говорил тебе, что дед Куфель знает обо всем. Если у него кости что-то чувствуют, то уж наверняка.

— Интересно, мы найдем здесь Крецю?

— Этого дед Куфель не может знать. Он не ясновидец, у него лишь всегда хорошая информация.

— Ну, ладно… — Гипця задумалась. — А что мы скажем Толусю Поэту?

— Да ведь дед Куфель предупредил нас, что с этим Толусем нужно обходиться деликатно, так как у него чувствительная поэтическая душа.

— А почему этого Толуся называют Поэтом?

— Если бы я знал!

— Может, он пишет стихи?

— Глупая, если бы он писал стихи, ему не пришлось бы воровать породистых собак. В любом случае это умный парень, и с ним нужно быть поосторожнее, чтобы его не взволновать.

Кубусь еще раз окинул взглядом балкончик и, помолчав, неуверенно проговорил:

— Идем?

Обойдя домик, юные детективы оказались в небольшом дворике, откуда лестница вела прямо к мезонину. Они медленно поднимались по скрипевшим ступенькам, с опаской вслушиваясь в биение своих сердец, и наконец остановились у двери, на которой виднелась сделанная мелом надпись: АНАТОЛЬ ГРОХ — МЛАДШИЙ СОВЕТНИК В ОТСТАВКЕ. ПРОСЬБА НЕ ПРИВОДИТЬ ЛЮДЕЙ.

Из-за двери доносились тявканье, поскуливание, вой, словно собачий хор устроил предполуденный концерт.

Кубусь робко постучал, и из глубины комнаты послышалось приглушенное:

— Войдите!

Ребята скользнули в приоткрытую дверь, и их сразу окружила стая лохматых четвероногих: веселый черный пудель, флегматичная элегантная колли, маленькая трясущаяся левретка, смешной бульдожек и… кроткая деликатная такса. Быстрый взгляд юного детектива задержался на таксе. Окрас коричневый с подпалинами… В общем, все говорило о том, что это и есть пропавшая Креця пани Шротовой.

— Добрый день, — сказала Гипця, обращаясь к человеку, лежавшему на надувном матрасе в углу маленькой комнатки. Это был очень длинный и очень худой мужчина, который лежал, подложив под голову одну руку и зажав в другой маленькую книжечку. Он читал ее, беззвучно шевеля губами, и словно не замечал вошедших.

Собаки сбились в кучу у их ног.

— Добрый день! — уже громче повторила Гипця.

— Не мешайте, — прошептал незнакомец, даже не взглянув на детей и не прерывая чтения. Однако через минуту он отложил книжку в сторону и, потирая пальцами глаза, произнес, обращаясь к самому себе: — Ничего не скажешь, великолепные стихи! Нужно их выучить. Тихо, братия! — недовольно прикрикнул он на псов.

Собаки послушно разбрелись по углам, откуда с пристальным вниманием смотрели на тощего мужчину. А тот совершенно невозмутимо потянулся за пачкой сигарет и, не глядя на детей, закурил.

— Любите стихи? — внезапно спросил он.

— Очень даже… — ответила Гипця.

— Это хорошо. Стихи — самая прекрасная вещь на свете. — Он улыбнулся девочке.

Гипця немного осмелела.

— Мы к вам по одному деликатному делу…

— Ну-ну? — Худющий с любопытством взглянул на нее.

— Мы… — сбивчиво продолжала Гипця, — …мы хотели спросить… — Она замолчала, пытаясь перевести дух.

— Не бойся, валяй напрямик. Тогда к делу приступил Кубусь.

— Допустим, — неторопливо заговорил он, осторожно подбирая слова, — что у одной пани жила-поживала такая маленькая таксочка и что сегодня утром случилось одно маленькое недоразумение…

Худющий нетерпеливо кашлянул.

— Какое недоразумение?

Кубусь беспомощно замолчал, и ему на выручку поспешила Гипця:

— Допустим, что та маленькая таксочка заблудилась, не смогла найти своего дома и прибежала на улицу Озерная…

— Допустим, — подхватил Кубусь, — что она прибежала как раз к дому номер четырнадцать…

Худющий окинул Кубуся подозрительным взглядом.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я… — смутился Кубусь, заливаясь краской. — Я… собственно говоря, ничего… Только хозяйка таксочки беспокоится.

Усевшись на матрасе, Толусь Поэт глубоко затянулся сигаретой. Его длинные ноги, даже согнутые в коленях, доставали ему до подбородка.

— Еще не было объявления в газете, — произнес он тихим невыразительным голосом.

— Таксочка пропала лишь сегодня в десять сорок, — объяснил Кубусь.