Анелюс Маркявичюс - Призраки подземелья Страница 4

Но учитель, казалось, забыл о своих слушателях и все читал. И чем дальше, тем проще становилась манера чтения, чувствовалось, что теперь старика увлекает уже не звучность языка, а содержание рукописи. Потом он начал спешить — перелистывал сразу по нескольку страниц, забегал вперед и снова возвращался к прочитанному.

Ребята ждали, не смея задавать вопросы.

— Ого, и про Кульветиса[1] не забыли! — воскликнул учитель с удивлением.

— А кто это такой? — Ромас прикусил язык, но было поздно: вопрос вылетел.

— Ах, да, вы же ничего не понимаете… Так что, будем переводить?

— Да, да-а! — обрадовались ребята. — Если вам не трудно… Если вы не устали…

Учитель, опершись на локоть, немного приподнялся, устроился поудобнее.

— Устал! — учитель усмехнулся. — Я в первый раз за последнее время немного отдохнул. Ну, слушайте: «Последняя воля отца Ха́уста…» Это завещание духовного лица, — объяснил учитель. — А что он за человек, вам самим будет ясно… «Человек в этом презренном мире суеты и соблазна — кратковременный гость, и не дано ему знать, когда пробьет его последний час. Посему я, ничтожный слуга и воин Христа, отец Хауст, милостью господней немало лет проживший в этой юдоли слез, ныне, лежа на смертном одре и ожидая, когда душа расстанется с грешным телом, хочу объявить свою последнюю волю. И пусть послушник[2] Фа́бий слово в слово запишет ее и вручит достопочтенному отцу Себастиа́ну, исполнителю воли моей.

Имущества я никакого не имею и завещать не могу. Разумом я никогда не жаждал богатства, ибо сказано: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и отец ваш небесный питает их». Однако сердцем, да простит господь меня, грешного, к ничтожной мишуре этого суетного мира склонен был. Оставляю церкви нашей немногие драгоценности, ко мне попавшие во время то, когда святая церковь поднялась на борьбу с еретиками[3]. И мы, верные воины Общества Иисуса, благословленные генералом нашего ордена Лойолой[4], защищали веру словом, пером и мечом…»

Учитель остановился и спросил:

— Понятно теперь, кто такой отец Хауст?

— Конечно, — с готовностью ответил Костас, — он иезуит. А иезуитов послал сюда папа римский. Они…

— Ладно, — Симас толкнул приятеля в бок, — без твоих лекций разберемся… Читайте, пожалуйста, дальше.

— «…Я служил господу и в Италии, и в Польше, а затем и в Литве, — читал учитель. — Прибыв в Вильнюс, мы застали крамолу и безбожие, расплодившиеся, как сорняки на ниве. Насаждали их здесь вероотступник Авраам Кульветис, священник Викле́фас, а также вельможи Ра́двилы, Катке́вичи, Вала́вичи и прочие. Этот Кульветис даже школу еретическую основал, где богохульствовал, против святой мессы[5] и постов выступал, а также ратовал за то, чтобы церковные и мирские книги не по-латыни печатались, а на местном литовском языке.

Они открыли свои печатни и стали выпускать отступнические книги, в которых ложно толковали священную веру и церковные обряды отрицали.

Общество Иисуса боролось против еретиков всеми силами. Господи, будь милостив к негодному слуге своему: что ни делал я в той борьбе, все ради тебя было.

В 1565 году гетман Радвила Рыжий отнял у церкви прежде дарованные ей Забельские земли с мельницами, смолокурнями и винокурнями и поручил их управлению еретиков. Отцы ордена, видя, как заблудшие вельможи причиняют церкви урон, решили вернуть их на истинный путь. Его преосвященство епископ Валериа́н ради веры Христовой самолично снизошел до того, что отправился к Радвиле Рыжему и предложил ему помириться с церковью, вернуть отнятые земли, обещая за это его сыну высокий духовный сан и поддержку. Но оный еретик, полный гордыни и тщеславия, начал богохульствовать, поносить церковь и слуг ее. Епископ пригрозил ему отлучением от церкви. Гнусный вероотступник пришел в ярость и сам начал грозить церкви: «До тех пор не успокоюсь, пока все ваши проклятые гнезда не изведу».

Его преосвященство сурово, но спокойно ответствовал: «Не гневи бога, не оскверняй твердыню, на которой зиждется церковь святого апостола Петра».

Тогда еретик вскочил и, тряся рыжей бородой, воскликнул: «Эта твердыня уже крошится, и не только снаружи. Среди вас есть люди, которые долбят ее изнутри. А мы в меру сил своих поможем им».

Долго думали, кого этот безбожник имеет в виду, говоря такие мерзкие слова. Но воинам нашего ордена скоро открылась истина. И мы узнали, что Радвила получил от Петра Ро́йзия, смотрителя школы при костеле Святого Иоанна, написанный на литовском языке еретический катехизис[6], который затем, в 1585 году от рождества Христова, был отпечатан в типографии еретика Ленчидкого.

Радвила приказал лучшим своим писцам переписать и богато иллюстрировать, а затем переплести в дорогую сафьяновую кожу эту еретическую книгу. После того у лучшего виленского золотых дел мастера Кли́монаса был заказан для нее драгоценный оклад с хитрым замком. Он был сделан из золота и серебра, а посередине выгравирован герб Радвилов — щит и три трубы на нем.

Как-то ночью этот отступник в сопровождении двух слуг тайно пошел к суфрагану[7] Альби́ну и отдал ему в дар это творение богопротивных отщепенцев. Все это стало нам известно от одного из слуг Радвилы, набожного Герека, который согласился за небольшое вознаграждение для победы святой церкви над еретиками сообщать все, что делается в замке Рыжего.

К стыду кафедры[8] и позору капитула[9], надо сказать, что этот суфраган Альбин был уже и прежде замечен в расположении к еретикам. Во время богослужения он разгуливал в простой одежде, будто слуга, чем возмущал его преосвященство епископа Валериана. Будучи библиотекарем, он доставал из-за границы книги еретические, а также светские и распространял среди духовных особ, хоть и было ему известно, что читать подобные книги запрещено, ибо они подрывают святую веру. Он также поддерживал тайные связи не только с упомянутыми Радвилой и Ройзием, но и с кенигсбергским вероотступником Раполенисом и бежавшим туда из Вильнюса Кульветисом.

Это подтвердилось впоследствии письмами, найденными среди книг суфрагана. В тех письмах еретики подбивали суфрагана найти мецената — богатого покровителя — и выпускать на языческом литовском языке отступнические книги, как делали они сами в Кенигсберге.

Святая церковь очень встревожилась. А суфраган, наущаемый дьяволом, и дальше продолжал свое. И было решено, что никакая жертва не будет слишком велика для победы святой церкви.

Однажды вечером я пришел к суфрагану, якобы ознакомиться с прежними дарами Радвилы вильнюсскому кафедральному собору и капитулу. Мы долго вели беседу, попивая вино. Суфраган с осторожностью показал мне одну из книг, привезенных из-за рубежа, — но я понял, что у него их не одна, а много, — и заговорил о печатании книг на литовском языке, чтобы их могли читать не знающие латынь простолюдины, а не только духовные лица. Тут я еще раз убедился, что он отщепенец, враг святой церкви. Улучив минуту, когда суфраган пошел относить книгу, я вынул ладанку с «манной небесной», которую достал мне монастырский аптекарь Анто́ний, горячо помолился и, произнеся: «Господи, да свершится воля твоя!», подсыпал ее в кубок.

На следующий день распространилась весть, что суфраган Альбин скоропостижно скончался.

Похоронен он был со всеми почестями, подобающими высокому духовному лицу. А поскольку умер он внезапно, не исповедавшись в своих заблуждениях, то по всем костелам города читали молитвы за упокой его души…»

Учитель перестал читать, его рука с рукописью медленно опустилась на одеяло, и он тихо сказал:

— Отравили его.

— А за что?! — вспыхнул Ромас. — Он же никому ничего плохого не сделал. Думал только о том, чтобы печатать книги на литовском языке для просвещения простых людей. Он ведь не революционер был и даже не безбожник…

Учитель разволновался. Было заметно, как дрожат его старческие сухие руки.

— И это называется христианство! — гневно сказал он. — Сколько страданий и мук принесло оно нашему народу! Никакого пергамента не хватило бы все записать.

Он приподнялся на руках и подтянулся повыше. Ниёле и Зигмас помогли ему поправить подушку.

— Да, не запишешь, — продолжал он сурово. — Нашей маленькой и бедной стране пришлось сражаться против всей христианской цивилизованной Европы. И мы выстояли. Здесь, в наших лесах и болотах, «святые» грабители сломали себе зубы и не смогли прорваться дальше… Однако и нам это стоило немало… Но будем читать дальше.

Вдруг старик отложил рукопись в сторону и поглядел мимо ребят, за их спины.

Ребята обернулись. В дверях стояла высокая, с худощавым веснушчатым лицом женщина в белом халате и с чемоданчиком в руке.