Салли и похититель грёз - Ши Эрншоу Страница 31

– Город Хеллоуина никогда не был твоим домом, – мягко говорит мне мама, вкрадчиво подбираясь к сути вещей. – Твой дом – город Грёз. И он всегда был им.

Отец поднимает глаза от камина на меня, кивает:

– Твоё место здесь, доченька.

– Тебя столько лет не было. – Мама сжимает мою ладонь, как будто боится отпустить, боится, что я снова ускользну от неё. – А теперь мы тебя наконец-то нашли. Я понимаю, тяжело будет потерять дорогих тебе людей в городе Хеллоуина, но зато здесь ты в безопасности. Поначалу будет тяжело, но мне кажется, ты сможешь обрести своё счастье в нашем городе, среди своих. В мире, где тебя любят, – твоё настоящее место.

– Меня любили в городе Хеллоуина, – возражаю я. И в следующее мгновение уже не так уверена, что это правда. Джек, положим, любил. Но вот остальные? До того как я вышла за Джека, они меня почти не замечали. Да, меня короновали, но это просто титул, тряпичную куклу одели по-новому и пытаются сотворить из неё что-то другое, что-то более подходящее, достойное, блестящее.

Я понимаю, что родители пытаются до меня донести. Как они стараются, чтобы я чувствовала себя здесь как дома. Но сердце моё разрывается. Я не могу, не могу бросить Джека.

Мама берёт моё лицо в ладони.

– Мы – твоя семья. Мы любили тебя ещё до того, как ты пришла к нам, до того, как узнала, кто ты есть на самом деле. Ты не чужая в городе Грёз... Ты здесь своя. Это твой дом.

Её слова пробегают дрожью по моим швам, в голову закрадывается тяжёлая мысль: возможно, мама права. Возможно, я зря прожила все эти годы в городе Хеллоуина. Это была не та жизнь. А здесь я, возможно, стану наконец той, кем мне изначально было положено стать.

* * *

Голова кружится, мне не по себе, я чуть не трещу по швам, набивка готова вырваться наружу. Всё спуталось. Хочется закричать, или заплакать, или просто лечь на пол и дать себе распуститься, пока от меня не останется только горка ниток да квадратных лоскутков.

Мама берёт меня за руку и ведёт по коридору в комнату детства.

– Тебе просто надо отдохнуть, – мягко говорит она, чувствуя нарастающую во мне панику – здесь и страх, и гнев, и растерянность, и всё плещется через край.

Хочу сопротивляться, хочу сказать, что не засну, что не смогу.

Но в голове каша, слишком много всего сразу, и так тянет в мягкую кроватку, которая когда-то была моей, и так соблазнительна тишина дома, который уже понемногу кажется знакомым. Точно все эти годы часть его оставалась вшитой в мою ткань, а я просто до сих пор не замечала. Вспоминается, как скачу вприпрыжку в новеньких туфельках, смеюсь, маленькими ручками вожу по стенам – и бух! – падаю на кровать, зарываюсь в одеяла. Разве не чудесная была жизнь? Пока Финкельштейн не отнял её у меня.

– Я не могу бросить Джека, – повторяю упорно, заходя в комнату. Но и сама слышу, как слабо звучу, будто я опять маленькая. Будто не осталось больше никаких сил в груди.

Мама вздыхает, губы сжаты в тугую ниточку. Стараюсь разглядеть в её лице свои черты: большие ровные круги глаз, длинные паучьи ресницы, неровные швы, стянутые синей ниткой. Чем больше всматриваюсь, тем яснее вижу, насколько я – её часть, ткань от ткани.

– Ты пока поспи, – говорит мне мама. – Когда проснёшься, всё станет яснее.

Это верно. По телу натяжение, мысли в голове скачут в разные стороны, словно летучие мыши по тесной пещере. Надо отдохнуть.

– Вы подождёте пока с рощей? – спрашиваю маму.

Она обращает взгляд через комнату в окно – сумеречный свет сочится сквозь занавески, на полу расплывчатые контуры – и кивает.

* * *

Я ложусь на кровать, которая когда-то была моей.

Впадинка в матрасе заметно меньше, чем я сейчас; ноги упираются в спинку кровати; а всё же утопать в этом тюфячке до того уютно и спокойно, что на глаза наворачиваются слёзы. Я больше не та девочка, которая в прошлом спала на этой кровати. Её отсюда забрали, посадили в коморку над обсерваторией и внушили, что она не рождена, а создана. Ей лгали.

Может быть, родители действительно правы? И мне место здесь. В этом доме. В этом мире. Голова раскалывается от переутомления, но я упорно пялюсь в потолок, в нарисованные белоснежные облака. Жизнь без Джека невообразима. Но если отец прав и другого выхода нет – если нет способа пробудить остальных, остановить Песочного человека, то значит, и жизни больше нет. Порвана в клочья, как паутина на зимнем ветру.

Может быть, и правда необходимо уничтожить рощу, чтобы спасти то, что осталось здесь.

И может быть, жить здесь, в городе Грёз, без Джека – лучше, чем не жить вообще.

В груди колет – резко, тонко. Я с усилием поднимаюсь с кровати, подхожу к окну. Город тих, на улице куда меньше народу; возможно, это и есть ночь в кои-то веки, те несколько часов, когда библиотека закрывает свои двери и все дружно отправляются на покой.

Пытаюсь представить себе жизнь здесь, в этом мире. Кем бы я была, если бы всегда оставалась здесь? Может, влюбилась бы в парня, который целыми днями корпит в библиотеке и сочиняет колыбельные или сонеты.

– Может, было бы и ничего, – тихо говорю сама себе.

Только кого бы я ни повстречала здесь, в этой другой жизни, кто бы ни высматривал меня поверх книжных полок, ни держал бы мою руку, ни рвал бы жёлтых нарциссов в городском парке, чтобы положить потом мне на окошко, где бы я нашла их утром, – это всё равно был бы не Джек. Никого и никогда не любило бы моё сердечко так глубоко, так беззаветно. Никто и никогда с ним бы не сравнился.

По горлу вверх пробирается холодок, а вместе с ним по спине расползается то жуткое чувство, когда уходит последняя надежда. Когда обступает тьма и больше ничего нет. Вернись я даже в город Хеллоуина, там ничего не осталось. Только