Валерий Гусев - Коллекция в бегах Страница 3

– То-то и оно. Юлька хорошая девчонка. Но растеряха. То кошелек в магазине на прилавке оставит, то сдачу не возьмет, то сумку с продуктами забудет…

– Это часто случается, – вставила мама со знанием дела.

Сторож понимающе усмехнулся:

– …Ключи от дома теряла. Я ей новые делал…

– Вот тут поподробнее, – сказал папа. – Про ключи.

– А чего там подробней? У нее два комплекта ключей. Одни она при себе держала, в сумочке носила, а другой у дверей на крючке всегда висел. Эти-то ключи и пропали.

– Когда это было?

Сторож задумался, припоминая.

– Где-то за недельку до кражи, кажется. Да, точно! За неделю Юля приходила. У меня в сторожке рабочий уголок есть – верстачок, инструмент, – слесáрю помаленьку. Жителям нашим все время что-то починять приходится. Они, конечное дело, художники. Они свои кисточки в руках правильно держат, а вот молоток или напильник – тут им мастерства не хватает. То по пальцам вдарят, то по оконному стеклу…

– Не все художники такие, – быстро возразил Алешка. – Я вот, например…

– Ты вот, например, – прервал его папа, – немного помолчи. Кто Карякиной ремонт в доме делал? – Это он опять сторожа спросил.

– Две тетки. Валька и Галька. Веселые такие, шебутные. Вроде вашего пацана. Из Украины, кажется.

– Я не с Украины, – вставил Алешка. – Я с Вернадского.

– Фамилии этих шебутных?

– А кто их знает!

– Надо было поинтересоваться, – рассердился Павлик. – Вы ведь сторож!

– Сторож, – кивнул парень, – но не мент, чтобы документы проверять.

– Откуда они хоть взялись? От какой фирмы? Вы их раньше здесь видели?

– Нет, раньше не появлялись. Их Юлька сама привела. Где-то в поселке они познакомились. Или на станции. Случайно.

– Случайно, – усмехнулся папа. И протянул сторожу свою визитку. – Если что-нибудь еще вспомните… случайно, позвоните мне.

– Будет сделано, товарищ полковник.

Павлик доел свой бутерброд, допил свой чай, и мы поехали дальше, на свою дачу. В сопровождении красного «Форда», который терпеливо дожидался нас все на той же обочине.

Когда мы его обходили, я пытался разглядеть – кто там, в салоне, за рулем? Но ничего не увидел – окна машины были густо тонированы. И странно, что и папа, и Павлик совсем эту машину перестали замечать.

– Самое тревожное, Сергей Александрович, – сказал Павлик, – что некоторое время назад коллекцией Карякина сильно интересовалась какая-то американская художественная галерея. Как бы не ушли картины за рубеж.

– Не уйдут, – успокоил его папа. – Вершинин уже дал ориентировки на таможню.

– А картины красивые? – спросил Алешка. – Лучше моих?

– Не знаю, – ответил папа, – я их не видел.

– Я репродукции видел, в уголовном деле, – сказал Павлик. – Там Айвазовский, Левитан, Шишкин…

– Знаю! – поспешил похвалиться Алешка. – Айвазовский – это про море, Левитан – про поля и речки, а Шишкин – про отдых мишек на Севере.

– Вот именно, – сказал папа. – Только мишки на Севере – это конфеты.

– Картины небось миллион стоят, – предположил Алешка.

– Небось, – подтвердил папа.

– И не один, – добавил Павлик. – Но дело даже не в этом, не в цене. А в том, что такие ценные произведения искусства могут навсегда исчезнуть в чьей-то частной коллекции за рубежом.

– Не исчезнут, – уверенно сказал Алешка. – Наши крутые опера, всякие там Павлики и Оболенские, и картины разыщут, и жуликам по тыкве настучат.

– Зачем папе стучать по какой-то тыкве? – изумилась мама. – Думай, когда говоришь глупости!

Очень ценный совет.

– Ну не по тыкве, ну по башке – какая разница?

Разница в том, что этим жуликам действительно настучал по тыкве крутой опер Оболенский. Но не самый старший, а самый младший…

И тут мы приехали на свою любимую дачу.

Папа и Павлик помогли нам выгрузить вещи и почти сразу же уехали обратно, по своим срочным оперативным делам. В том числе и по делу Понизовского, и по делу о краже у гражданки Карякиной бесценного достояния.

Мама про нашу дачу говорит примерно так:

– Она вроде бы у нас есть, но ее как бы и нет.

Но все равно на нашей даче, которой как бы нет, очень хорошо. Во всяком случае, очень просторно. Наверное, потому, что ничего на ней нет. Кроме курчавых березок и травы по пояс. И есть еще сарайчик в виде вагончика.

В вагончике тоже почти ничего нет. Во всяком случае, ничего лишнего. Стол, бывшее папино кресло (жалко было его выкинуть), тахта и холодильник. И два стула. Ну, еще иногда мыши и почти всегда комары.

В прошлом году у нас там еще стоял старый диван, но мы его выгнали на улицу, под березки. Потому что, когда на него садились, он так визжал от старости своими пружинами, словно ему на хвост наступили. И мама стала его бояться. Особенно когда на диван с разбега плюхался Алешка. Да еще начинал на нем прыгать и орать от восторга. Тогда даже наши соседи прибегали: что, мол, у вас случилось, мы подумали, будто злобный людоед кем-то из вас живьем завтракает.

А однажды папа во сне резко повернулся, и диван так взревел, словно за дверью на какого-нибудь ночного прохожего медведя напали какие-нибудь ночные пчелы. Это Алешке спросонок так показалось.

В общем, мы отправили ревущий диван в ссылку, под березы. А на зиму Алешка заботливо укрыл его пленкой от дождей и снега. И как только мы вышли из машины, он сразу же сдернул ее вместе с грудой прошлогодней листвы и заботливо спросил:

– Перезимовал? – и погладил его по спинке как дремлющего бегемота.

Диван отозвался сонным осипшим голосом.

Я тоже люблю после зимы узнавать на даче прошлогодние вещи и вспоминать при этом все хорошее, что мы пережили здесь прошлым летом. А Лешку тут же поприветствовала откуда ни возьмись тоже прошлогодняя кошка. Прихожалая такая. Она старательно и вежливо обтерлась обо все наши ноги, первой вошла в сарайчик и сразу заняла старое кресло, свернулась в нем и громко замурлыкала.

– Иди отсюда! – сказала ей мама. – Явилась! Тебя звали?

– Ты что! – завопил Алешка. – Она всю зиму нашу дачу охраняла!

– От кого это?

– От мышей! Знаешь, сколько она мышей погубила? Тебе и не снилось!

– Еще не хватало! – сказала мама и стала выкладывать на стол продукты. – Чтобы мне мыши и лягушки снились!

Мама, мягко говоря, не очень их любит.

Забегая вперед, скажу про эту кошку. Она прочно заняла кресло, но была какая-то особенная. Будто это была не одна кошка, а целый выводок. Вот спит она в кресле, а попробуй сядь на стул или на тахту – она уже под тобой, да еще заорет как резаная. Мама всегда оглядывалась, когда садилась. А папа – нет. Он, не оборачиваясь, плюхался куда хотел и говорил при этом:

– Ей же хуже! – Странно, но кошка при этом успевала из-под него вывернуться. Правда, все равно орала, на всякий случай.

…Мы начали обживаться. Мама поставила на плитку чайник, включила холодильник и стала укладывать в него продукты. Как только она открыла дверцу, из холодильника вылетело еще одно прошлогоднее существо – худенький писклявый комарик.

– Перезимовал, – сказал Алешка.

– Интересно, – произнесла мама, – кого он там жрал всю зиму.

– Дохлую мышь, – предположил Алешка, и тут же заработал мамин подзатыльник.

Ну вот и все наше имущество в сарайчике в виде вагончика. Но зато на чердаке этого вагончика в виде сарайчика много чего есть. Давно забытого, но очень полезного.

Там есть наши старые, нашего раннего детства велосипеды; детская коляска, в которой мы с Алешкой выросли по очереди, ездили в ней в детский сад и в магазин за продуктами. Там есть папина разборная байдарка. И несколько маминых поломанных зонтиков (они у нее трещат как спички). Ну и все остальное там есть, мелочь всякая. Старые друзья.

Мама время от времени говорит:

– Нужно набраться мужества и весь этот хлам отправить на помойку.

Папа говорит:

– Как только мы выбросим какую-нибудь вещь, так она тут же нам понадобится. И ребята побегут за ней на помойку.

– Точно! – сказал Алешка. – И принесут оттуда еще что-нибудь полезное.

Мама испугалась:

– Тогда не надо. Пусть весь этот хлам еще полежит. Он все-таки не с помойки.

Но скоро весь этот хлам вдруг очень пригодился. Прошлым летом в музее старинного города Липовска Алешка углядел интересный рисунок в древней летописи. Это были чертежи самодельных крыльев из лебединых перьев, на которых тыщу лет назад летал какой-то отважный умелец, «неслух Пров по прозванию Щетинин». И Алешке тоже очень захотелось полетать. На таких лебединых крыльях. «Выше дерева стоячего, ниже облака ходячего»[1].

Очень скоро, однако, он разобрался, что на таких крыльях не больно-то полетаешь. Законы аэродинамики не дадут. По этим законам, чтобы взлететь на этих крыльях, нужно делать ими не меньше пятнадцати взмахов в секунду. А это совершенно нереально. Даже для Алешки.

Но он отступать не привык. (Я, кстати, таким же был в его десятилетнем возрасте, пока не поумнел.) «Тогда самолет сделаю! – уверенно заявил он. – Одноместный. И полетаю над всякими окрестностями. На Север и на Юг. – И почему-то добавил: – Поперек экватора».