Вадим Селин - Верните мне мозги! Страница 4

Короче, слушай меня сюда: если хочешь получить свои мозги обратно, приходи сегодня на улицу Береговую, 40, к 14.34. Опоздаешь хоть на минуту — мозги свои обратно не получишь уже никогда. Тебе все ясно? Крепко целую, Серега Штопор».

— А-ач-чу-уме-еть, — только и смогла вымолвить Танька. Она уже не пыталась что-либо понять — все равно ума не хватит. Да и не было его, ума этого.

Ее разобрал истерический смех.

Внезапно по классу пролетел девчоночий визг. Визжала Кристина Подмогильная.

— Вот спрашивается — че так орать? — заорала Дуська. — Я от страха чуть ежика не родила!

Кристина взвизгнула еще раз. Все уставились на нее в непонимании.

— Девочки, — сказала она, — мальчики, дамы и господа… Срочно вызывайте охотников за привидениями!

— Ну, вообще! — изумилась Дуся. — Не школа, а дурдом на свободе какой-то!

— Нет, ну вы знаете, кто это был? — прокричала Кристина. Лицо ее раскраснелось, руки дрожали, подбородок тоже дрожал, а глаза нервно подергивались по очереди — то правый дернется, то левый, а то вдруг и оба сразу.

— Кто — «кто»? — не поняли все.

— Да пацан этот, что Таньке бумажку принес, — пояснила Кристина. — Кто это был, знаете?

— Да пацан какой-то, — ответили все. — А чего ты орешь как больная?

Кристина направилась к выходу из класса, плотно, на замок, закрыла дверь, расширила глаза и зачем-то согнулась в коленях, как бы приседая на невидимый стул. Все поневоле притихли. Всех заинтересовала странная Кристинкина поза. В классе повисла напряженнейшая тишина.

— Да это же был… Вася Василюк! Помните, он умер в прошлом году на уроке рисования — учительница внезапно сошла с ума и ткнула ему в сердце кисточкой. Я тогда про него еще делала стенгазету, запомнила это лицо на всю жизнь. Вспомнили?

Все почесали подбородок, вспоминая. И вспомнили:

— Точно! Это он, Василюк! Офиге-е-еть… Но как же это?

— Может, он воскрес? — предположил кто-то. Но на это предположение никто не среагировал.

— А что с кисточкой стало? — продолжал интересоваться тот «кто-то». — Ее вытащили? Добро не пропало? А какая она была? Беличья?

— Это точно он. Точно, — повторила Кристина, словно убеждая саму себя. — А язык его фиолетовый видели? Такой только у мертвецов бывает. В основном у повешенных, — деловито уточнила она. — Но, наверно, и у убитых беличьей кисточкой тоже.

Все потрясенно молчали. Никто не знал, что сказать. Именно поэтому и молчали.

Кристина обратилась к Таньке:

— А чего он к тебе подходил?

— Ну-у, эээ… — уклончиво ответила та.

Все подозрительно посмотрели на Таньку.

— Ты что, умеешь общаться с мертвыми, вызывать их из могилы? Чего это к тебе приходил мертвый Василюк, а? Отвечай!

Но Танька словно в рот воды набрала и не открывала его, боясь, что она выльется, — как уже упоминалось, она ничего не могла понять, а посему хранила таинственное молчание и смотрела на мерцающие лампы дневного света, которые почему-то мерцают, как дебильные, во всех кабинетах всех школ мира.

Кристина своей немалой грудью пошла на бедную Таньку:

— Быстро признавайся, зачем к тебе приходил Василюк!

— Да не знаю я! — со слезами в голосе ответила Танька. — Я ничего не знаю! Ничего! Отстаньте от меня! Какие вы жестокие! Ух!

Она подхватила свои вещи и выбежала из класса.

«Одни беды! — думала Танька, выметаясь из школы. — То мозги мои крадут средь бела дня, то Василюк ко мне припирается… Почему именно он принес записку? Почему? А кто такой Серега Штопор? Бли-и-ин, кому расскажи — не поверят!»

Дельные мысли в голову не шли, а бездельных — хоть отбавляй, расфасовывай и продавай.

Танькины ноги сами собой понесли свою обладательницу в сторону улицы Береговой. Опомнилась девчонка, только когда увидела табличку «Ул. Береговая, 40». До встречи с таинственным Серегой Штопором оставалось еще добрых пять часов, Танька развернулась и отправилась бесцельно слоняться по городу, пытаясь понять, что за чушь творится.

Ей казалось, что происходящее с ней мог бы придумать только какой-нибудь писатель, у которого вдруг снесло крышу, ведь в жизни такого не может быть… И нормальные писатели такой ахинеи не придумывают… Словом, с каждой секундой Танька офигевала все больше и больше.

Окончательно она офигела тогда, когда ее ноги пришли к центральному парку города, неподалеку от которого расположилась толстуха со счастливым румяным лицом, одетая в фартук с петушками и торгующая какой-то выпечкой.

В Танькином животе заурчало. Нос уловил чудесный манящий запах той самой выпечки.

— Свежая, только что из духовочки, бредятина на постном масле! Рафинированном! — кричала тетка. — Бредятина! Подходи, покупай, налетай!

Танька подумала, что ослышалась.

— Простите, что вы продаете? — спросила она у тетки.

— Бредятину, — ответила тетка и достала из огромного тазика, накрытого полотенцем, какую-то штуку, напоминающую свадебные «орешки». Но еще больше эта штука по своей конструкции напоминала качественно сложенную дулю. — На, попробуй бесплатно, — и протянула «дулю» Таньке.

Танька пожала плечами и взяла «дулю». Откусила кусок, прожевала, проглотила. По вкусу бредятина на постном масле напоминала тефтельку, хотя никаких тефтелек в ней не было.

Во время поедания бредятины на постном масле Танька отвернулась от продавщицы, рассматривая рекламный щит на той стороне дороги, а когда развернулась обратно, чтобы выразить свое восхищение «дулей»… тетки не было!

— Тьфу, — сплюнула в сердцах Танька и закричала: — Тетка! Вы где?

Тетка не откликалась.

Танька стала вертеться как юла, пытаясь засечь тетку, но ее нигде не было.

«Как она могла так быстро уйти? — изумилась Танька. — Да и тетка — не пушинка, в толпе легко бы отыскалась, тем более что при ней был тазик с бредятиной…»

Тут как раз мимо Таньки прошел милиционер.

— Милиционер, — сказала Танька, — а вы не видели тетку с тазиком?

— Какую еще тетку? — не понял милиционер.

— Ну, она тут вот стояла с тазиком и продавала бредятину на постном масле. Между прочим, очень вкусное блюдо, — заметила Танька.

Милиционерские глаза стали похожими на рачьи.

— Чи-иво? — поразился он. — Бредя-я-ятину?…

— Ага. Бредятину.

Милиционер странно хрюкнул, покрутил пальцем у виска и поспешил удалиться.

— Сам дурак, — сказала ему вслед Танька и вдруг услышала:

— Свежая, только что выпеченная бредятина на постном масле! Рафинированном! — кричала тетка за ее спиной. — Бредятина! Подходи, покупай, налетай!

Танька вздрогнула и ломанулась к тетке.

— Тетка! Вы куда делись? Я хотела у вас бредятины купить!

— Никуда я не девалась, — удивилась тетка. — Я тут стояла. Очки почему не носишь?

Танька развернулась снова, чтобы заприметить милиционера и подозвать его, но он уже скрылся из виду. Тогда Танька сделала еще один поворот — к тетке, но… Да, тетки не было на месте! Ни тазика, ни тетки, ни бредятины!

— Да пошли вы… в парк, — в сердцах бросила Танька и, убивая время до встречи с Серегой Штопором, пошла в парк, куда только что послала продавщицу.

А в парке промышляла цыганка не поганой породы — толстенная-претолстенная, смуглая-пресмуглая, брюнетистая-пребрюнетистая. Она там промышляла с незапамятных времен и, что удивительно — на лицо совсем не менялась, будто бы ее кто-то законсервировал. А еще она все эти долгие годы — и в жару, и в стужу — носила длинный синий халат, на котором не было ни одной дырки и который всегда выглядел как новенький. Впрочем, Танька предполагала, что цыганка просто покупает все время одинаковые халаты, и поэтому они как новенькие. Но зачем одеваться одинаково? И на этот вопрос Танька тоже попыталась ответить: цыганка специально так одевалась, чтобы ее всегда узнавали. Держала бренд. А вот во что она была обута, не знал никто, кроме нее, потому что халат волочился по земле и закрывал ступни.

Ну, так вот, эта цыганка промышляла не одна, а на пару с синим же волнистым попугайчиком, который сидел на ее толстом пальце, на котором еще, кроме попугая, красовался громадный золотой перстень с большим красным камнем, и за десять рублей птица гадала всем желающим. И вот тут-то возникает еще один вопрос: а, собственно, кто с кем промышляет? Цыганка с попугаем или попугай с цыганкой? Может, попугай специально выбрал эту цыганку исключительно из тех соображений, что на ее пальце удобно сидеть?

Смуглянка всегда дефилировала по одному и тому же маршруту — по центральной аллее, затем сворачивала в сторону лавочек, которую, как голуби чердак, облепливала молодежь, а потом разворачивалась и шла обратно. И так с утра до вечера, изо дня в день, из года в год, из века в век.

— Ай, золотые мои, бриллиантовые, кто хочет будущее узнать? Кому на жизнь погадать? Кто денежку птичке вручит и от бед-несчастий себя оградит? — нараспев говорила цыганка, прохаживалась по аллее и мощным задом расталкивала зазевавшихся людей. — Птичка на листик клювом покажет, развернет его и правду скажет. Ай, золотые мои, бриллиантовые… — начала по новой свою речь цыганка.